Александр Генис: Наш «Американский час» завершит новый выпуск «Музыкальной полки» Соломона Волкова. Что, Соломон, стоит на вашей музыкальной полке сегодня?
Соломон Волков:2008 год это год в Америке, в Нью-Йорке, американского балетмейстера Джерома Роббинса, второго по величине, по значению после Джорджа Баланчина. Роббинс родился в 1918 году, а умер в 1998, то есть в этом году исполняется 10 лет со дня его смерти и 90 лет со дня рождения. По этому поводу вышли две увесистые книги - биографии Роббинса. Его театр, в котором он проработал всю свою сознательную жизнь – New York City Ballet- посвятил значительную часть сезона работам Роббинса, и развернулась большая и очень интересная выставка в Нью-йоркской публичной библиотеке, посвященная творчеству Роббинса. Фигура эта была необычайно интересная, я очень его творчество люблю, мне посчастливилось быть с ним знакомым. Он был очень красивый, интересный человек. На меня он всегда производил впечатление крайне стеснительного и зажатого. Те, кто с ним работали, жаловались на него как на неимоверного, страшного, удручающего тирана. Говорили, что на репетициях он был садистом. Я разговаривал с этим человеком, который рта раскрыть не мог, вообразить даже трудно, что этот человек мог быть таковым, но он был очень сложного характера. В этих биографиях подробно разбирается наиболее драматический эпизод жизни Роббинса, когда в начале 50-х годов, во времена разгула маккартизма, когда всех вызывали на ковер и требовали, чтобы люди донесли на того из своих друзей, кто являлся коммунистом, Роббинс назвал имена, то есть был осведомителем. И этого ему многие близкие к нему люди не могли простить. Его собственная сестра с ним после этого не разговаривала до конца жизни. Эти биографии объясняют трудную ситуацию, в которой оказался Роббинс и то, как он всю последующую жизнь по этому поводу мучился. И еще один очень интересный аспект у него был в жизни. Он ведь был не просто хореографом в области классического балета, хотя он был там грандиозно одарен, он был также одним их новаторов и главнейших фигур в области танца в бродвейских шоу. Ведь «Вестсайдская история» - это хореография Роббинса. И знаменитый «Скрипач на крыше» это тоже хореография Роббинса.
Александр Генис: Соломон, конечно, напрашивается вопрос. Если мы сравним творчество Баланчина и Роббинса, что у нас получится? Это два самых знаменитых балетмейстера Америки.
Соломон Волков:Это совершенно несопоставимые величины. Между Баланчиным, который является для меня, и для многих хореографом номер один столетия вообще и, может быть, одним из двух величайших хореографов всех времен и народов рядом с Петипа, Роббинс, конечно, дарование значительно более скромное, хотя таких сейчас тоже нет. Сегодня Роббинс был бы таким гигантом, что и говорить не о чем. Поэтому не зря его балеты возобновляются вновь и вновь, и ставятся по всему свету. Кстати, Роббинс - это его артистический псевдоним. На самом деле он Рабинович. Он родился в семье выходцев из Польши, и туда даже ездил до войны. И поэтому «Скрипач на крыше» для него это было возвращение к корням. Рассказывают, что отец Роббинса, который присутствовал на премьере этого мюзикла в 1964-м году, плакал. Я должен сказать, честно, от «Скрипача на крыше» никогда не плакал, но считаю его очень эффектной этнографической стилизацией, в которой самый сильный для меня элемент, конечно же, это хореография Роббинса. Я считаю, что этот мюзикл сентиментализировал Шолом-Алейхема, во многом, но попал в точку, стал очень успешным. И Шостакович, который видел этот мюзикл в Америке, был от него в восторге. И для многих людей, которые никогда не видели классический балет Роббинса, он, в первую очередь, автор «Вестсайдской истории» и «Скрипача на крыше», автор хореографических моментов этих мюзиклов.
Александр Генис: А теперь – «Личная нота».
Соломон Волков:В Нью-Йорке в последнее время появилась новая пианистическая звезда - молодой пианист Тилл Феллнер из Австрии. Каждый его концерт проходит с возрастающим успехом, и он как бы уже начинает претендовать на то, что если и не заменить недавно прекратившего свои гастроли Альфреда Бренделя, тоже австрийского пианиста, имевшего здесь, в Нью-Йорке, клан последователей… Всегда, когда бы ни приезжал Брендель, на его концерты билеты бывали распроданы. Вот постепенно в этом направлении начал раскрываться Тилл Феллнер. Для меня он, прежде всего, на сегодняшний момент, очень интересный интерпретатор Баха. Мы все еще ходим под обаянием интерпретации Глена Гульда. Но нет вечных интерпретаций, и даже эти мощные, монументальные, незабываемые трактовки начинают где-то казаться излишне манерными, чересчур экстравагантными в каких-то своих аспектах, на что мы еще 10 лет назад не обращали внимания. И вот Феллнер это очень любопытный пример того, как молодое поколение интерпретирует Баха. Они не ищут в нем не глубины, ни трагизма, а для них это композитор, под которого можно уйти в какой-то иной мир. Грубо говоря, для них Бах это балдежный композитор. И я понимаю эту точку зрения, я даже понимаю ее обаяние. Феллнер играет на фортепьяно, и довольно смело это делает. Сейчас все играют на клавесине, это считается модным, и считается, что только так и можно играть этот опус Баха. А он играет на стандартном фортепьяно, причем употребляет педаль, что уж, кажется, совсем ни в какие ворота не лезет. И вот знаменитая до мажорная прелюдия из «Хорошо темперированного клавира» в исполнении Феллнера проходит на педали, и возникает такая гармоническая дымка, в результате которой весь Бах как бы под вуалью. И в этом есть свое обаяние.
Александр Генис: Как всегда «Музыкальную полку» завершает «Музыкальный анекдот».
Соломон Волков:Я сначала решил, какой анекдот я расскажу, а потом я заглянул относительно героя этого анекдота, удостоверился, каковы его годы рождения и смерти, и вдруг выяснил, что этот человек родился в 1898 году, а умер в 1958.
Александр Генис: Еще один юбилей.
Соломон Волков:Это Василий Васильевич Небольсин, дирижер Большого театра с 1922 года и до смерти. Он даже Сталинскую премию получил в 1958 году. Мне о нем покойный Кирилл Петрович Кондрашин, с которым мы много общались, рассказал забавную историю. Небольсин был очень уважаемой фигурой, он весь русский классический репертуар вел, но он был немного не от мира сего. Он был очень верующий человек, и как бы все на него смотрели с некоторой насмешкой. И вот в начале 50-х годов Сталин приказал, чтобы по всей стране люди заново изучали марксизм-ленинизм. Ему казалось, что недостаточно теоретической подкованности. И уже пожилые люди, народные артисты СССР, все были обязаны сходиться на лекции и слушать внимательно. И приходил Небольсин, верующий человек, который родился в 1898 году, с большим портфелем, садился в первый ряд, вытаскивал блокнот и усердно записывал все, что лектор говорил, но иногда переспрашивал. И вот таким образом, чрезвычайно заинтересованно: «Диктатура, пардон, чего?». Вот эта «диктатура, пардон, чего» осталась в нашей семье, как такое высказывание. А вторая история тоже связанная с Небольсиным. Кондрашин говорил, что он сидел на спектакле «Пиковой дамы», который вел Небольсин, и вдруг видит, что Небольсин, посреди музыки, чрезвычайно заинтересованно что-то спрашивает у первого скрипача, тот ему отвечает, на что ему Небольсин тоже что-то отвечает. Кондрашин удивился, что это такое их посреди «Пиковой дамы» так заинтересовало. И решил узнать. Спрашивает у концертмейстера. Оказывается, Небольсин во время исполнения, не прекращая дирижировать, наклоняется и спрашивает: «Который час?». Скрипач ему отвечает. На что Небольсин удовлетворенно отвечает: «Хорошо идем!».