Александр Генис: Сегодня наша рубрика «Картинки с выставки» вместо того, чтобы привести нас, как обычно, в музей, позволит нам остаться на открытом воздухе, ибо замечательная выставка скульптур Генри Мура проходит в Ботаническом саду Бронкса.
Лучший ботанический сад Нью-Йорка, а они у нас есть в каждом районе, решил стать музеем. Для этого у него есть все основания, ибо этот сад - в отличие от всех остальных -сочетает в себе естественную историю с обыкновенной, природу с культурой и Старый Свет с Новым.
Такой набор противоречий стал возможным потому, что с самого начала судьба этого учреждения была сразу обычной и необычной.
Диктор: В конце Х1Х века ботаник Колумбийского университета Натаниэль Бриттон и его молодая жена, тоже ботаник, Элизабет отправились в Англию проводить медовый месяц. В Лондоне они посетили лучший в то время Королевский ботанический сад «Кью Гарден». Чета ученых вернулась в Нью-Йорк с твердым намерением организовать такой же сад в Америке. 18 апреля 1891 года отцы города с помощью частных пожертвований купили у табачного магната Пьера Лорилада землю под сад в Северном Бронксе. В благотворительной акции участвовали знаменитые богачи Нью-Йорка: Карнеги, Вандербильт, Морган. Уже через пять лет после покупки Сад был открыт. Его первым директором назначили, конечно же, Натаниэля Бриттона. В саду Бронкса работали лучшие архитекторы своего времени. Их усилиями 100 лет назад построена самая большая ажурная оранжерея, немного напоминающая Эйфелеву башню. Пегги Рокфеллер, страстная любительница роз, особенно – красных, подарила саду дивный розарий. Японцы привезли свои сосны, мексиканцы – коллекцию редких кактусов. Каждую весну тут проходят выставки орхидей мирового значения. А всего сейчас в саду более миллиона растений.
Александр Генис: Пока во всей этой истории ни так уж много американской специфики, но она проявится, стоит только посетителю забраться вглубь сада. Дело в том, что если в Старом Свете ботанический сад нужно было насадить и устроить, в Новом его можно было просто огородить. Примерно четверть сада составляет последний девственный лес на территории Нью-Йорка. Понимая всю ценность этого ископаемого чуда, ботаники заботливо окружили дорожками чащу по берегам реки Бронкс, оставив все, как было до прихода белых.
Эта история – не просто курьез. Если угодно, это - притча, объясняющая разницу в культурной ориентации жителей Нового и Старого Света.
Зелень европейских городов – вторичный продукт цивилизации. Тут каждый сквер – погост. Корни деревьев, растущих на богатом перегное культуры, путаются в руинах тесной средневековой жизни. В Америке, как часто кажется, а иногда (как это случилось с нашим Ботаническим садом) и бывает, природу просто огородили – забором, улицей, городом. Об этом писал как-то Бродский, объясняя, что разделяет европейскую и американскую поэзию.
- В Англии, - говорил он, - каждое дерево помнит короля или монаха. В Америке поэт, такой, как Фрост, может обращаться просто к дереву, свободному от исторических реминисценций.
Теперь, возможно, станет понятней дерзкий замысел дирекции Ботанического сада, решившейся засадить свою землю культурой, точнее говоря - скульптурой Генри Мура. 18 бронзовых и 2 пластиковые работы мэтра переехали через океан, чтобы привольно расположиться на тех местах, которые два года для них искала представительница Фонда Мура Энн Фельдман.
Иногда скульптура встречает посетителя у фонтанов и площадей, иногда стоит на усыпанной летними цветами лужайке, иногда прячется в тени древних деревьев, включая самый старый дуб сада, растущий на Нарциссовым холме. Каждый раз место выбрано так удачно, что массивные бронзовые сооружения образуют мизансцену. Они будто играют таинственную и величественную пьесу для зрителей - суетливой фауны и внимательной флоры.
Надо сказать, что выбор экспозиции оказался чрезвычайно деликатным. Генри Мур не признавал тех, по выражению Эрнста Неизвестного «людей в штанах», которые могли бы унизить окружающую среду какой-нибудь «Девушкой с веслом». Все композиции великого английского художника пришли из природы, формы которой он тщательно изучал. Застывшие на пути от конкретного к абстрактному, эти скульптуры исследует отношения не между людьми, а между формами, объемами, плавными, гибкими амебоподобными телами. Но сила художественного преображения так велика, что эмоции отрывают тяжелую бронзу от земли. Кажется, что она парит в небе - нежная как поцелуй, легкая, как игра, твердая, как воля. Скульптура Мура так естественно вписались в одолженный им пейзаж, что легко поверить, будто они здесь выросли.
Критики, восторженно оценившие затею Ботанического сада, пишут, что больше всего она бы понравилась самому автору. Когда Генри Мур (он умер в 1986-м) подводил итоги своему творчеству, он сказал:
Диктор: Скульптора должна стоять под открытым небом. Во всяком случае, для моих работ нет места лучше природы. По мне лучше мою скульптуру поставить в пейзаже, любом пейзаже, чем в самом роскошном здании из всех, где мне приходилось бывать.
«Картинки с выставки», посвященные летнему десанту английского скульптора Генри Мура в Ботанический сад Бронкса, продолжит Соломон Волков, которого я попросил приготовить нам дивертисмент из музыкальных опусов, описывающих английское – в честь Генри Мура – лето.
Соломон Волков: Я постарался взглянуть на английскую музыку именно с этой точки зрения – что она нам может сказать об этом времени года, об этой жаре, об этой зелени. Но я никогда не смотрел под этим углом на сочинения хорошо мне известных композиторов. И, вдруг, я обнаружил, когда я пересушивал ее, что музыка самых разных времен и разных композиторов имеет много общего. Вероятно, это вызывается общим пейзажем, общим климатом для всех, общим отношением к этому времени года, к лету.
Александр Генис: Особенно в Англии, где лето короткое, во всяком случае, раньше, до потепления климата, лето было коротким и очень долгожданным. Англичане больше всего на свете любят свое лето, и именно лету посвящены лучшие станицы в английской классике. Вспомним, например, Пиквика. Боже, как вкусно описано лето у Пиквика!
Соломон Волков: Для английской музыки о лете характерна общая черта, которую я бы назвал меланхолией. Эта музыка невероятно меланхоличная вся. Такое есть легкое оцепенение в этой музыке, и она совсем не радостная, с одной стороны, с другой стороны, нельзя ее назвать такой уж трагической или печальной. А вот именно какое-то ощущение выпадения из времени и пространства. И мы начнем с композитора, которого зовут Роберт Джонсон. Он родился в 1583-м, а умер в 1633-м году.
Александр Генис: То есть, грубо говоря, современник Шекспира?
Соломон Волков: Да. И он был придворным композитором, композитором во втором поколении, как тогда бывало нередко, у него была очень хорошая репутация. И вот он сочинил песню, которую он пел, он аккомпанировал сам себе на лютне. Описывается, как герой видит девушку, которая собирает цветы на лугу в летний лень, очень печальный сюжет, потому что она собирает эти цветы и оплакивает свою любовь. И вот она собирает эти цветы на протяжении песни, собрала целый букет и, увы, умерла. Вот такой неожиданный финал у этой летней истории. И музыка невероятно красивая.
Второй опус принадлежит композитору, который живет в наши дни, он родился в 1943 году, его зовут Гэвин Брайерс. Он по образованию философ, а музыкальном отношении он последователь Кейджа и Сати. Это такая новая простота, но не очень простая простота. Он гораздо более изощренный композитор, чем Кейдж или Сати. Он написал в 1994 году балет, который назвался «Волшебная лужайка». И вот эпилог из этого балета я и хочу показать. Он очень интересно инструментован. Это такая песня без слов, инструментована она для низких струн, для альтов, виолончели и контрабаса. Брайерс объясняет это тем, что он сам контрабасист, мать его была виолончелисткой и до 90 лет играла на виолончели, а дочки тоже виолончелистки. Причем одна из них прямо в этом ансамбле, который сейчас исполняет опус Барйерса, играет на инструменте своей бабушки. Там еще есть добавка кларнетов и гитар. И вот это летнее оцепенение, это летняя песня без слов.
И, наконец, третий музыкальный пример, который связан с английским музыкальным летом, это всем известная «Земляничная поляна» всемирно известная песня Джона Леннона и Пола Маккартни.
Александр Генис: Тут надо вспомнить, что «Земляничной поляной» называлась школа, в которой учились «Битлз». Но у нас в Нью-Йорке есть своя земляничная поляна. Это лужайка около дома, где убили Леннона, в Централ Парке. Это настоящая зеленая поляна, и каждое лето там всегда толпятся люди, которые поют, танцуют, болтают, наслаждаются общением с духом «Битлз». И мне кажется, что это земляничная поляна в Централ Парке - лучший памятник «Битлз», который только можно себе представить.
Соломон Волков: Мы как раз вчера с Марианной, моей женой, посетили это место. Там как всегда полно народу. Там ремонт, между прочим. Но вокруг центра площадки, где выложен этот узор мозаичный, разложены очень красиво розы. А я хочу исполнение этой песни сегодня посвятить памяти моего друга, которого я никогда не видел, англичанина Иана Макдоналда, который родился в 1948 году, а покончил жизнь самоубийством в 2003-м. Он написал замечательную книгу о Шостаковиче, но также написал лучшую книгу, которую я знаю, о «Битлз». И всякий раз, когда мне нужно хоть что-то узнать или понять в творчестве «Битлз», я заглядываю в этой книгу с дарственной надписью от Иана. И там он, кстати, говорит об этой песне, что с нее стартовало пасторальное направление в современной английской попсовой музыке. Это такая специфическая пастораль с психоделическим оттенком, и подлинная тема этой песни не любовь и не психотропные вещества, а ностальгия по детскому взгляду на мир. По-моему, замечательно сказано.