Александр Генис: Американские экономисты Питер Кун и Фернандо де Лозано, благоразумно дождавшись, когда страна отметит День Труда, опубликовали исследование, зафиксировавшие – по их нескромному мнению - переломный момент в истории человечества. Впервые богатые стали работать больше бедных, причем – намного больше.
Ученые сравнили две противоположных по доходам группы населения. В первую вошла одна пятая самых бедных американцев, во вторую - одна пятая самых богатых. Выяснилось, что среди нижней – бедной – группы число тех, кто вынужден отрабатывать так называемую «длинную неделю» (больше 49 часов», упало за последние тридцать лет наполовину. Зато среди богатых этот показатель вырос на 80%. Причем, чем богаче они становятся, тем длиннее становился их рабочий день, неделя, год. Выясняется, что единственное, чего не могут купить за деньги состоятельные люди в Америке, это – свободное время. Не удивительно, что столкнувшись с этим парадоксом многие американцы – за последние 10 лет больше 40 миллионов - предприняли шаги, ведущие к опрощению своего слишком зажиточного обихода.
Утопия бедности – самая популярная в Америке (после утопии богатства, конечно). Но чтобы отказаться от богатства, надо им владеть. Даже Будда был принцем, прежде чем стать нищим. Аристократизм опрощения доступен лишь тем, кто сполна познал суетную тщету желаний. Достигнув потолка, роскошь теряет энергию роста. То, что нельзя улучшить, можно лишь отменить. С вершины все пути ведут вниз, и чем круче гора, тем соблазнительней лежащая внизу долина…
О традициях опрощения в Америке корреспонденту «Американского часа» Ирине Савиновой рассказывает социолог, профессор университета штата Миссури Мэри Григсби ( Mary Grigsby ).
Ирина Савинова: Есть ли статистика, где в Америке легче всего прожить, следуя идеям опрощенного образа жизни? И какой прожиточный минимум у участников движения?
Мэри Григсби: На такой вопрос очень трудно ответить. Меня, прежде всего, интересовала качественная сторона вопроса, а не количественная. Насколько я знаю, количественных исследований не проводилось. Упоминалось в некоторых источниках, что в обществе наблюдается склонность облегчить бремя потребительства, но мы не знаем, может, это происходит и по необходимости. Что же касается мест, где проще всего жить просто, то это Сиэттл. В Сиэттле прекрасная система публичного транспорта, так что от машины можно легко отказаться. Много колоний и общин, где имеются все необходимые условия для простой жизни. На окрестных фермах выращиваются все необходимые продукты питания. Важным условием опрощенной жизни является то, что главной статьей расхода должна быть только оплата продуктов питания и крыши над головой.
Среди добровольно отказавшихся от излишка собственности были те, у кого годовой доход составлял 8 тысяч долларов и те, кто зарабатывал 80 тысяч. Потому это движение скорее можно определить как культурный сдвиг. Смысл в том, что нужно отказаться от ненужного потребительства, от траты энергии на карьеристские устремления, проводить больше времени с семьей и на природе. Тогда можно жить на 20-30 тысяч в год, как это делают многие участники движения. Никто не призывает страдать, лишать себя чего-то. Нужно иметь необходимое и сверх этого то, что очень любишь. Призыв движения – жить более насыщенной, удовлетворяющей ум и тело жизнью.
Ирина Савинова: Какой тип людей присоединяется к движению?
Мэри Григсби: Я изучала американцев, но опрощенцы есть и в Европе, и во всем мире. В нашей стране это - чаще всего белые американцы, представители среднего и выше класса, практически все имеют высшее образование, многие с учеными степенями. Под средним и высшим классом я имею в виду, что в какой-то период их жизни у них была хорошая работа, приличный заработок. Это сегодня они живут специально скромно, а раньше жили роскошно. Вот такой сборный профиль участника движения.
Ирина Савинова: Приносит ли добровольная бедность счастье?
Мэри Григсби: Многие из проинтервьюированных мной признавали, что укрощение потребительских аппетитов сделало их счастливее, они приобрели определенный контроль над своей жизнью. Но процесс этот медленный, постепенный. Для функционирования движения очень важна сеть дружеских связей. Те, кто полагался на ее помощь, чувствовали себя прекрасно с самого начала, потому что во многих случаях другие члены их семей не принимали их решения, и они сперва мучились одиночеством.
Ирина Савинова: Давайте взглянем на взаимоотношения упрощенческого движения и экологической этики...
Мэри Григсби: Опрощенцы верят, что все жизни на Земле взаимосвязаны, и все, что делает один человек, влияет на жизнь Вселенной в целом. Они также верят, что их образ жизни помогает сохранить жизнь на Земле в целом, и если мы не сделаем перехода к добровольному опрощению, мы будем ответственны за уничтожение ее. Многих из них больше всего тревожит проблема сохранения жизни на Земле.
Ирина Савинова: От чего проще всего и труднее всего отказаться, от каких вещей?
Мэри Григсби: У всех по-разному. И учтите, что движение не имеет общих догм, каждый решает за себя, это очень индивидуалистическое движение. Даже члены одной семьи решают каждый за себя. Одна участница движения, которую я интервьюировала, в какой-то момент жизни была на грани потери работы. Чтобы успокоиться, она начала собирать коллекцию плюшевых мишек и куколок. Тогда же ей пришла идея присоединиться к движению добровольного опрощения жизни. Она выплатила закладную на дом, завела огород, начала вязать вещи на продажу. Ее жизнь наполнилась новым смыслом, и успокаивавшие ее в прошлом мишки и куколки потеряли свое терапевтическое значение. Но избавиться от них было все равно трудно из-за эмоциональной нагрузки, которую они несли.
Ирина Савинова: Мэри, а Вы могли бы присоединиться к движению опрощения?
Мэри Григсби: Движение меня привлекло, потому что я чувствовала, что его ценности созвучны моему пониманию как надо жить. Признаюсь, я не живу опрощенной жизнью. Но те, кого я интервьюировала, оказали на меня определенное влияние. Тем более, что я никогда не была маниакальной потребительницей. Проблема – в другом. Некоторые из участников движения имели проблему с работой – она их не удовлетворяла и тяготила. Но я люблю свою работу и не хочу ее бросать.