Александр Генис: Посмертно изданный сборник эссе Уильяма Стайрона по-новому высвечивает противоречивый образ замечательного прозаика. Несмотря на внешние бури, Уильям Стайрон вел уравновешенную жизнь. Каждый день он писал по 200-300 слов, составляя из них свои предельно отточенные книги. На стенах его кабинета в нью-йоркской квартире висела цитата из Флобера: «Чтобы быть буйным и оригинальным в своем творчестве, надо вести размеренную жизнь хорошего буржуа». Флобер, однако, не всегда помогал. Стайрон много пил и тяжело страдал от депрессии, борьбе с которой посвящена одна из его книг. Впервые собранная эссеистика Стайрона многое объясняет в личности писателя, входившего в плеяду лучших американских романистов своего богатого талантами поколения.
У микрофона – ведущая «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
William Styron. Havanas in Camelot. Personal Essays
Уильям Стайрон. «Гаванские сигары в Камелоте.
Сборник эссе о личной жизни»
Марина Ефимова: Сборник этот вышел через два года после смерти автора, пулитцеровского лауреата Уильяма Стайрона. Автор нескольких романов, он стал знаменит, в основном, двумя из них: «Исповедью Ната Тёрнера», за который в 1968 году он получил «Пулитцера», и романом «Выбор Софи», который стал особенно популярен благодаря фильму с Мэррил Стрип.
Если попытаться сделать несколько обобщений о писательских особенностях Стайрона, то среди них стоит, вероятно, назвать его пристальный интерес к мучительным переживаниям героев. И многие его «эссе о личной жизни» не являются исключением. Рецензент Мичико Какутани особо отмечает эту черту его воспоминаний:
Диктор: «Стайрон мог писать с необычайной прямотой и откровенностью о своей личной жизни. В мучительных мемуарах 1990 года «Зримая тьма» он подробно рассказывает о своей депрессии, и его терзания выписаны с такой конкретностью, что впечатлительный читатель начинает разделять его тогдашнюю готовность покончить с собой. В последнем сборнике есть эссе, в котором он так же тщательно описывает унижение, испытанное им в армии, когда у него нашли сифилис (ошибочно, как позже выяснилось). А темой другого эссе стала болезнь простаты, невыносимые детали которой явно попадают в раздел “ T . M . I ” – too much information ».
Марина Ефимова: То есть, «слишком много информации». Любопытно, что если давать аббревиатуру этого раздела по-русски, то получится «СМИ». Обидное совпадение.
Но как раз такие вот «тяжелые» эссе Стайрона, равно как и эссе, повествующие о его последних годах, полных признания и славы, уступают (и по мастерству, и по интересности материала) очеркам из времен его юности. В одном, например, он очаровательно «поёт славу библиотеке». В 1944 году 17-летним мальчиком Стайрон был призван в армию, в морскую пехоту, и послан для прохождения спецпрограммы в военную школу при Университете Дюка. Представляя себя уже среди павших на Тихоокеанском фронте, 17-летний курсант решил в оставшиеся ему месяцы прочесть всю великую литературу, на какую у него хватит времени.
Диктор: «Сейчас, через полвека, я так ясно помню свое ощущение нереальности происходящего, когда я, полуослепший, с покрасневшими веками, поднимал глаза от тома «Преступления и наказания» и видел большие библиотечные часы, которые дотикивали последние минуты до полуночи. С трудом освобождаясь от наваждения романа, я, наконец, осознавал себя сидящим в готическом, похожем на уютный склеп, читальном зале университетской библиотеки. Жаркий, пропахший клеем, потом и старой бумагой... шелестящий тихим зимним кашлем и шёпотом, этот зал был моим частным клубом, моим святилищем, моим надежным укрытием от злых ветров будущего».
Марина Ефимова: Чрезвычайно интересно, что описанное Стайроном в его эссе литературное кипение послевоенного Нью-Йорка, Парижа 50-х годов и Чикаго 60-х сильно напоминает такое же кипение Ленинграда и Москвы в 60-х (как я его помню). «Полная благоговения, почти религиозная аура, - пишет Стайрон, - окружала в те годы писательское и издательское дело». Он вспоминает, как в Нью-Йорке после войны он жил в подвале на Лексингтон Авеню, работая над первым романом, который он писал, по его словам, «со страстью и с непобедимой уверенностью юности».
Диктор: В Париже 50-х голодающий писатель мог найти каморку за 8 долларов в неделю (за 8 с половиной, если хозяйка - крашеная хной химера – раз в неделю меняла простыни»). В любимом кафе Хемингуэя, где дымились и пахли за версту миски мясного рагу с овощами, можно было увидеть немало молодых американцев. Они все имели при себе рукописи и все как-то преображали свою внешность под львиный облик Хемингуэя – включая усы и волосатую грудь».
Марина Ефимова: Но особенно сцены в Чикаго напомнили мне Питер 60-х: бесконечные посиделки то в одной, то в другой коммуналке... беседы, рождавшие анекдоты, авторство которых потом приписывали народу... женщины, влюбленные в талант... пьяные поэты в сигаретном дыму...
Диктор: «Мы с моей женой Роуз и приятелем Терри Саузерном ранними вечерами вваливались к Нельсону Алгрену. Он жил в захламленной квартире в польском предместье, которое было окружено гигантскими газгольдерами и в котором уже на автобусной остановке пахло копченой польской колбасой и тушеной капустой. Взобравшись по крутой лестнице к нему на пятый этаж, мы становились особенно красноречивы и легко включались в страстное обсуждение литературных новинок, которое, закатывая глаза, вел Алгрен. Туда приходил Джеймс Болдуин, умница и эрудит, который не мог удержаться от того, чтобы в пятый раз не объяснить мне, внуку рабовладельца, каково быть внуком раба... Туда приходил обожаемый мной Трумэн Капотэ – мой ровесник. Он мог заставить слова танцевать и петь, волшебно менять цвет и смысл. От его слов мог раздаться взрыв смеха... могли пробежать по спине мурашки... могло вздрогнуть сердце».
Марина Ефимова: Сборник эссе Стайрона назван по названию первого эссе - «Гаванские сигары в Камелоте». Название, конечно, - рекламное. Оно дает понять, что автор был знаком с Джоном Кеннеди. (Это в его время интеллектуалы прозвали Белый Дом «Камелотом» – легендарным замком легендарного короля Артура). В этом очерке описана увеселительная морская прогулка летом 1963 года, во время которой президент незаметно сунул в руку автору гаванскую сигару. «Я понял, - пишет Стайрон, - что это была контрабанда, нарушавшая эмбарго на торговлю с Кубой, которое сам Кеннеди и провозгласил». Другая встреча с Джоном Кеннеди, описанная Стайроном, показалась мне особенно характерней для Кеннеди:
Диктор: «Придя на какое-то нью-йоркское сборище для избранных, мы с женой увидели загорелого Кеннеди, одиноко стоявшего у лестницы с потерянным видом. Он ни с кем не разговаривал и крутил в пальцах сигару. Когда мы подошли, он обнял нас за плечи и пробормотал фразу, такую лестную, что она походила на подшучивание: «Как они умудрились заманить сюда ВАС? Они и со мной-то намучились». Он спросил, как подвигается мой роман и начал, уже не в первый раз, расспрашивать о негритянских интеллектуалах, прося совета, кого из них он мог бы пригласить в Белый Дом. Наконец, кто-то отвлек его, и он исчез в толпе. Уходя, он нашел меня глазами и улыбнулся».
Марина Ефимова: Это была последняя встреча Стайрона с Кеннеди – в начале ноября 1963 года, за две недели до роковой поездки в Даллас.