Александр Генис: Этот выпуск ''Американского часа'' закончит наша беседа с Борисом Парамоновым, которая на этот раз посвящена роли поэзии в современном мире, теме не чуждой Борису Михайловичу еще и потому, что в последнее время, он нередко выступает со своими стихами в толстых журналах. Сегодня, впрочем, речь пойдет скорее о социальных, а не эстетических функциях поэзии.
Борис Парамонов: Появились сведения, что в нью-йоркском транспорте снова будут вывешивать стихотворные плакаты, что называется Poetry in motion, поэзия в движении. Газета ''Нью-Йорк Таймс'', сообщившая об этом, говорит, что эта инициатива, начатая в 1992 году, зародилась первоначально в лондонском метрополитене, но нам помнится, что этот проект выдвинул Иосиф Бродский, когда ему предоставили почетную синекуру Библиотекаря Конгресса. Вроде того, как в Англии существует титул поэта-лауреата, по очереди присуждаемый тому или иному барду, что предполагает – ни в коем случае не обязательно – написание стихотворений на случай, скажем, на свадьбу принца Уэльского. Вот и Бродский, должно быть, счел себя обязанным что-то такое общественно полезное сделать и придумал расклеивать в вагонах сабвея и автобусах плакаты с двумя-тремя строчками из того или иного поэта. Он первым и начал: помню, что появился его двухстрочный стишок о жизни и смерти – забавный и в рифму, вот только самого стишка не помню.
Александр Генис: А я помню.
Sir, you are tough, and I am tough.
But who will write whose epitaph?
Я даже попросил Владимира Гандельсмана перевести эти стихи. У него получилось так:
Того, кто вздул меня, я тоже вздую.
Но кто кому закажет отходную?
Заметьте, Борис Михайлович, что в этом написанном по-английски двустишии обращает на себя внимание изощренная грамматика и неожиданная рифма. Два достоинства своей поэзии, который Бродский всеми силами пытался сохранить и в английском переводе.
Борис Парамонов: Пожалуй, но важно, что тогда же Бродский заговорил о том, что поэзия должна выйти за рамки книжного переплета и стать вездесущей, как природа. Нужно, мол, стихотворные сборники предлагать вместе – или вместо? – так называемых супермаркетовских книжонок и газетенок - всякая макулатура на стойке рядом с кассиром, идущая чуть ли не на сдачу. Есть даже такой термин – ''супермаркетс таблойд''. До этого дело не дошло, но в сабвее стишки появились, непонятно для чего. Впрочем, говорят, что это исполняло роль рекламы и способствовало вроде бы вящей продаже поэтических книжек. Так мне говорила Вера Павлова, некий афоризм которой был тиражирован в этом качестве в переводе ее мужа-американца, и очень этим довольная. Но и в таком случае это служит интересам поэта, а не самой поэзии и предполагаемым ее читателям. Потом это дело прекратилось, и вот теперь вроде бы начинается.
На мой взгляд, это дурацкая идея, да простят меня покойный Бродский и живая Павлова. Никакой поэтический ''саунд байт'' – броская запоминающаяся фраза – не способен вызвать и, тем более, удержать интерес к поэзии. Предполагалось что-то вроде гипнопедии – обучения иностранным языкам во время сна бубнящим под подушкой магнитофоном. Но в вагонах здешнего транспорта много чего навешано. Мне, например, чаще всего встречался и больше всего запомнился рекламный плакат некоего проктолога, при помощи лазера удаляющего бородавки из прямой кишки. Как видите, даже я, человек поэзии не чуждый, этот двухстрочник Бродского забыл, а рекламу помню. Стишки появляются и исчезают, а этот бородавочник до сих пор, кажется, висит.
Александр Генис: Я, Борис Михайлович, Ваших чувств не разделяю. Другой вопрос: можно ли свести поэзию к экстракту, выжимке?
Борис Парамонов: Конечно, нельзя, хотя ''саунд байтс'' встречаются в поэзии всех времен и народов. Ну, например: в Россию можно только верить. Или: быть или не быть – вот в чем вопрос. Это стало чем-то вроде пословиц и поговорок. Но это знание ни к чему не обязывает и ничему в общем не учит.
Вот, скажем, Владимир Соловьев написал автоэпитафию:
Под камнем сим лежит
Владимир Соловьев.
Сначала был пиит,
А после философ.
Прохожий, убедись из этого примера,
Сколь пагубна любовь и сколь полезна вера.
Этот стишок, в рассуждение образовательных целей, никак не потянет человека читать философию или даже стихи Владимира Соловьева. Все эти обрывки и огрызки в лучшем случае следует воспринимать как шутку, и то двустишие Бродского было как раз шутливым.
Александр Генис: Но Бродский явно не шутил, когда в своей Нобелевской речи говорил, что о человеке легче всего судить по тем книгам, которые он читал, и что эстетическая оценка важнее этической.
Борис Парамонов: Я-то готов с этим согласиться, но нельзя не признать, что к большинству человечества такой критерий не применим. Не то что в этих отрывках, но и в целом поэзия громадному большинству человечества не нужна.
Интересно, однако, то, что попытки как-то разбудить интерес к поэзии делаются. И недавно с соответствующей инициативой выступила телеведущая Опра Уинфри – чрезвычайно почитаемая, культовая фигура в Америке. Помимо своего телевизионного шоу она еще издает журнал под названием ''О'' - первая буква ее имени. И в апрельском номере этого журнала появился раздел – ''Весенние моды, представляемые восходящими звездами поэзии''. На это откликнулся горько-ядовитой статьей Дэвид Ор в ''Нью-Йорк Таймс Бук Ревю''. Статья называется ''О! Поэзия''.
Александр Генис: Добавим, что Дэвид Ор – критик и литературовед, поле интересов которого - как раз поэзия.
Борис Парамонов: Он пишет, что само по себе подключение Опры к пропаганде поэзии возражений не вызывает, и приводит пример с собственной книгой, уже находившейся в издательской работе, когда они узнали о проекте Опры. Издательство изо всех сил ускорило работу над книгой, чтоб как-нибудь связаться с Оприным проектом, как-то быть упомянутым. Если Опра назовет ту или иную книгу – успех обеспечен, тираж пойдет, деньги будут. Но – не успели, номер журнала ''О'' вышел без них.
Александр Генис: По этому поводу можно вспомнить историю писателя Джонатана Франзена, о которой Вы же, Борис Михайлович, и рассказывали нашим слушателям. Опра пригласила его на свою передачу, когда вышел его роман ''Исправления'', а он это приглашение презрел. Но когда вышел другой роман Франзена ''Свобода'' и Опра снова его пригласила – он уже не отказывался. На экране состоялось трогательное примирение серьезной литературы и массовой культуры.
Борис Парамонов: Эта история и собственные попытки так или иначе попасть в орбиту Опры не помешали Дэвиду Ору наполнить свою статью всяческими сарказмами. Он пишет, что есть много знаков наступающего конца мира, но для него самым убедительным был именно этот знак – презентация поэтов в качестве моделей, манекенов. Проблема в том, что поэзия не может дойти до людей, живущих в мире Опры, то есть в мире нынешней массовой культуры. Пропасть между любителями поэзии и поклонниками Опры настолько велика, что даже могущественная Опра не сможет ее заполнить.
Вот хотя бы такой пример. В журнале попросили высказаться о поэзии таких людей, как Мария Шрайвер, Боно, актеры Аштон Катчер и Джемс Франко и светскую хроникершу Лиз Смит (светская хроника – это мягко, в старомодной манере звучит, а в Америке это называется ''госсип колумнист'' – поставщик сплетен: занятие отнюдь не презренное, но весьма уважаемое. Достаточно сказать, что нынешний ведущий вечерней программы ''CNN'' Пирс Морган, сменивший Ларри Кинга, был до этого в Англии редактором одного из этих супермаркетс таблойдов, собиравших сплетни о королевской семье). Мария Шрайвер – женщина из клана Кеннеди, спорадически выступает в телевидении, а в частной жизни жена Арнольда Шварценеггера. Катчер – актерик небольшой и скорее известен как молодой муж стареющей звезды Деми Мур, ''той бой'', как говорят в Америке, мальчик-игрушка. А Джеймс Франко, по-моему, вообще только один раз появился в кино, но уже прославился. А раз человек известен и с деньгами, то значит он имеет право высказаться по любому вопросу. Это тем более относится к Боно, у которого славы и денег больше, чем у всех поименованных вместе взятых.
Александр Генис: Но какое, спрашивается, отношение к поэзии всё это имеет? И что делать Бродскому в этой компании?
Борис Парамонов: Дэвид Ор пишет дальше, что даже уважаемые им люди, как писательница Маргарет Этвуд, попав на страницы ''О'', говорит не по делу. Она сказала: спрашивать, зачем нужна поэзия, всё равно что спрашивать, зачем люди едят. Что-то незаметно, продолжает кипеть Дэвид Ор, чтобы люди, не читающие стихов, без них помирали.
Будем объективны, говорит Дэвид Ор, - среди этих восходящих звезд, рекламирующих модели весенней одежды, есть талантливая поэтесса – Анна Мошовакис. Она представляет замшевый жакет стоимостью 995 долларов. Ох, Опра! Ох, поэзия! – таким воплем заканчивает Дэвид Ор.
Александр Генис: Да, конечно, вряд ли пробудит интерес к поэзии такой или подобный трюк.
Борис Парамонов: Поэзия несовместима не только с рекламой модной одежды, но со всем содержанием нынешней жизни, со всей ее структурой и фактурой. Это не значит, что в современной жизни нет своей красоты. Да вот эти самые предметы одежды могут быть красивыми, а соответствующие фотографии уж точно. Ничего более тонкого и эстетически впечатляющего я в Америке не видел. В этой области работают подлинные художники. Вот и ход к разгадке: современная культура в целом не словесна, а визуальна, недаром главным искусством нашей эпохи стало кино. Правда, и в кино теперь по-другому, чем, скажем, в тридцатые годы, когда на экране блистали Гарри Купер и Кэри Грант, а сейчас в ходу такие парубки, как Брэд Питт. Леди и джентльмены уступили место девкам и парням, по-американски ''гэлс'' и ''гайс''. Жизнь опростилась, по-другому и полнее сказать - демократизировалась.
Естественно, тут следует говорить не о демократии как политической системе, а о переменившемся характере общества в самом его составе. Это массовое общество, и в нем превалируют массовые вкусы. Ибо не угождая таковому, нельзя взять рынок. А без рынка какая нынче жизнь? Вот разве что стишки писать.
Александр Генис: Вы, Борис Михайлович, лучше меня помните, что в Советском Союзе поэты собирали стадионы.
Борис Парамонов: Но это парируется одним простым указанием на политическую сторону вопроса: в СССР поэзия, вообще литература, при том, что она всячески зажималась, была единственно доступной формой неказенной жизни, ее никак не удавалось до конца идеологизировать. Сейчас в России цензуры нет – а где поэзия? Уж во всяком случае не на стадионах. Поэтов, и хороших, много, а резонанса нет, ''рынка'' нет. Но само наличие поэтов еще мало о чем говорит. В Америке тоже есть хорошие поэты. Поэзия – феномен языка, а английский язык велик и могуч.
В том-то и дело, что сам язык в современном обществе как-то принципиально меняется. Среда языкового общения самая мощная сегодня – интернет со всеми его примочками вроде фэйсбуков, а сейчас какого-то текстинга, будь он неладен. Были тексты, а стал текстинг. Вот здесь мы добираемся до корня: машины, техника изменили состав культуры. Тут не до прустианских тонкостей. Но при этом находятся ведь талантливые писатели, которые умеют делать литературу даже из компьютерных знаков. В России это Сорокин, в Америке - Дэвид Фостер Уоллес, покончивший самоубийством. Но ведь эти игры – тоже не для широких масс, а опять же для тонких знатоков и ценителей.
Александр Генис: Поэзия - для всех. Тот же Бродский говорил, что тайна стихов в том, что они равно нужны снобу и троглодиту.
Борис Парамонов: Верно. Массы в первоначальном значении народа отнюдь не чужды словесной культуре. А эпос, а мифы? Это ведь подлинный источник поэзии. Но народное творчество исчезало по мере разложения синкретических форм мышления, каков миф, и роста специализированной литературы, литературы как профессионального искусства. И с колоссальным ускорением этот процесс пошел с появлением городов, то есть с покорением природы, с избавлением от ее тотальности.
У молодого Корнея Чуковского была статья, получившая всероссийский резонанс, ее читал Лев Толстой, – ''Нат Пинкертон''. Он там писал, что раньше мужик создавал Гильгамеша, Одиссею, Эду и Шахерезаду, а оказавшись в городе, создал всего лишь кинематограф, то есть детектив и раскрашенные картинки вульгарных баб.
Александр Генис: Детектив родил Борхеса, а кинематограф Бергмана…
Борис Парамонов: Да, тут, конечно, были нюансы, особенно касательно кино, узнавшего того же Бергмана или Феллини, но тенденция намечена верно.
И ведь что замечательно: сегодня как никогда заметен этот поворот к сказке в обличье новейшей технологии, все эти звездные войны и ''Аватары''. Если угодно, в этом можно увидеть некий подсознательный массовый протест против подавляющей жизнь техники, стремление вернуться к неким истокам, к первоначальному и стихийному. Сложна диалектика культуры.
У Чуковского в той статье был такой риторический вопрос: почему это люди, жадно смотрящие на экран, не украшены перьями и не татуированы? Посмотрел бы он на нынешних потребителей массовой культуры. А любителям татуировок или, как говорят сейчас в России, татуажа - какое дело до поэзии?
Александр Генис: Прямое. Возможно, люди перестанут читать стихи, но они, включая тех, кто в перьях с татуировкой, никогда не перестанут их писать.