"Что в тюрьме, что на воле – одинаково". 1,5 года заключения Игоря Банцера

В конце прошлого года белорусский панк-музыкант и политзаключенный Игорь Банцер вышел на свободу. Он был приговорен к полутора годам так называемой "химии" (альтернативное тюремному наказание по лишению свободы в Беларуси) и полностью отбыл наказание. В тюрьме он оказался за перформанс – протест против Лукашенко.

Его задержали 20 октября 2020 года за то, что, как расценило это следствие, "он обнажил половые органы перед сотрудником милиции с целью дискредитации официального государственного строя Республики Беларусь". По версии Банцера, он танцевал в стрингах перед милицейской машиной. Пять месяцев музыкант провел под стражей по обвинению в хулиганстве. 3 марта во время судебного заседания он объявил о начале сухой голодовки, которую – несмотря на последствия – держал более двух недель.

После задержания за танец в стрингах его бросили в одиночную камеру гродненской тюрьмы, а затем отвезли в Минск и провели принудительное психиатрическое обследование в республиканской психиатрической больнице. Отсюда его не вернули в Гродно, а на неделю поместили в СИЗО города Барановичи. По возвращении в изолятор он две недели отбывал наказание в карцере.

Активист из Гродно и раньше привлекался к административной ответственности. Например, за "розовый перформанс", когда музыкант явился на слушания по его делу в розовых шортах и с розовым флагом, желая показать, что "вся белорусская судебная система – это фарс". На заседание Банцера не пустили за ненадлежащий вид, он вышел на крыльцо и стал размахивать флагом, после чего его скрутили семеро сотрудников ОМОН.

В период с августа по октябрь 2020-го музыканта задерживали трижды. В общей сложности он провел за решеткой 18 дней. Несмотря на то что ему присудили десять суток лишения свободы, 20 октября к нему снова пришли, чтобы арестовать – уже по уголовному делу – за перформансы, которые всегда вызывали резонанс в обществе.

В знак солидарности с Банцером его фанаты из футбольного клуба "Санкт-Паули" из Гамбурга сделали граффити и вывесили огромный баннер в его поддержку на стадионе. Поклонники его музыки запустили кампанию #freebancer. В интернете продавались майки и кружки с символикой группы Mister X в знак солидарности с задержанным лидером коллектива.

Поклонники музыканта во время судебного заседания по делу о перформансе в Гродно

Ни постоянное преследование и штрафы, ни пять месяцев в СИЗО гродненской тюрьмы, ни 16 дней без еды и питья, ни полтора года в Витебском ИУОТ (Исправительное учреждение открытого типа) не заставили Игоря покинуть Беларусь.

Игорю 41 год, он лидер гродненской музыкальной группы "Мистер Х". Вегетарианец, не употребляет алкоголь, занимается тайским боксом, придерживается антифашистских и антирасистских взглядов, отец двоих детей.

– Прошло несколько недель с момента вашего освобождения. Чем вы занимались?

– В смысле что я сделал конструктивного? Ровным счетом ничего. К врачам не сходил, с родителями успел уже поругаться из-за того, что остаюсь в стране, с товарищами тоже из-за этого расхождения. Хотя первые недели было очень странно. Я думал, что процесс адаптации будет более ярко выражен. Я выйду, начнутся какие-то контрасты: там была тюрьма, этапы, давление со стороны администрации, а тут я выйду и свободно вздохну. А вышел и вижу все те же угрюмые лица, практически стопроцентное отсутствие улыбок у людей. Еду на такси, спрашиваю у таксистов, как настроены люди, что происходит, никто оптимизма не высказывает. Атмосфера гнетущая, поэтому я не ощутил этого перехода настолько явно, чтобы сказать: "Да, мне классно, я кайфую на воле". Что в тюрьме, что на воле – одинаково в этой стране ощущаешь себя несвободным. Я не могу себя нащупать. Сижу и пробую определиться, что это у меня внутренняя эмиграция, или я диссидент в силу того, что я достаточно известный, потому что меня так распиарило КГБ. Уже записался на прием к психотерапевту. Может, это поможет вернуться к реальности.

– Люди подавлены, это правда, а что, по вашему мнению, можно сделать, чтобы не погружаться в депрессию?

– Может, у кого-то и другое мнение. Посмотрите, коттеджи трехэтажные строятся, машины самых топовых марок ездят по улицам городов, люди бизнес развивают. Чего вам еще не хватает? Свободы вам не хватает? Я не исключаю того, что кто-то празднует. Вон салюты на Новый год пускали, ага. Да и в СССР жили как-то. И выжили. Главное – оставаться людьми и не переступать ту черту, за которой тебе уже не поможет ни поп, ни психолог, когда ты превращаешься в мешок с костями и подобие человека. Фигу в кармане – и вперед. Но на мой взгляд все выглядит серо и смурно. Может, это потому, что снега нет?

– Так а почему же вы не хотите покинуть страну?

– Посадят? Ничего уголовно наказуемого я не совершал. Меня посадили за перформанс, который я расцениваю как акт современного искусства. Я получил полтора года ограничения свободы, я свой срок отсидел от звонка до звонка. Если сейчас меня снова будут привлекать к уголовной ответственности за мой активизм, за мои песни или за это интервью – я готов. Я знаю, что я закон не нарушаю, но в рамках того, что сейчас у нас происходит, я убежден, что эту реальность нужно критиковать, нельзя молчать. С принятием новых законов сужаются возможности критики власти, ну и что? Это моя гражданская позиция.

– А родителей не жаль?

– Их очень вымотало это время. Они хотели бы, чтобы я лечился где-нибудь за границей, а они бы уже выдохнули и знали, что меня банально не посадят просто за то, что я хожу по улицам этого города. Я их понимаю стопроцентно, это очень психологически тяжело – собирать передачи, стучаться, просить, узнавать, где пропадает сын. Это очень подкосило моих престарелых родителей. Но решение все равно мое. Я не могу исключать себя сейчас из политического процесса, поэтому я остаюсь и стою на своем.

– А не жаль ли вам времени и здоровья, потраченного на эту борьбу?

– Моя борьба – это моя борьба. Я никогда не стремился быть лидером или заметным политическим активистом. Это сейчас меня КГБ настолько распиарило, что я приобрел общемировую известность. Я живу своей жизнью здесь и сейчас, я гражданин республики Беларусь, я ничего постыдного в этом не вижу. Моя цель – это вставать по утрам, смотреть в зеркало и не плевать туда, не ненавидеть себя за то, что ты повел себя как мразь. Это моя война.

– С вами отбывали свой срок и другие политзаключеннные, и вы упоминали, что они меняют ментальность обычных заключенных. Как это происходит?

– Это происходит органично. Там была довольно гомогенизированная масса уголовников, это достаточно сплоченная социальная группа. Когда появляются политические, которые ведут себя более или менее нейтрально, это еще можно как-то переварить, а когда появляются такие, как я, – с ярко выраженной позицией, это вызывало иногда недопонимание. Но потом все это полюбовно решалось. Если ты себя ставишь правильно, открыто говоришь о том, что твои политические взгляды не поменялись из-за того, что тебя посадили, и ты хочешь быстрее уйти домой, это вызывает уважение даже у уголовников. Они видят, что человек не отказывается от своих идеалов. Мне просто говорили: "Ты молодец, Банцер". Это обычное дело для тех, кто готов сносить какие-то провокации, кто не сотрудничает с администрацией. А там ведь всяческими противозаконными способами пытаются испортить тебе жизнь. Они тоже понимают, что бороться за справедливость в глобальном плане этого слова – заслуживает больше уважения, чем бороться за то, чтобы твоя задница была в тепле. Крыс нигде не любят, простите меня за тюремный жаргон. Я надеюсь, что и остальные политические этот флаг политзаключенного несут гордо и тем самым меняют этот ландшафт внутри всей пенитенциарной системы. Уж простите, это тоже часть какой-то культурно-просветительской работы. Если тебя посадили, сиди достойно. Я уважаю таких людей, как Павел Северинец (Павел Северинец – белорусский политик, бывший лидер организации "Молодой фронт", политзаключенный. – Прим. РС), который всегда за ненасильственное сопротивление, все эти годы он шел просто по своему пути. Его посадили на семь лет. А у него идеи и христианская мораль, он абсолютно против насилия. Не надо себя обманывать – арестанты, так называемый спецконтингент, – это такие же люди, что и мы. Нужно, чтобы и там шла работа по продвижению каких-то общегуманных ценностей.

– Вы говорили, что на вас оказывалось давление в связи с тем, что вы отказывались подписать прошение о помиловании (для президентского помилования в Беларуси нужно написать прошение, в котором необходимо выразить раскаяние и обещание не совершать больше то же правонарушение. – Прим. РС).

– Сотрудники того исправительного учреждения, где я отбывал срок, были ограничены в средствах, чтобы давить. Это все-таки не закрытая тюрьма, где есть возможность тебя нон-стоп закидывать в карцер. Но тем не менее – да. Когда я высказал свою позицию и отказался подписать письмо, а потом еще и видео снял для "Медиазоны" об условиях своего проживания, меня стали мочить и возить по ШИЗО. За три месяца я 82 дня провел в ШИЗО. Еще на месяц меня опять в СИЗО отправили. Это ожидаемо, когда ты себя противопоставляешь такой громадной махине под названием "карательная система". Система всех перемелет. Это еще не значит, что я готов отказаться от своих взглядов в угоду начальнику, потому что ему кто-то сказал, что Банцер должен замолчать.

– То, что видео появилось в сети, было запрещено по правилам внутреннего распорядка?

Игорь Банцер в заключении

– Да, сам факт – вот это было страшно. Начальник на второй же день после моего приезда в заключение сказал, что запрещено делать видео или аудиозаписи. Это было вопросом времени, как быстро они начнут возить меня по штрафным изоляторам и делать злостным нарушителем. Итого у меня было 11 нарушений. Для системы это опасно, поэтому они изолируют. Это везде так. Я сейчас смотрел на "Дожде", что там происходит в покровской колонии с Навальным. Это стандартная практика властей – заставить сидеть тихо. Ну а я что? Заехал за феерический поступок, и сидел достаточно ярко. Взаимности мне от них и не надо.

– А расскажите о своем перформансе, за который вы получили срок.

– Это произошло не на акциях протеста, а в середине сентября 2020-го. Я был в розовых шортах. И сам выложил видео на своем профиле в фейсбуке. Ничего уголовного. Занимался, так сказать, низовым активизмом. Не отнекивался, не пробовал убежать в кусты. У них это вызвало отвращение в силу того, что у них свое понятие об эстетике. Они не знают как реагировать на проявления современного радикального искусства. Я уж про Павленского молчу.

– А вы не молчите про Павленского. Что вы думаете о нем?

– Это как со мной. Люди, которые меня не знают, думают, что я поехавший головой. С Павленским то же. Его первые перформансы про прибивание себя к брусчатке на Красной площади и горящую дверь Лубянки – это постмодерново, инфернально и очень круто. Я фотки увидел и прямо кайфанул, в этот момент ему позавидовал. Это один из лучших перформансов, которые я видел. Потом, когда он уже во Франции это делал (имеется в виду поджог банка Франции. – Прим. РС), у меня это вызвало ряд вопросов, потому что даже для меня это слишком радикально. Я с ним лично не знаком, возможно, поэтому у меня не всегда вызывает принятие то, что он делает. Тем не менее он готов нести ответственность за свои действия. Я считаю, что каждый перформанс, который вызывает дискуссию в обществе, толкает нас вперед.

– В Беларуси еще есть такие перформеры, вы наверняка следите.

– Так их всего трое вместе со мной, но первый сидит, а второй уехал. Я считаю первым и самым крутым белорусским перформером Алеся Пушкина, который сейчас сидит по другому делу. А тогда в 1999 году был первый его акт протеста. (Художник Алесь Пушкин провел акцию под названием "Подарок президенту", за что получил два года условно: на пятилетие правления Лукашенко он прикатил к его резиденции тачку с навозом, вывалил ее у парадного подъезда и, разложив сверху девальвированные белорусские миллионы, переписанную конституцию и портрет главы государства, проткнул композицию вилами. – Прим. РС). И все, больше у нас до сих пор никаких ярких перформансов и не было. Сейчас я общался с людьми из артистических кругов, они считают, что Алесь Пушкин сидит именно за то, что в Киеве он повторил этот перформанс на выставке современного белорусского искусства, а вовсе не за то, что ему вменяется реабилитация нацизма (поводом для этого стал выставленный в художественной галерее портрет Евгения Жихаря, которого одни называют нацистом, а другие – антисоветским подпольщиком. Художнику грозит до 12 лет лишения свободы. Расследование его дела завершено 22 декабря 2021 года, но приговор еще не оглашен. – Прим. РС). Это просто месть власти, а не за то, что якобы рисовал каких-то антикоммунистических подпольщиков.

– А кто второй?

– Тот молодой парень, который в день выборов разделся в одной из минских школ и стоял в набедренной повязке с нарисованным членом. (9 августа на избирательном участке в Минске, в день выборов президента Беларуси, художник Алексей Кузьмич устроил перформанс. Акция называлась "Верую". Кузьмич пришел на избирательный участок в зеленом плаще до колен. Получив бюллетень, он отправился в кабинку для голосования. Там он снял плащ, нарисовал на бюллетене пенис и прицепил себе на грудь. В таком виде он вышел из кабинки и простоял около 30 секунд в позе распятия, на его ногах и руках были следы красной краски. Кузьмич покинул Беларусь, опасаясь преследования властей. – Прим. РС). Это было круто. В Беларуси на данном этапе нет перформеров, потому что все это чревато серьезными далекоидущими последствиями. Я общался со своими французскими коллегами. Они удивляются и говорят: "У вас сейчас такое давление на общество, это же самая благодатная почва, чтобы ненасильственный протест выражать в культуре. Самое время для ответной реакции, для канализации протестной энергии в каких-то арт-инсталляциях, музыкальных или театральных постановках. Ну как грибы же должны появляться!"

– Звучит логично, но за это тоже можно сесть.

– Кто-то уехал, кто-то сел. Лучшее, что у нас есть, – это кухонная тема. Закрытые показы, акустические квартирники – ну, возвращение в Советский Союз. Говорить о каком-то протестном современном искусстве внутри страны не приходится. Все снаружи, все в эмиграции.

– Вы это как объяснили своим французским коллегам?

– Слово "репрессии" – оно же международное, да? Кто захочет сидеть за художественное высказывание? Меня же тоже никто не обвиняет в том, что я в темном закоулке с арматурой в руках бил по голове милиционера. Потому что этого не было. Но ведь все-таки это разные вещи. Артист хочет самовыражаться и создавать какой-то продукт, который будет востребован обществом на данном этапе, а не после смерти. Но артисту говорят, что он будет сидеть – за картину, за спектакль, за песню. Возьмите того же Юрия Стыльского из группы "Дай дорогу!". И в Бресте он был активен во время августовских событий, и песни какие актуальные писал, и клипы чудесные про кровавую жатву. А когда ему прозрачно намекнули, что его посадят, он сделал калькуляцию, что, может, он на свободе в эмиграции будет полезнее обществу и белорусской культуре, чем в тюрьме. Вот и все. Так ведь и родственников берут в заложники, даже если ты как художник молчишь. Я не осуждаю тех, кто уехал, чтобы за границей что-то создавать, а не гнить в застенках. Пример того же Максима Жбанкова очень показателен. Я его уважаю, я считаю, что он – интеллектуальная глыба (Максим Жбанков – белорусский культуролог, киноаналитик и журналист. – Прим. РС). Он очень много полезного сделал для Беларуси, важные процессы запустил. А сейчас он тоже в эмиграции. Он говорит: "Я выехал, потому что я не мог подставлять свою команду".

У меня столько концепций, столько проектов, я хотел бы их реализовывать, но не с кем. Зачем мне подставлять людей? Все у нас будет хорошо, вопрос когда. И я надеюсь, что тем, что я остаюсь здесь и готов сидеть (назовите это безумием или глупостью), я вношу надежду и КПД со знаком плюс. Не сравниваю себя с Навальным, но хоть на пол сантиметра мы двигаем наше гражданское общество вперед. Я никого не агитирую, я мету свою сторону улицы. Я ощущаю себя свободным из-за этого. В стране, которая движется в сторону абсолютной несвободы. Это круче, чем наркотик. Хотя я наркотики никогда не пробовал, но вот это меня вставляет. Я не убежал, я не спрятался, я не испугался.

– К вопросу о нормальности. Когда вас отправили на принудительную психиатрическую экспертизу, вам диагноз поставили?

– Мой следователь, майор СК по фамилии Конон (как я говорил на суде, "не варвар") обиделся на меня с самого первого дня нашего знакомства, и поэтому он не дал моему адвокату сделать фотографии экспертизы. Поэтому из всего дела, там было около 300 страниц, адвокат мой видел только 10 из тех, что сам переписывал вручную. Он мне сказал, там вывод, что Банцер психически здоров. А что именно там написано, я не знаю. Мои недоброжелатели из числа сотрудников милиции говорили: "Если бы ты был полностью здоров, десять страниц бы тебе не писали". Однако же я знаю наше судопроизводство. Они должны были расписать, почему именно они так считают. Начальник отделения судмедэкспертиз – прекрасный человек и серьезный профессионал. Он меня лично вел, и с самого начала я ему себя заявил как звезду рок-н-ролла. Он послушал мои песни и не захотел класть меня в палату между Наполеоном и Сталиным. Теперь у меня есть десять страниц заключения из самого серьезного заведения, никто мне не может сказать, что я спятил.

– Самый трогательный случай из всего вашего пребывания в неволе?

– Это классный вопрос, но я боюсь подставить тех сотрудников пенитенциарной системы, которые отнеслись ко мне по-людски. Вот о них я хочу сказать, но боюсь, что у них будут проблемы после того, как я их похвалю. Таких моментов было несколько. В СИЗО №2 города Витебска (это считается самое "красное", жесткое СИЗО в Беларуси) я встречался и с радикальной реакцией неприятия, когда на меня давили и морально, и физически, но были и совершенно бесподобные случаи. На меня повесили нарушение, и тот сотрудник, который его рассматривал, закончил нашу беседу фразой на белорусском языке. Меня до слез тронуло. Я от сотрудника высокого ранга самого жесткого СИЗО такого точно не ожидал. Второй случай был там же. Я спрашивал одного из высоких чинов, почему ваши сотрудники так аллергически относятся к белорусскому языку. Кто-то мне отвечал: "Да я сам таких не люблю, потому что я учил белорусский в школе, и всех тут на место поставлю". Такое откровение – зэку. Я сижу и думаю: "Или это мне кажется, или пространственно-временной континуум прогибается". Внутри этой системы белорусский не приветствуется, но я всегда говорю по-белорусски, это самый мой основной перформанс. Белорусский язык является государственным языком, и при этом он вызывает реакцию отторжения, неприятия и агрессии со стороны системы. Это абсурдно. Еще и поэтому из меня слепили какого-то отморозка в государственных СМИ.

– Вы и внутри исправительных учреждений перформансы устраивали?

– Да, мусор я вываливал в знак протеста. А однажды к нам в камеру завели человека, измазанного калом и мочой, очевидно, чтобы понизить статус тех, кто там сидит. Не буду вдаваться в иерархию, эта система и в России, и в Беларуси работает одинаково. От него воняет, он мокрый насквозь. И мы должны с ним за стол садиться. Это была просто провокация со стороны администрации. Тогда мой перформанс назывался "Человек-паук". Я открыл окно, залез на решетку и висел там минут 15. Это нарушение режима – нельзя залазить на решетку. Сотрудники стали смотреть в "кормушку" и кричать мне, чтобы я слезал. Я отказался, потому что там воняло. И тогда они забрали этого человека. Как мог, так и пошатывал систему.

– А ваша сухая двухнедельная голодовка была вызвана чем?

– Меня держали там незаконно. У меня престарелые родители, у меня жена и маленькие дети, я был руководителем культурно-просветительского учреждения "Гродненский рок-клуб", у меня были договоренности с партнерами, а меня посадили и опасались, что я могу влиять на свидетелей! Это очень нелепо выглядело. Суда еще не было, а ты уже виновен! Достаточно почитать такой журнал, как "Судебный вестник", где каждый год публикуют статистику, сколько у нас оправдательных приговоров. Их всегда меньше 0,1 процента. Я говорил судье и следователю поменять мне меру пресечения на подписку о невыезде, на поручительство, под залог, я все легальные способы испробовал. И когда я у адвоката спросил, что дальше, он сказал: "Нет больше вариантов". Я сказал: "Остается только голодовка". Она была максимально радикальной, и я добился своего – привлек внимание к своему делу. Организм, конечно, мне за это спасибо не скажет, здоровье сильно подорвано, но с оптимизмом смотрю в будущее. Вот уже я пошел в качалку, и искупался в проруби даже, – говорит Игорь Банцер.