Жесткие деньги. Доверие государству и избавление от инфляции

В Соединенных Штатах, стремительно выходящих из вызванного пандемией экономического кризиса, подскочила инфляция. Пошли разговоры о ее опасности – хотя еще недавно считалось, что опасности инфляция не представляет, несмотря на то, что последние десятилетия страны все больше залезают в долги, занимая у будущего.

Чтобы как следует понять происходящее, полезно разобраться в природе денег, обесценивание которых и называется инфляцией. Обычные люди сталкиваются c деньгами как с удобным инструментом для обмена товарами – плата за работу позволяет купить еду, одежду и прочее. У государства отношение к деньгам другое: во время финансового кризиса 2008-го власти в США описывали деньги как кровь в кровеносной системе экономики – без свободных денег, дешевого кредита бизнес умрет. В нынешний кризис правительства выдавали людям деньги напрямую – даже без необходимости отработать их. И еще деньги сами по себе товар, их можно продавать, покупать, и в свое время финансист Сорос сделал состояние, обрушив курс британского фунта. Более того, теперь распространились еще и самодельные деньги, криптовалюты – и их идеологи говорят, что они настолько перспективны, насколько люди верят в них.

Олег Ицхоки, профессор экономики Калифорнийского университета, в интервью Радио Свобода рассказал, как устроены деньги, и объяснил, стоит ли другим странам опасаться инфляции в США:

– У денег есть функции – средство накопления, средство расчета и мера стоимости. Накопление – вам нужен механизм, как перенести то, что вы заработали и сохранили сегодня, в покупательную способность завтра. Тут у денег нет никакого уникального свойства. Один доллар или один рубль может сильно обесцениться от сегодня к завтра, но может и набрать стоимость. И золото может. У вас есть выбор из целого портфеля активов: акции, облигации, недвижимость, леса, земля, которую вы можете купить. У этих активов есть два свойства – ожидаемая доходность и риск. И вы принимаете решение, как вам перенести деньги из сегодня в завтра.

Способ обмена

Cамое базовое, необходимое свойство денег – это способ совершать обмен. Если вспомните, в России могли выплачивать зарплату в товарах, которые производит фабрика, и это очень неудобно. Я ездил по Рижскому шоссе, там люди у дороги пытались продать то, чем выплатили зарплату на фабрике. Деньги помогают решить проблему. Мы соглашаемся, что все будем принимать деньги, что нам не нужно будет менять соковыжималку на что-то, что нам нужно, а потом это менять на что-то еще. Деньги сильно снижают транзакционные издержки. Предприятие вам выплачивает деньги, вы можете на них купить любой товар в экономике. Без денег наш мир бы не существовал в нынешнем виде, кто-то должен был бы обменивать свои товары на Рижском шоссе, и транзакционные издержки этого были бы безумно высокими.

Давайте обсудим, какие свойства нужны деньгам. Важно, чтобы они были достаточно стабильны. Если будет инфляция или гиперинфляция, это сильно повысит транзакционные издержки: вам сегодня дали деньги, а завтра они уже обесценились, вы не хотите в этих деньгах сохранять [ваши активы] даже с сегодня на завтра, не говоря уже на следующий год. Деньги должны иметь низкую инфляцию, не должны быть волатильны. Вот биткоин. Может ли так произойти, что он упадет на 40 процентов? Ответ – да. Это говорит о том, что это плохая единица денег с точки зрения транзакций, они должны быть стабильны, чтобы вы сегодня получили зарплату, а завтра пошли в супермаркет. Вам нужно знать, что вы не берете на себя большой риск ото дня ко дню, даже если вы получаете очень низкую доходность при этом. Основное свойство денег, что доходность низкая, но и риск очень низкий, поэтому они могут хорошо выполнять свою транзакционную функцию как способа обмена. Экономисты не говорят о деньгах как о купюрах. Мы говорим об объектах, которые имеют похожие свойства, в данном случае с точки зрения сбережения. Их легко обменять [на что-то] очень быстро. Это надежный способ распоряжения с низкой доходностью. Мы все это называем деньгами. С точки зрения сбережений все, что является надежным, с низкой доходностью и легко поменять на что-то, что вам нужно, мы можем условно называть деньгами. Вы бы, конечно, хотели высокую доходность, но рыночное равновесие диктует, что у активов со свойствами, что они надежные, что их легко можно менять и что у них высокая ликвидность, – у таких активов будет низкая доходность.

Если мы будем жить в условиях инфляции, деньги начнут терять одно из свойств, начнут иметь отрицательную доходность, и люди будут уходить из денег, придумывать что-то: кто-то покупает золото в условиях инфляции, кто-то – недвижимость, акции "Фейсбука", автомашину или стиральную машину, потому что они могут терять свою стоимость медленнее. Но это все может происходить в инфляционных периодах, когда деньги фактически начинают терять одну из своих функций, и это плохо. Но [за пределами этих периодов] вам дают вещь, которая нужна для транзакций, это хороший способ сбережения, по крайней мере, из сегодня в завтра – это функции, которые выполняют деньги, поэтому мы их держим. А какая у вас альтернатива, собственно говоря?

Доверие государству

– Есть пример фермера в России, который начал выпускать собственные деньги лет 10 назад, как-то развился, у него получилось локальное общество потребкредита. Это происходит в ситуации, когда государство недодает денег?

– Ну слушайте, есть такое количество "антиваксеров" в России. Если не доверяют государству, то не доверять ему можно разными способами. Нет альтернативы, нельзя пойти в Сбербанк и получить более дешевый кредит. Либо ты не доверяешь Сбербанку, либо ты не доверяешь государству, думаешь, что оно найдет способ, как забрать рубли. Все эти вещи возможны. Это может быть как реальное недоверие, основанное на фактах, так и выдуманное недоверие, не основанное ни на чем. Это есть во всех обществах, и в Америке это происходит, везде. Например, со своими детьми дома вы можете нарисовать фантики, пользоваться ими, потому что у вас есть доверие внутри семьи. Но кому вы доверяете больше – государству или фермеру? Там, где массово начинают фермерам доверять больше, чем государству, – это провал государства. Люди должны быть недовольны государством – это здоровая часть политической системы, вы всегда недовольны, хотите лучше. Но при этом если вы своими экономическими решениями начинаете показывать, что вы не доверяете валюте, которую выпускает государство, уходите во что-то другое – это провал государственных институтов.

Надежная валюта – это одно из общественных благ, которое должно предоставлять государство. Если оно это не делает, государство не выполнило свою функцию, надо увольнять кого-то и нанимать кого-то нового в процессе выборов. Это репутация, которая строится десятилетиями. Нельзя создать репутацию Центрального банка за один выборный цикл, репутация Центрального банка строится десятилетиями. Соответственно, если репутации нет, люди будут уходить в альтернативные валюты по сумасшедшим идеям. Так были построены акции МММ – и когда это начинает приобретать массовый характер, то возможность злоупотреблений становится очень большой, поэтому государство, как правило, регулирует эту деятельность. Регулирование финансовой системы – одна из вещей, которую мы делегируем государству. Если государство плохо справляется, это должно решаться в результате выборов. Естественно, в автократических режимах никто тебя не спрашивает, хочешь ли ты делегировать часть своих прав или нет. В более демократических режимах это результат некоторого консенсуса, но люди могут быть недовольны. Например, огромный вопрос в Америке – отменять ли наличные деньги, можно ли запретить стодолларовую купюру, перейти только к маленьким купюрам. Часть людей считает, что это нарушит их права, они говорят: сейчас вы придете за моей долларовой купюрой, а завтра – за моим оружием. То есть какие-то люди относятся к этому как к неотъемлемому праву – иметь долларовые купюры (и винтовку AR-15), а часть людей может считать, что нам как обществу это невыгодно. Обществу надо прийти к консенсусу, в развитых странах он достигается с помощью выборов, но всегда вы найдете людей, которые недовольны консенсусом – это нормально. Есть люди и справа, и слева, которые должны бороться за изменение консенсуса.

Джанет Йеллен, глава Федеральной резервной системы США в 2014 году

Жесткие деньги

– Деньги как мера стоимости?

– Нам надо в чем-то измерять цены, чтобы могли сравнивать цены разных товаров и могли бы все выражать, например, в золоте или в акциях "Гугла". Можно использовать любой объект для сравнения цен, но деньги имеют приятное свойство, что в них легко сравнивать. Поэтому мы говорим, что они мера стоимости. Если бы у всех были хорошие калькуляторы, всегда можно было бы сравнить относительные цены яблок и апельсинов, но нам бы пришлось пересчитывать все время. Сейчас мы видим, что яблоки стоят доллар за килограмм, а апельсины стоят полтора доллара за килограмм, и это дает нам сигнал, что яблоки чуть дешевле, чем апельсины, и, может, исходя из этого, мы примем решение о покупках.

Есть важное свойство, то, что мы называем жесткие деньги: цены меняются редко. Это новое кейнсианство, то, что осталось от оригинальных идей Кейнса (одного из ключевых экономистов 20-го века, который после Великой депрессии оспорил идею, что свободный рынок и гибкие зарплаты могут обеспечить полную занятость, и обосновал активное участие государства в экономике. – Прим.). Если цены на яблоки – доллар за килограмм, они в течение достаточно долгого времени остаются на таком уровне. Это приводит к проблемам. Чтобы экономика хорошо работала, нужно, чтобы цены менялись, но фирмы не любят это делать. Например, в стабильных экономиках цены в парикмахерской могут не меняться годами. Вы знаете, что ваша прическа стоит 20 долларов, из месяца в месяц. Почему-то люди не любят, когда потребительские цены меняются, и для фирм большая проблема поменять цены. Например, на товарной бирже растут цены на шоколадные бобы, на бирже, где продается сырье, необработанные продукты, цены меняются все время (например, из-за неурожая. – Прим.). Но фирмы, которые производят шоколад, не любят менять цены на плитки шоколада. Это доходит до абсурда, и чтобы не менять цены, они меняют содержание какао-бобов в шоколаде. Вы привыкли, что "Сникерс" стоит 70 центов, и фирмам и потребителям проще неявно договориться, что поменяется содержание шоколадных бобов в шоколадке, а не цена. Во время рецессии выгодно, чтобы все цены в экономике упали, но фирмы не хотят снижать их. Из-за этого приспособление к шоку от рецессии происходит не за счет того, что товары становятся дешевле, а за счет того, что меньше товаров продается. Это такие неэффективные неокейнсианские бизнес-циклы. Есть большой спор вокруг этого. Например, почему выход из рецессии 2009 года был таким долгим, безработица была высокой еще три-четыре года, – потому что зарплаты не падали, хотя должны были упасть, или по какой-то другой причине, которую мы не очень хорошо понимаем?

– Вы говорите: взяли калькулятор посчитать, как поменять яблоки на апельсины. Но сотрудник "Фейсбука", который что-то целый день делает, как посчитать его зарплату по отношению к яблокам?

– Никто не пересчитывает зарплату на яблоки, в экономике она должна отражать предельный продукт работника, что он добавляет в производство компании. Компании не выгодно платить больше, а рынок должен заставить компанию платить за предельный продукт, потому что иначе этот работник может уйти в другое место. Конкуренция должна была бы привести к этому, но это некоторая абстракция, идеальная конкуренция. А так во время переговоров вы как-то определили зарплату, и потом она остается неизменной, скажем, в долларах. Но доллар может обесцениться. И если доллар обесценивается быстро, то работники приходят к фирме и говорят: надо индексировать зарплату к инфляции хотя бы, чтобы не вести все время переговоры. Поэтому мы любим низкую инфляцию, чтобы, по крайней мере, не нужно вести постоянно переговоры об индексации зарплат. Этот вопрос играл огромную роль, когда мы жили в период достаточно высокой инфляции, но потерял значение в развитых странах из-за того, что в них инфляции нет. Но если будет инфляция, этот вопрос вернется.

Товар без прямой полезности

Зарплаты меняются очень редко, гораздо реже, чем цены на товары. Многие зарплаты, в частности, зарплаты почти всех, кто работает в "Фейсбуке", получены в результате переговоров, когда человека нанимают. Примерно половина зарплат в экономике – контрактные. Человек в "Макдональдсе" – известно, сколько долларов в час он получает, нет никаких переговоров относительно этой зарплаты. Эта зарплата жесткая и может не меняться десятилетиями. Когда вы приходите наниматься в хай-тек-компании, банки, консалтинг, вы ведете переговоры о зарплате, ее назначают в результате переговоров. Но до следующих переговоров эта зарплата может не меняться, несколько лет. Но цена яблок при этом может двигаться вверх и вниз. Переговоры о зарплате очень затратны. Мы живем в обществе, которое решило не передоговариваться о зарплатах на постоянной основе.

– Это означает, что деньги – не незаметный механизм обмена, а вполне отдельная вещь.

– Думайте об этом так: деньги – это товар, у которого нет прямой полезности. Для сравнения, акции: фирмы обещают вам что-то завтра [скажем, дивиденды] за то, что вы даете им деньги сегодня. У денег такого нет, никто вам ничего не обещает. От денег вы не получаете такую полезность, как от яблок [которые можно съесть], но у них есть другое свойство, вы можете сравнивать цену яблок и цену труда, это имеет смысл, потому что деньги – стабильные, и нам не надо пересматривать цены постоянно. Это единственное свойство, которое мы требуем от денег. В принципе о них можно думать как о дополнительном товаре без прямой полезности, который люди придумали, чтобы в нем производить сравнение.

Важное свойство денег – они должны быть дешевыми к производству. Единственная монета [в США], которая стоит в производстве дороже, чем ее ценность, – один цент. Чтобы произвести один цент, государство тратит больше, чем один цент. Чтобы произвести купюру в сто долларов, оно тратит очень маленькую долю этих ста долларов. Это, кстати, вторая причина, по которой биткоин – плохая вещь в роли денег. Чтобы произвести биткоин, нужно потратить ровно столько энергии, сколько стоит биткоин. Если цена биткоина растет, то вы будете тратить все больше и больше электроэнергии – это просто равновесные условия. Криптовалюты в том виде, в котором сейчас существуют, обладают катастрофическим свойством, что как только они становятся популярными, они сжигают какое-то безумное количество электричества, ровно столько, сколько эти валюты стоят. Это самоубийственное свойство для валют. Любое использование электричества должно облагаться углеводородным налогом, но такое бесполезное использование электричества должно облагаться двойным налогом, конечно. Пользы от биткоина особой пока нет, и есть колоссальные издержки от него. Если не решить эту проблему, у этой отрасли нет будущего. В этом смысле деньги не могут быть построены на хайпе, на росте, основное свойство денег – они должны быть очень скучными, это дешевый рутинный объект, функционирование которого гарантируется репутацией государства, репутацией агента, который эмитирует деньги. Поэтому центральные банки играют такую огромную роль в современной экономике – это просто репутация того, что центральный банк независимый, и это доказывается десятилетиями.

Управление инфляцией

Государства, у которых есть хорошая репутация в плане монетарной политики, – все развитые и многие развивающиеся страны, у которых основная цель монетарной политики – именно низкая инфляция, а не политические цели, не цели роста. Все пришли к тому, что единственная цель центрального банка – низкая инфляция, остальные цели ей подчиняются, неважно, какие задачи у правительства есть. 50–70 развитых и развивающихся стран этому религиозно следуют. Это то, что привело к хорошим последствиям для монетарной экономики в последние 40 лет, это то, что эти страны действительно научились делать хорошо: с одной стороны, низкая инфляция, с другой стороны, деньги очень дешевые.

Главное достижение в монетарной экономике последних десятилетий – государства научились управлять инфляцией. Если вы посмотрите на развитые и многие развивающиеся страны, Чили, например, – с 80–90-х годов не было инфляции нигде. Государства поняли: если ожидается 5 процентов инфляции, нужно поднять номинальную процентную ставку выше, чем на 5 процентов, нужно двигать ставку относительно инфляции сильнее, чем один к одному. Если смотреть на данные, то до 90-х годов государства недостаточно реагировали на инфляцию, а после стали реагировать достаточно. Great Moderation, "Великое регулирование" – это то, что мы видели с 90-х годов, и мы не видели инфляции практически нигде в развитых странах, и механизм борьбы с инфляцией очень простой – повышение процентной ставки. Это технология, страны поняли технологию низкой инфляции. В США, на самом деле, недовольны тем, что инфляция все время ниже 2 процентов, они считают, это плохо, Центральный банк США хочет 2 процента, а получается меньше, и это интересный вопрос – почему, и можно ли это исправить. Мы боимся дефляции больше, чем инфляции, потому что механизм борьбы с дефляцией – это снижение процентной ставки, но мы не можем снижать ниже нуля. Пока мы живем в таком мире, где, если вы сохранили 1 доллар сегодня, завтра у вас останется 1 доллар, номинальная процентная ставка ограничена нулем. У вас не может кто-то забрать 5 центов из этого доллара – это был бы эквивалент отрицательной процентной ставки, но пока государства не придумали механизм для этого. Никто не может уменьшить тот факт, что у вас один доллар.

– В кризис 2008–2009 годов считалось, что необходимо срочно вкачать деньги в экономику, потому что деньги – ее кровеносная система, без них остановится бизнес, не будет кредита. Сейчас экономический кризис из-за пандемии, и прямая раздача денег. Тут нет нарушения логики? Человек работает, выращивает яблоки, обменивает свой труд и время на бумажки, выданные государством, а потом этот самый "вызывающий доверие эмитент" раздает такие же бумажки всем подряд вне зависимости от труда и потраченных сил?

– Тут много разных проблем смешано, надо разделить. Возьмем 2008–2009 год. Что происходит в финансовый кризис? Людям кажется, что все активы стали рискованными, никто во время финансового кризиса не хочет никуда инвестировать, представления о риске сильно возрастают. Люди убирают деньги из инвестирования, инвестирование падает. Второй эффект – люди боятся за будущее и перестают потреблять, делают сбережения, так они защищаются от неопределенности. То есть все компоненты ВВП – потребление и инвестиции – падают, из-за этого ВВП падает, из-за этого происходит экономический кризис, рецессия. Если ВВП низкий, спрос на продукты и инвестиционные товары низкий, то и спрос на работников будет низкий, безработица вырастет. Какие инструменты у государства, чтобы бороться с этим? Нужно сделать сбережения невыгодными, а инвестиции выгодными. Они должны успокоить рынки низкими процентными ставками. Но в современной экономике мы сталкиваемся с тем, что процентные ставки уже почти на нуле [еще до кризиса]. Это отдельный разговор, почему раньше процентные ставки были 3–5%, а сейчас они 0–1%. У нас структура экономики поменялась, и международная структура экономики, и внутренняя, поэтому мы перешли в период, когда процентные ставки низкие – и это усложняет работу государства. И у государства есть дополнительная задача – снизить процентные ставки на рискованные активы. Поэтому центральные банки начинают покупать активы компаний напрямую, это монетарная политика, она не имеет отношения к раздаче денег, политика стимулирования экономики во время рецессии имеет перераспределительное свойство. Раздача денег в 2008–2009 году была относительно маленькой.

Раздача денег

Инфраструктурный пакет, первый большой пакет Обамы, когда он выиграл выборы, – это, действительно, была раздача денег. Раздача денег – второй инструмент, который есть у государства, кейнсианский инструмент. Когда потребление и инвестиции низкие, производство падает, что означает, что фирмы не хотят производить и, соответственно, не хотят нанимать работников. Государство может напрямую дать гранты на производство, например, на строительство мостов. Большой инфраструктурный пакет был на ремонт дорог, строительство мостов, чтобы нанять много людей, которые потеряли работу в строительном секторе, например. Напрямую раздать деньги конкретным секторам – это становится фискальной политикой, это второй инструмент, который есть у государства, и мы считаем, что государство в обычных рецессиях не должно его использовать, только в чрезвычайных случаях. В 2008–2009 годах рецессия была большой, тогда использовали все инструменты, потому что очень испугались, думали, что это будет рецессия размером Великой депрессии. Но тот пакет был в три раза меньше пакета поддержки экономики Трампа [во время кризиса 2020 года], и соответственно, в 6 раз меньше пакетов Трампа и Байдена в совокупности, то есть практически на порядок меньше того, что мы наблюдали в 2020–21 году. В 2021 году – это не монетарная, это фискальная политика. Министерство финансов ее проводит, а центральной банк лишь обслуживает, это не раздача денег в смысле, что центральный банк их напечатал. Государство напрямую помогает людям и фирмам, которых оно выбирает, и это превращается в долг государства, который надо будет выплачивать в будущем. Проблема бывает у тех стран, которые смешивают монетарную и фискальную политику, когда центральный банк монетизирует фискальную политику – это приводит к инфляции. В развитых странах такого мы давно не наблюдаем, это происходит в развивающихся странах. Поэтому на вопрос, есть ли у меня ожидания существенной инфляции в Америке, мой ответ: нет, существенной инфляции не будет, потому что долг не будет монетизирован, потому что проблемы долга будут решаться другими способами, в частности, какие-то налоги должны будут вырасти в обозримом будущем. В этом смысле это фискальная политика перераспределения. Да, кому-то раздали деньги, и кто-то другой за это заплатит своими деньгами, но не через монетарные механизмы, а через механизмы налогообложения.

Если будет, например, налог на богатство, люди, у которых свыше 400 миллионов долларов по совокупности активов, компенсируют какую-то часть того, что раздали в 2020–21 году. Второй вариант: иностранцы могут за это заплатить [покупая американские гособлигации], раз уж им так нравится американский государственный долг. До тех пор, пока иностранцы хотят держать у себя американские активы (а их никто не заставляет – это результат рыночного равновесия, люди голосуют своими экономическими решениями), американское государство не должно возвращать этот долг. Когда этот спрос начнет заканчиваться, процентные ставки на американские гособлигации начнут расти, государству станет дорого держать этот долг, оно потихоньку начнет его выплачивать с помощью повышения налогов. Поэтому у американского государства есть выбор: увеличить отношение долга к ВВП, но это риск – в случае падения спроса на американские активы этот долг станет дорогим. Второй процесс – поднять налоги и выплатить этот долг. И для американского государства в течение следующих 10 лет это будет одним из главных экономических вопросов. Если вспомните выборы 2012 года в Америке, Ромни и Обама спорили, какие главные экономические проблемы стоят перед США, и стояла проблема долга. Но тогда долг был 80 процентов к ВВП, а сейчас ближе к 120. Эта проблема вернется, она просто не является острой в 2021–22 году, но в 2024 году вполне может стать острой, и тогда в американском обществе будет дискуссия по поводу государственного долга, и кандидаты в президенты будут говорить: мы идем с планом по снижению госдолга, делать мы будем это за счет таких-то налогов.

Дебаты Обамы и Ромни в 2012 году

Можно было бы решить проблему за счет инфляции, потому что инфляция убивает долг: если бы инфляция была 10 процентов, она бы на 10 процентов снизила номинальный долг. У того, кто сберегает в номинальных активах, инфляция забирает ресурсы, а долг того, кто занимает, наоборот, тает по мере инфляции. Но богатые страны таким способом не решали проблему долга уже много-много лет. Мы не ожидаем инфляции.

Средства сбережения

– Занимая средства извне, можно бесконечно относить долг в будущее? Экономика от этого никак не страдает?

– Важно сравнивать, сколько ты занимаешь относительно ВВП. В этом смысле важный показатель, занимает ли государство быстрее, чем происходит рост экономики. Но так можно сделать. Мы живем в мире с дефицитом надежных средств сбережений. Пенсионные фонды во всех странах, богатые люди в странах с плохими финансовыми институтами, таких как Россия, Китай, Саудовская Аравия, – все хотят надежный способ сбережения, куда ты можешь положить деньги и знать, что завтра никто у тебя это не отнимет, не будет налогообложения и так далее. Нефтепроизводящим странам нужно было как-то сберегать все, что они выкачивали из земли, когда цены на нефть были запредельно высокими. Есть быстрорастущие страны, как Китай, Корея, финансовые рынки которых не успевают за их экономическим развитием. Если бы в мире были только развитые страны, то равновесие было бы устроено по-другому. В Китае нет такого рынка, как в развитых странах, люди не могут сберегать так же надежно, как в Америке, в Европе. Люди в Китае становятся богатыми, зарабатывают деньги и их хотят сберечь как-то. Для этого нужно покупать какие-то надежные активы, но таких немного. Те агенты в мировой экономике, кто могут выпускать надежные активы, могут очень дешево занимать. Есть огромный спрос в мире на надежные сбережения, а когда на них появляется спрос, цены должны вырасти. Что означают высокие цены [на долговые активы]? Они означают очень низкие процентные ставки. Что значит дорого купить долговое обязательство? Оно выплатит низкую доходность.

Давайте посмотрим, кто может производить надежные активы. Раньше думали: люди покупают жилье и берут под них ипотечные кредиты, и банки могут эти долги собрать в надежный актив. 2007–2009 годы показали, что это не так. Думали: европейские банки могут быть надежными, но в 2013–14 году мы увидели, что ни Испания, ни Италия, ни Греция, ни Португалия не создают надежный долг, а это означает, что и долг Германии не может быть надежным. Может ли Швейцария создать надежный актив? Швейцария может, но это очень маленький рынок. В 2015 году швейцарский франк стал дорожать, и швейцарскому государству это очень не нравилось. Остается один большой агент в мировой экономике, который имеет технологию производства этих активов, – американский центральный банк. Годовые, трехлетние, пятилетние облигации американского центрального банка являются фактически единственным способом [надежно сберечь деньги]. Не потому, что других агентов в мировой экономике нет, свято место пусто не бывает, все хотят занять эту нишу, но сделать это очень сложно. Это тяжелая технология репутации, которая накапливается столетиями. У Китая такой репутации нет, у Европы, по другим причинам, такой репутации нет. Какие-то страны производят Airbus, какие-то страны производят BMW, а какие-то страны производят надежные активы (Америка производит не только гособлигации, надежные активы – это только один из многих товаров, который она производит). Когда мы говорим о смене мирового порядка, – действительно, через 50 лет это место может занять Китай или Евросоюз, – но об этом сейчас можно только гадать. Факт в том, что за последние 30 лет роль доллара в мировой экономике очень укрепилась тем, что спрос на надежные активы сильно вырос, а предложение его не догнало. Именно поэтому американское министерство финансов может так дешево занимать сейчас деньги. С одной стороны, это выгодно американскому государству, с другой стороны, это его необходимая функция в мировой экономике. Без этого мы бы жили в мире, который выглядел бы гораздо хуже.

Процентные ставки

– Все время кризиса, пока в американскую экономику вливались деньги, все уверенно говорили, что инфляции мы не боимся. Последние месяцы инфляция подскочила, и все вдруг о ней заговорили.

– Что значит, что мы боимся инфляции? Это означает, что из-за инфляции поднимутся процентные ставки. Я думаю, если опросить экономистов, ожидаем ли мы инфляцию в Америке выше 5 процентов в течение больше чем года, ответ будет – нет. Потому что центральный банк поднимет процентные ставки и сделает это очень агрессивно. Поэтому риск инфляции – это на самом деле риск высоких процентных ставок. Если мы увидим, что 5 процентов инфляции, которые мы наблюдали два месяца, превратятся в 5 процентов годовых, мы будем ожидать ставку 7 процентов – это очень высокая процентная ставка, мы такой процентной ставки не видели уже 20 лет. Но мы не ожидаем инфляцию 5 процентов. Два месяца 5-процентной инфляции, мы считаем, были всплеском, приспособлением экономики к быстрому выходу из кризиса, вызывающему дефицит товаров – именно в Америке экономика очень быстро выходит из рецессии: отменяются ограничения на рестораны, не хватает работников, зарплаты в ресторанах растут, мы видим рост цен, есть нехватка самых разных товаров, от полупроводников до машин. Мы не думаем, что это продлится долго, это не перманентная 5-процентная инфляция, а всплеск, который снизится, когда экономика начнет догонять спрос. Но если эта инфляция окажется более перманентной, чем центральный банк думает на данный момент, мы ожидаем агрессивного поднятия процентных ставок. В этом смысле есть риск, на самом деле, высоких процентных ставок, а не долгосрочной инфляции.

Почему это риск? Это замедлит экономику. Рост процентных ставок будет ответом на слишком быстрый рост экономики относительно того, что она может предложить. Экономика слишком быстро начала расти, нам надо ее замедлить высокими процентными ставками. В чем риск для мировой экономики, если американская экономика выходит из кризиса быстрее нее, в частности, быстрее экономики в развивающихся странах (посмотрим, как экономика в Европе, по вакцинации она на два месяца отставала, но сейчас догнала США фактически)? Если выход в Европе и Америке будет одинаково быстрый, то могут быть одинаково высокие процентные ставки и в Европе, и в Америке. Это очень опасно для развивающихся стран, в которых с пандемией еще не закончили, в которых экономика не выходит из кризиса. Высокие процентные ставки приводят к удорожанию доллара относительно валют стран, которые не подняли процентные ставки. Разница процентных ставок – это стимул для перетока валют. Соответственно, если в долларах высокая процентная ставка, то деньги будут течь к долларовым активам, еще больше укреплять доллар. Проблема состоит в том, что банковские системы занимают в основном в долларах, товары торгуются в основном в долларах. Когда доллар укрепляется – это сильно тормозит мировую экономику. В этом смысле основная опасность, что развитые страны выйдут быстро из кризиса, поднимут процентные ставки из-за риска инфляции, и это затормозит мировую экономику. Развитым странам важнее, что у них происходит дома с инфляцией, и только потом их интересует, приведет ли это к глобальной рецессии, к рецессии в развивающихся странах. Риск инфляции в США приведет к высоким процентным ставкам в США, и другим странам придется выбирать между удешевлением своей валюты и высокими процентными ставками у себя. И то, и то плохо. Удешевление своей валюты приводит к проблемам финансовой системы, высокие процентные ставки приводят к торможению выхода из рецессии. Если бы меня спросили, какой риск я вижу для мировой экономики основной – это именно это.

Дорогой доллар

– Доллар может стать более дорогим?

– Когда все хорошо, доллар обесценивается. Свойство надежной валюты состоит в том, что когда все хорошо, она дешевая, а когда все плохо, она дорожает. Оказывается, плохо может быть двумя разными способами. Плохо может быть потому, что есть рецессия в экономике, и плохо может быть потому, что есть инфляция. По обеим причинам доллар может дорожать. Раньше никто не заботился об инфляции в США, просто потому что ее не было 40 лет, поэтому обсуждали удорожание доллара, вызванное глобальной рецессией. Когда происходит глобальная рецессия, все ищут надежные активы, а это гособлигации США, поэтому происходит приток денег к американским гособлигациям, что укрепляет доллар. Инфляция работает по-другому. Федеральная резервная система поднимет процентную ставку, более высокая процентная ставка сделает долларовые активы более привлекательными, опять произойдет приток денег, опять доллар укрепится.

Последствия этого: цены многих товаров, которые торгуются международно, увеличатся – международные производственные цепочки устроены в долларах в основном. Это последствие функции денег как меры стоимости, товары редко меняют цены в тех валютах, в которых они назначены, и доллар используют как валюту, в которой назначаются цены в международной торговле. В частности, когда фирмы из Австралии торгуют с фирмами из Японии, почему-то они договариваются о стабильных ценах в долларах. Это некоторый парадокс и как раз тема, которой я занимаюсь. Даже фирмы из стран, которые напрямую не торгуют с США, все равно почему-то используют доллар. Но тут надо помнить, что порядка половины стран в мире используют таргетирование обменного курса с долларом, поэтому доллар не совсем случайная валюта в этом смысле. Многие страны не имеют свободного обменного курса своей валюты с долларом, поэтому имеет смысл цены назначать в долларах, относительно которого обменные курсы стабильны. Интересно, что у Китая до недавнего времени был фиксированный курс доллара, потом они перестали это делать, но по-прежнему у них не полностью плавающий курс относительно доллара, а управляемый обменный курс. В этом смысле Китай до сих пор вносит вклад в стабильность доллара в мировой экономике. Большой вопрос, почему фирмы медленно переходят на другие валюты. Страны, географически близкие с еврозоной, Турция, например, или Россия во многом, используют евро теперь для торговли. Но евро пока не вышел на позиции, схожие с позициями доллара в мировой экономике. Вся Латинская Америка, большая часть Африки, большая часть Азии используют в торговле доллар, а не евро. Юань пока тоже мало используется. Это то, что будет, вероятно, меняться в ближайшие 20 лет. Горизонты для изменений, о которых мы говорим, – это десятилетия, не годы, это 20–30 лет.

И если центральный банк в Америке поднимет процентную ставку из-за угрозы инфляции, с точки зрения международной торговли это означает, что доллар станет сильнее относительно других валют, цены торговли вырастут. Соответственно, если Япония торгует с Кореей в долларах, то цены и в иенах, и в корейских вонах вырастут из-за того, что доллар укрепился, а фирмы не поменяли цены в долларах. "Киа" стоит, скажем, 20 тысяч долларов, но в иенах и вонах цена выросла. В этом состоит проблема: вроде бы ничего не произошло с точки зрения корейско-японской торговли, а все цены торгуемых товаров выросли.

Грузовое судно в Гонконге

– Про подконтрольность инфляции вы уверены, а про обменные курсы? В свое время финансист Сорос обрушил валюту целой страны, британский фунт.

– Происходят ли большие движения обменных курсов при низкой инфляции? Ответ – да. Это другая область моих исследований, как могут двигаться обменные курсы, когда нигде нет инфляции. Как может фунт стерлинга упасть на 20 процентов без инфляции в Великобритании? Как в Японии иена может подешеветь на 50 процентов без инфляции? Государство в развитых странах выполняет свою функцию, удерживая низкой инфляцию, но при этом обменные курсы могут быть волатильными. Вы говорите про Сороса, можно ли сыграть какому-то инвестору на обменных курсах? Да, постоянно. Например, Швейцария во время европейского долгового кризиса – им не нравилось, что швейцарский франк очень укрепился. Центральный банк пытался с этим бороться и проиграл огромное количество денег. Бороться с рыночными силами сложно. В Великобритании была обратная ситуация, они боролись с ослаблением фунта стерлингов. Когда ты борешься с рыночным равновесием, ты вступаешь в неравный бой, если будет достаточно большой инвестор против тебя, то вполне вероятно, что центральный банк проиграет, а проигрыш означает потерю денег. Если ты пытался поддержать обменный курс на уровне, который не соответствует рыночному равновесию, то разница между ним и тем, сколько денег ты на это поставил, – это ровно столько, сколько ты можешь потерять. Это постоянно происходит. Поэтому государства должны взвешивать, стоит ли поддержание курса на каком-то уровне потенциальных потерь. Когда Центральный банк России сглаживает колебания доллара к рублю, он постоянно потенциально рискует, будет ли набег на Центральный банк большого количества инвесторов, которые координируются, либо одного большого инвестора, как, например, Сорос, который может сам подвинуть рынок. Это не означает, что государство не справилось с монетарной функцией, но они напортачили что-то в политике обменного курса – это две разные задачи Центрального банка. Но основная задача – инфляция.

– Вы говорите, что развитые и значительная часть развивающихся стран научились бороться с инфляцией, а из России все время приходят сообщения о том, что растут цены, продовольствие дорожает. Россия не научилась бороться с инфляцией?

– Я не специалист по России. Насколько понимаю, действительно инфляция в России не ноль, не на уровне развитых стран, – она подконтрольная, но не низкая. Россия живет в условиях стабильной инфляции ниже десяти процентов, это не результат развитых стран, но это неплохой результат. Это далеко не главная российская проблема. Мои коллеги из Центрального банка России, которых я очень уважаю, будут говорить, что они таргетируют уровень инфляции, а мне кажется, что они по-прежнему таргетируют обменный курс и хотят гарантировать некоторую стабильность курса, которую мы видели до декабря 2014 года, и потом опять начиная с 2016 года. Был период коллапса монетарной политики, в первую очередь из-за падения цен на нефть, но потом из-за монетизации долга некоторых госкомпаний в конце декабря 2014 года – как раз тогда Центральный банк утерял нить, – но потом они подняли процентную ставку до 25 процентов, беспрецедентно, перехватили инициативу этим образом, убив, наверное, все частное кредитование, которого и так, вероятно, было немного, и поэтому это не было столь дорого для них. Так или иначе они смогли восстановить контроль – это очень важно, они действительно контролируют монетарную систему. Это большое достижение. Если мы посмотрим на латиноамериканские страны, которые имеет смысл сравнивать с Россией, – у них гораздо более развитые институты судебной власти, избирательной системы, у них действительно есть репрезентативная демократия, – но монетарную политику они ведут хуже, чем в России. В этом смысле российский Центральный банк – один из институтов, который удивительным образом работает. Почему это так, сложно сказать, но, видимо, люди, которые принимают решения в стране, – три-пять-десять человек, – понимают, что с этим надо не напортачить, нужно, чтобы Центральный банк имел в достаточной степени независимость, и только в каких-то исключительных ситуациях, – когда, условно, надо монетизировать долг "Газпрома", иначе что-то ужасное произойдет, – тогда на них надавить. Помимо событий декабря 2014 года мы видим, что они оперируют достаточно независимо, проводят неплохую монетарную политику. Верим ли мы, что Центральный банк удержит ситуацию, если что-то плохое произойдет, – большой вопрос. Зависит от того, насколько будет плохо. Ожидаем ли мы инфляцию 1991–92 годов, когда подходило близко к 20 процентам в месяц в какой-то период, возможно ли такое? Да, такое возможно, но Центральный банк пока этого избегает. Цены на товары растут, да, вы живете в инфляции, которая от года в год может двигаться от 3 до 10 процентов, цены растут, но это совершенно не смертельно для экономики.

– Ловушка высоких процентных ставок, о которой вы говорили, если вырастет достаточно значительно инфляция в США и других развитых странах, – российский Центробанк убьет окончательно бизнес?

– Не думаю. Здесь "благо" для России, что это относительно закрытая страна, международные рынки не так сильно на нее влияют. Да, действительно, доллар, скорее, всего подорожает относительно рубля в этой ситуации. Но если доллар подорожает, как сильно это повлияет на российскую экономику? Если банковские системы не там много заимствуют в долларах, если ипотеки взяты не в долларах, влияние будет очень ограниченным. Для большинства развивающихся стран проблема состоит в том, что их банковские системы сильно взяли в долг в долларах. Я не знаю конкретных данных по России, но предполагаю, что Россия намного более закрытая страна в этом смысле, чем Аргентина, Бразилия или Чили. В этом смысле я бы не стал сильно за это опасаться. У Центрального банка есть Фонд национального благосостояния, это огромный буфер. Я как не ожидаю от России очень высокого роста, который будет неожиданно выше 2 процентов, так не ожидаю и большого падения. В этом смысле нет причин панически говорить, что падение будет сильным, но нет и оптимизма, что будет рост, необходимый России. Это самое опасное: если такая ситуация продолжается 10 лет, то это 10 потерянных лет роста. Но на каждом отдельном участке ничего катастрофического не происходит. Я не вижу причин опасаться какой-то очень высокой инфляции. 10 процентов инфляции может быть. Ожидаю ли я неконтролируемой инфляции? Нет. Ожидаю ли я коллапса финансовой системы? Нет.