С момента, как в августе 2020 года в Беларуси начались массовые протесты несогласных с итогами президентских выборов, государственные телеканалы и ютьюб-канал министерства внутренних дел периодически стали передавать в эфир записи звонков граждан в милицию по спецномеру 102. Среди них и запись разговоров милиционеров с бдительными гражданами, которые называли протестующих "паразитами", "больными", "проплаченными", "деградированными" и т. д.
Один из последних случаев, о котором сообщало МВД: 14 сентября, благодаря звонку на спецномер, была выявлена подпольная типография под Минском. 47-летний житель поселка Тарасово Минского района поддерживал несогласных с режимом Лукашенко и организовал производство протестной атрибутики – бело-красно-белых стикеров, флагов, наклеек.
Некоторые информаторы вовсе не скрывают своих мотивов и общаются с журналистами. На вопрос, почему он доносит на своих соотечественников, минчанин сказал: "Потому что люди занимаются вандализмом, портят государственное имущество, перекрывают улицы. Хорошо, что уже разогнали это бесноватое стадо бездельников. Больше мне вам нечего сказать".
Кадр из видео, снятом жительницей Минска. За появление в кадре с бело-красно-белым флагом ее осудили на два года заключения в исправительном учреждении открытого типа
Доносят не только частные лица, но и организации. Так, выпускницу барановичской гимназии №4 Ядвигу Малащенко, которая сфотографировалась с бело-красно-белым флагом, вызвали на заседание комиссии по делам несовершеннолетних, где на нее составили протокол. По словам мамы девочки, через пару дней после линейки в КГБ была подана докладная записка из школы.
В сентябре анонимная группа белорусских хакеров опубликовала информацию о том, какие сообщения поступали от звонивших в милицию белорусов. Речь идет о почти трех тысячах человек, которые доносили на соседей или даже сообщали о протестных действиях родственников.
Большинство жаловались на то, что им мешают гудки машин и людская река демонстрантов, что осложняет движение по улицам и площадям. Один из звонивших жаловался, что стрельба на улице мешает ему отдыхать. Другой рассказал милиции о соседе, чья спутница была в бело-красной одежде. В милицию сообщали о протестных надписях, появлявшихся на улице, например "Беларусь – это тюрьма", были и такие сообщения: "Ходит посторонняя девушка, политически гадит".
Доносчики, по сути, заставляют силовиков читать все то, что написано про них на лавочках, стенах и фасадах зданий, хотя они вполне могли бы этого не заметить. Но на каждый звонок милиция реагирует: снимает бело-красные-белые стикеры, закрашивает надписи или задерживает активистов, если в доносе был указан конкретный адрес и состав преступления.
Протестное граффити в Минске
Анна Северинец, входившая в состав Координационного совета белорусской оппозиции, сестра узника совести – оппозиционного политика Павла Северинца, считает, что в любой стране, где есть диктаторский режим, доносительство будет процветать.
– Можно ли говорить о том, что в Беларуси создана система, при которой доносительство становится общественной нормой?
Все это опять закручивает спираль взаимной ненависти и насилия
– У этого явления есть исторические предпосылки. В 1930-е годы был очень развит институт штатных осведомителей, их было много. Вообще не было такого, чтобы в каком-то сообществе, коллективе, доме не было своего осведомителя. Исчезает этот фактор, подключается другой – влияние пропаганды. Сейчас она доходит до большего количества людей, чем в сталинские времена. Доносчик никогда не думает, что он неправ и поступает плохо. Наоборот, внутри него это всегда оправдано, и он себя считает молодцом. Вот в чем проблема этого явления. Это начинается с детства. И в детском саду, и в школе, и в семье доносительство поощряется. Учителя приветствуют, когда дети прибегают и ябедничают на одноклассников. Что меняется во взрослой жизни? Человек выглянул в окно, увидел марш, его там быть не должно. Он позвонил в милицию. Я не оправдываю этих людей, но я не удивляюсь. Они не делают ничего такого, чего бы они не делали раньше. Плохо, что у нас и в семье, и в школе это поставлено на поток. Слитая база – это сливки того, как живет наше общество.
Доносительство – особенно в нашей ситуации, когда один такой звонок может оставить детей без родителей или обречь людей на пытки, на нечеловеческие условия, – это безусловно подлость. Но человек, который это делает, ощущает свою правоту. Очень тяжело ему объяснить. Особенно сейчас, когда все на взводе. Все это опять закручивает спираль взаимной ненависти и насилия.
– В мои школьные времена большинство думало: "Я не расскажу, потому что я не стукач, иначе со мной перестанут дружить", так это воспринималось. С другой стороны, тех, кто ябедничал, в общем-то поощряли, и они всегда получали какие-то бонусы за информирование. Но ведь действующий режим никаких преференций доносчикам не дает. В должности не повысят за такие звонки. Не дадут комнату в коммуналке побольше за то, что на соседа настучал, как это было в советские годы.
– Каждый опять же имеет свою плюшку во взрослой жизни. Кто-то чувствует себя причастным и от этого сильным. Это очень серьезная мотивация. Помните в "Трех мушкетерах" галантерейщик Бонасье сдал свою жену, ее забрали в Бастилию, пришел домой, очень долго восхищался сам собой и говорил: "Галантерейщик и кардинал – это сила! Мы спасем Францию!" Это плюшка посильнее каких-то финансовых бонусов. Или, например, мать, которая панически хочет остановить дочь, она за нее боится, она не хочет, чтобы дочь шла на марш и вообще выходила из дома. После уговоров, слез она бросается на дверь, а дочка все равно уходит, мать звонит в милицию, потому что это отчаянный крайний шаг. Она же не чувствует себя доносчицей при этом. Она чувствует себя матерью, которая спасает свою дочь. Тут очень важно понять, что, когда мы понимаем природу доноса, – это не значит, что мы его прощаем, мы просто получаем возможность с ним работать. Как объяснять разницу между активной гражданской позицией и доносом? Можем ли мы сегодня огульно эти две тысячи доносчиков заклеймить? Нет, с этим надо работать. Это явление пустило у нас глубокие корни. Мы не можем ни забыть про этих людей, ни вымазать их дегтем. Мы должны работать с ними, и только тогда доносчиков в обществе станет меньше.
– Давайте посмотрим на это с другой стороны. Насколько этично публиковать "черную карту", чтобы люди знали, кто их соседи, которые донесли, где они живут. Что с ними будет в результате такой люстрации? Это поможет найти выход из ситуации или это породит еще больше ненависти, мести, и тогда получится, что не нужно было эти "черные карты" доносчиков распространять?
– Мне трудно ответить на этот вопрос. Стоило ли составлять эту карту? Да. Все это вообще стоит документировать, потому что это то, из чего нам потом всем обществом надо выбираться. Общество не должно жить в ситуации, когда плодятся доносы. Что касается того, что карта была выложена в общий доступ, я не могу сказать, что я испытала какую-то радость или чувство отмщения. К этим людям у меня нет каких-то экстремальных чувств – ненависти или удивления.
Есть эти доносы или нет – уровень репрессий будет ровно таким, каким он нужен режиму. Если не будут работать добровольные осведомители, уровень репрессий будет поддерживаться за счет других ресурсов. Это не проблема репрессивной машины, это проблема общества. Не стоит считать, что все плохое обусловлено режимом, очень многое плохое обусловлено человеком. Человеком, у которого не хватает моральных рамок, эмпатии и понимания. Если мы сменим режим, институт доносительства не отомрет, – считает Анна Северинец.
Смотри также "Большинство предпочитает молчать". Чемпионка в списке изменников родиныПсихолог, кандидат психологических наук, преподаватель клинической психологии, который работает с жертвами репрессий (он дал комментарий на условиях анонимности, но редакции известны его имя и фамилия. – Прим. РС), полагает, что дело в травмированности людей и большом количестве насилия в семьях: "За весь год я провел более тысячи консультаций, и всего пару раз слышал от своих клиентов, что слишком уж активно шумят во дворах. В основном я работаю с людьми, которые являются жертвами репрессий. И я, и мои коллеги считают, что мы все очень травмированы. Слишком много в моей практике людей, которые были избиты, оклеветаны и отсидели".