Год без Горбачева. Вадим Штепа – о перестроечном оптимизме

Годовщина смерти Михаила Горбачёва заставляет переосмыслить его историческое наследие, которое выглядит всё более контрастным на фоне происходящего в нынешней России. Недавно я решил перечитать что-то из его мемуаров, но, например, книги "Остаюсь оптимистом" (2017) в крупных российских интернет-магазинах обнаружить не удалось. Однако она легко нашлась в городской библиотеке Таллинна – хотя вроде бы Эстония не слишком ценит "советское наследие".

Главный парадокс личности Горбачёва, как уже афористически заметили многие историки: он изменил планету, но проиграл в России. Неслучайно, что наиболее позитивно к нему относятся именно на Западе, где прекращение холодной войны, падение Берлинской стены и последующее создание ЕС часто связывают с именем Горбачёва.

Внутри же бывшего СССР отношение к этой исторической фигуре по большей части негативное – видимо, верна древняя истина о том, что нет пророков в своем отечестве. Причем те, кто критикует Горбачёва, сами разделяются надвое: имперские консерваторы обвиняют его в "разрушении СССР", а либералы в прямо противоположном – попытке "сохранить империю".

Хотя, конечно, Горбачёв не хотел сохранять прежний СССР. Хотел бы – так сидел бы в кресле генерального секретаря пожизненно и не устраивал никаких перестроек. Конец правящей коммунистической идеологии наступил еще в 1987 году, когда генсек КПСС в своей книге про "новое мышление" поставил "общечеловеческие ценности" выше "классовых". В 1990 году, став президентом СССР, он прекратил назначать партийных "первых секретарей", а вместо этого во всех союзных и автономных республиках состоялись свободные выборы своих верховных советов. Он надеялся, что республиканские власти сами подпишут между собой новый союзный договор – и в этом, может быть, просчитался. Однако проект договорного государства сам по себе означал крушение империи. И на мой взгляд, это наиболее важное в наследии Горбачёва.

Реальная политическая субъектность регионов, их добровольная и равноправная договорность – это выглядело беспрецедентным событием в контексте всей российской истории. Россия вообще никогда не была договорным государством – ни при царях, ни при генсеках. СССР хотя и формально считался "договором равных республик", но фактически был подчинен кремлевскому политбюро. И только в 1990 году пресловутая "6-я статья" была отменена.

Горбачёва часто обвиняли в "медлительности", но трансформировать гигантскую страну с многовековой имперской традицией в договорное государство за несколько лет было почти невозможно. Однако проект Союза суверенных государств, разработанный на Новоогаревском переговорном процессе президента СССР и девяти республиканских лидеров (апрель – июль 1991), даже обогнал свое время. Он фактически очень напоминал договор о Евросоюзе, появившийся только годом позже, но в отдельных моментах был даже более либеральным. И тот, и другой договоры базировались на Всеобщей декларации прав человека, но ССГ изначально был добровольным объединением, тогда как статья о выходе из ЕС была принята лишь в 2007 году. Президент СССР, согласно этому договору, превращался в некий аналог председателя Еврокомиссии, тогда как основные управленческие полномочия переходили к самим республикам.

Новый союзный договор, как известно, был сорван августовским путчем советской номенклатуры, ясно осознававшей, что он будет означать полное крушение прежней империи. Однако исторический парадокс состоит в том, что окончательно добила это небывалое объединение "демократическая Россия", которая сама впоследствии превратилась в империю.

Независимость далеко не всегда означает свободу, но бывает, что и наоборот. Многие постсоветские страны не удержали перестроечного уровня гражданских свобод. В Союзе суверенных государств по его правовым основам просто не смогли бы возникнуть диктатуры белорусского "батьки" или "туркменбаши". Постсоветской Украине пришлось дважды восстанавливать демократию с помощью Майдана. А Россия еще с ельцинских лет взяла курс на имперскую реставрацию. Горбачёв отмечал в своей книге:

"Было горько, что перестройку оборвали на полпути, а скорее даже в самом начале. И было уже тогда ощущение, что наследие тоталитаризма в традициях, умах, нравах оказалось слишком глубоким, вошло во все поры общественного организма… Тогдашнее российское руководство рассчитывало на то, что будет доминировать на постсоветском пространстве – вместо равноправного союза".

Показательно, что ельцинский федеративный договор, подписанный в "свободной России" в марте 1992 года, уже не содержал в себе ссылки на Всеобщую декларацию прав человека и даже не предусматривал добровольности объединения. Вообще, модель этого документа была принципиально обратной проекту союзного договора: если в первом случае субъекты самостоятельно делегировали часть своих полномочий союзу, то во втором – российская федеральная власть милостиво оставляла на усмотрение регионов некоторые не слишком важные функции. Словом, возрождался принцип кремлевской "метрополии", а вся остальная страна превращалась в "провинцию".

Кстати, Чечня вообще не подписывала этот федеративный договор, то есть де-юре не была субъектом федерации, однако Кремль начал против нее колониальную войну. Так возвращалось "старое мышление". И заодно восстанавливалась имперская номенклатура – символично, что администрация российского президента располагается в том же здании ЦК КПСС, где когда-то заседали консерваторы прежней эпохи.

Установленный при Путине режим "вертикали власти" с назначаемостью региональных наместников принципиально противоположен модели договорного союза, которая предусматривала самостоятельную политическую субъектность республик и собственное избрание ими своих властей. Вероятно, нынешний кремлевский правитель, считающий себя неизменным "царем", ведет свою собственную "перестройку" – только в обратную сторону. В итоге получается даже не "возвращение в СССР", но идеализация империи как таковой, в более широком времени. Неслучайно его навязчивое воспевание "единого централизованного государства", которое делает неизбежными войны с соседями.

Но если человеческая история еще не кончилась, то этот неоимперский российский режим не может быть вечным. Показательно, что как ответ на его войну против Украины появляется множество региональных движений, называющих себя "построссийскими". Конечно, вряд ли они сформируют какой-то "единый союз", но в любом случае – взаимные договоры на общих правовых принципах им понадобятся. Будущее побеждает, и порой неожиданно, когда кажется, что оно невозможно – и в этом основа перестроечного оптимизма.

Вадим Штепа – журналист и политолог, главный редактор журнала "Регион.Эксперт"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​