Небольшая книга честного историка

Иван Толстой: Александр Моисеевич Некрич, написавший много интересных и важных книг, вошел в историю прежде всего одной, не самой важной на весах профессионального исторического исследования, но самой знаменитой, самой прозвучавшей и увековечившей его. Этот любопытный парадокс мы попробуем сегодня растолковать. Книга эта – "1941. 22 июня". По-моему, блестящее название по лапидарности и законченности.

Андрей Гаврилов: Абсолютно точное, сразу бьющее в сердце. Название, которое невозможно забыть.

Иван Толстой: Ваше знакомство с именем Некрича?

Андрей Гаврилов: Я пытался вспомнить и не смог. Книга вышла тогда, когда проблемы истории войны меня, как подростка, интересовали довольно мало. Когда уже в самиздатовские годы до меня дошло письмо генерала Григоренко в редакцию журнала "Вопросы истории КПСС", посвященное одной книге, я заинтересовался, что это за книга, письмо о которой попало в самиздат. И тут для меня с совершенно другой стороны дошла история про то, как на фотографии Некрича, как участника войны, в их институте были то ли замазаны краской, то ли выколоты глаза. Эти два события у меня слились во что-то, что и побудило меня пойти на черный рынок и узнать, что стоимость этой почти брошюры в мягкой обложке резко превышает мои возможности для ее приобретения. Я начал бегать по букинистическим магазинам и с помощью знакомых и расположенных продавцов все-таки ухватил эту книгу.

Александр Некрич. 1941. 22 июня. М., 1966

Иван Толстой: А я услышал имя Некрича тогда, когда его обсуждали чуть ли не в каждой семье. И не сразу, но лет в 15–16 книжка мне эта попалась, я ее прочитал и был удивлен, потому что мне показалось, что я от взрослых людей все это уже знаю. Что особенного рассказал Некрич, о чем не говорили бы взрослые? Что Советский Союз был не подготовлен в войне? Что Сталину не докладывал только ленивый? Что не сообщали ему из Берлина, Парижа, Стокгольма? Что Советский Союз сперва растерялся, а потом мобилизовался и вот мы уже начали сперва хорошо обороняться, а потом наступать? Я все это давным-давно знал. Честно говоря, книжка Некрича на меня впечатления не произвела, потому что я не понимал самого главного – того контекста, в котором она была написана, издана, и того, что наступило во второй половине 60-х годов.

Некрич был историком, который нашумел, кому-то не понравился, но жизнь понеслась дальше. Были ведь другие настоящие, интересные книги, которые камня на камне не оставили от советской идеологии, а Некрич, как я потом кружными путями узнавал, и партийный был, и был членом парткома своего собственного института, и вообще у него была совершенно нормальная академически карьера. Эмигрировал? Да, так же, как эмигрировало огромное количество людей в 70-е годы.

Андрей Гаврилов: Вы явно с книгой познакомились в ту эпоху, когда к эмиграции уже относились так: ну, подумаешь, эмигрировал... Я с книгой познакомился раньше. У меня была совершенно другая реакция. Она меня ошеломила. Я, уже начитавшись самиздата, много чего знал или думал, что знаю, но почему-то изложенная кратко, без эмоций, практически академическим языком, эта книга вдруг меня перевернула совершенно, у меня возникла картина, которая полностью перевернула все то, чем меня кормили в школе или в институте. Может быть, мне не хватало отсутствия эмоций и восторженности от того, что я читаю что-то запрещенное, ведь я читал книгу, изданную в издательстве "Наука". Этот экземпляр у меня до сих пор хранится дома.

Иван Толстой: Я прочел эту книгу до того, как поступил в старшие классы, так что у меня были представления о роли Сталина еще до того, как я познакомился с официозом. Я читал Некрича на фоне домашних разговоров, где либеральщина царила и полуантисоветчина, типично оттепельные разговоры.

Прошли годы, я попал за границу в 1988 году, приехал в Париж и там увидел в редакции "Русской мысли" Александра Моисеевича. Я вошел в общую редакционную комнату, со всеми поздоровался, и мне галантно ответил человек с военной выправкой (он – боевой офицер, прошел всю войну), но удивительно элегантно одетый, с иголочки, отутюженный, я таких в Париже не встречал, особенно из России. Мы обменялись какими-то фразами, я не могу похвастаться, что у меня был с Некричем какой-то разговор. Но в тот приезд началось настоящее знакомство с его книгами. И с книгой "Наказанные народы" о депортации кавказцев, и с "Утопией у власти", которую он написал вместе с Михаилом Геллером, а тот был постоянным посетителем "Русской мысли", с ним у меня было много бесед и даже интервью.

Александр Некрич. Наказанные народы. Нью-Йорк, 1978. Первое издание

Андрей Гаврилов: Ко мне книга "1941. 22 июня" пришла одновременно с самиздатовской стенограммой ее обсуждения в Институте марксизма-ленинизма. Я их читал одновременно, они у меня слились в одну работу, которая значительно лучше, чем сама книга Некрича, объясняет, что вокруг этой книги творилось в нашей стране. А потом я уже нашел "Наказанные народы", которая эмоционально на меня произвела меньшее впечатление, но дала намного больше информации и поводов для размышлений. Я до этого не осознавал охват этого преступного действа, которое называлось "переселением народов". Я знал фамилию Костерин, знал, что выступает Григоренко, знал письма Сахарова, но целиком понять и осудить этот преступный сталинский замысел я не мог.

А его книга с Геллером пришла значительно позже, когда уже прочитан был и Авторханов, когда уже был на руках Солженицын. Я к ней отнесся с большим уважением, но с меньшим трепетом.

Иван Толстой: Книгу "Утопия у власти" я бы порекомендовал молодому человеку, который обдумывает житье. Она элегантно написана, она легкая, в ней много иронии. При том, что она абсолютно научная, она не академическая, она позволяет давать авторские характеристики, вспоминать шутки, какое-то словечко эпохи ввернуть. Это история с человеческим лицом, если говорить о нечеловеческой истории нашего отечества. То есть все то, что делает лектор. Книга эта очень расширяет кругозор читателя, она эвристичная, ты начинаешь заглядывать и в культуру упомянутую, и в историю театра, историю пропаганды, она многое растолковывает из того, что нужно понимать. Она рассказывает не только о механизме, но и о том, как работает механизм. И этим она отличается от других серьезных книг, от "Истории коммунистической партии" Леонарда Шапиро, "Большого террора" Конквиста.

Михаил Геллер, Александр Некрич. Утопия у власти. Лондон, 1989

Александр Моисеевич, как пишет "Википедия", родился в 1920 году в Баку и скончался в 1993 году в Бостоне. Советский историк, доктор исторических наук, специалист по военной и европейской истории ХХ века, по британской истории (несколько книг написано). После эмиграции он в США стал специалистом по советской истории. Особую известность приобрел в связи с изъятием в 1967 году тиража его злосчастной книги "1941. 22 июня" и исключением его из рядов КПСС.

Родился он в семье журналистов, семья приехала в Тбилиси, затем в Москву. В 1937 году поступил и в 1941-м закончил обучение на историческом факультете МГУ. После окончания учебы с началом войны записался добровольцем в ополчение, прошел войну от Сталинграда до Кенигсберга, на фронте воевал с 1942 по 1945 год. Член КПСС с марта 1943-го. Уволен в запас 7 сентября 1945 года в звании капитана. С 1950-го по 1968-й – сотрудник Института истории СССР, а после разделения института в 1968-м на Институт истории СССР Академии наук и Институт всеобщей истории продолжил работу в Институте всеобщей истории. Получил звание старшего научного сотрудника, был избран секретарем партийной организации института.

Историк Петровский рассказывал, что Некрич обладал талантом историка, исследователя и публициста. "Он писал свои работы ярко, увлекательно, страстно. Не без препятствий, но довольно быстро защищает кандидатскую и докторскую диссертации, становится старшим научным сотрудником, его рекомендуют для избрания в члены-корреспонденты Академии наук, но он им не стал, так как не набрал достаточного количества голосов".

Андрей Гаврилов: В "Википедии" не очень точная информация. Что значит, что его книга была изъята? 150-тысячный тираж разошелся за три дня! Она могла быть изъята из торговли какой-нибудь деревенской книжной лавки, она изымалась, скорее всего, из библиотек, причем не из всех, а из библиотек, где не было спецхранов (там она переводилась в режим специального хранения). Поздно было изымать книгу, которая разошлась по всей стране. Да, потом ее было не достать, она стоила столько на черном рынке, что можно было закатывать глаза.

Ни в коем случае не надо ее сравнивать с Солженицыным – создается впечатление, что книга не дошла до читателя. Это совсем не так. Один из эффектов, который эта книга произвела, эффект бомбы, потому-то и стал бомбой, что книгу прочили десятки тысяч, если не сотни тысяч человек. И эта промашка нашей цензуры, судя по всему, и вызвала ту ярость, с которой на эту книгу набросились.

Иван Толстой: Итак, "1941. 22 июня". В новейшие времена она переиздана в Москве в серии "Памятники исторической мысли", как Гердер, Марк Блок или Тарле. В чем причина скандала во второй половине 60-х? Как вы это объясните, особенно молодому поколению?

Андрей Гаврилов: Тут нужно, чтобы молодое поколение, так же как и я, прочло стенограмму обсуждения этой книги 16 февраля 1966 года. Они не думали, что будет такое широкое обсуждение, это ясно из стенограммы. Началось обсуждение с того, что председатель говорит: "Мы не предполагали, что обсуждение примет такой широкий общественный характер. О намеченном обсуждении стало известно в Институте истории и других научных учреждениях Москвы. Мы, разумеется, никому не препятствовали прийти к нам, в зале присутствует, по-видимому, не менее 120 человек".

По оценке самого Некрича, присутствовало около 250 человек. Это и говорит о том, насколько эта книга была важна для читателей.

Когда начинаешь читать стенограмму обсуждения, а она страниц на двадцать, видишь, на чем спотыкается официальная историческая наука, что ставят в укор Некричу.

"Автор утверждает, что тем, кто давал распоряжения об аресте Тухачевского и других и суде над ними, должно было быть известно, что обвинения беспочвенные, а документы – сфабрикованные. В такой редакции содержится обвинение в нарочитом осуждении безвинных, адресованное судебной коллегии, а в ее составе были самые чистые люди, известные своей твердостью и неподкупностью. Они были введены в заблуждение".

Реплика с места: "Коллегия руководилась уже готовым приговором!"

"Нет, эта реплика неправильная! Нельзя считать, что они знали!".

Реплика с места: "Все они знали!"

И вот в такой обстановке проходило обсуждение. И это очень показательно, потому что начинаешь понимать, из-за чего на него набросились.

Говорит товарищ Дашичев: "Прежде всего, как историк, я обратил внимание на источники, которые использовал товарищ Некрич. И тут, к сожалению, сразу бросается в глаза отсутствие советских документов. Конечно, это не зависело от товарища Некрича".

А почему не зависело? А где же были эти советские документы? И вот сейчас, глядя на это из 2022 года, мы можем сказать, что многие из этих документов засекречены до сих пор, и новому Некричу тоже нельзя будет на них опереться.

"Мы должны встать перед вопросом не об ошибках Сталина, а о том, как получилось, что он оставался у руководства страной и партией. Несмотря на его грубые ошибки, он не только не был своевременно устранен, но, напротив, в его руках была сосредоточена вся власть".

И вот тут, когда пошли такие реплики – "а что ж это такое творилось в стране, что Сталина не устранили вовремя?" – стало понятно, что обсуждение книги пошло совсем не в ту сторону, вдруг выяснилось, что эта книга задает не только вопросы, как же так получилось, что немцы дошли до Урала, но она задает и совершенно другие: а как так получилось, что человек, который обладал такими характеристиками, как Сталин, смог столько лет управлять страной? И понятно, что если возникают такие мысли от чтения книги, что эту книгу нужно остановить, конфисковать, изъять, запретить.

С другой стороны, выступает Якир: "И еще одно замечание. Многие выступающие здесь говорили об ошибках и преступлениях Сталина, и говорили "товарища Сталина". Я не понимаю, как можно именовать "товарищем" человека, который нанес столько вреда нашему государству!".

И здесь председательствующему уже пора хвататься за голову. Вместо того, чтобы тихо и спокойно указать на ошибки Некрича, вдруг получилось так, что приходится отбиваться от тех, кто выступает против возрождения сталинизма.

Иван Толстой: Да, стенограмма производит колоссальное впечатление. Но даже в самой книге Некрич уже пальцем попадает в больные точки общественного советского организма в целом, когда говорит, что "историк должен знать не только, чем все закончилось, но и как все начиналось". О, какой окровавленный край рогожи Некрич пытается приподнять! Действительно, правда о войне – это правда о слабостях, об ошибках Сталина, на которые никто не смел ему указать. И это была вина всей народной вертикали. Таким образом, правда о войне приводит к разговору о собственной вине за гибель миллионов людей. А кто же любит критиковать себя? "Приятнее описывать звуки победных фанфар", – как кто-то сказал во время этой дискуссии.

Академик Деборин утверждал: "Не только просчет Сталина, но, прежде всего, начальника разведуправления Генштаба Голикова". То есть виноват и подчиненный. Голиков, мол, делил сообщения на две папки – достоверные и дезинформирующие донесения, Сталин видел это деление, поэтому обращал внимание на достоверные.

На это возразил Евгений Гнедин, который лично в течение двух предвоенных лет ежедневно подписывал секретную информационную сводку для Сталина и других членов Политбюро: "Все всё отлично знали, читали обе папки и могли сами разобраться, где достоверно, а где – нет. Климат был создан такой, что Сталину сообщали то, что ему должно было импонировать, но он при этом все знал".

И, кстати, реплики с места во время дискуссии: "Все знали! Все – палачи!".

Конечно, такая дискуссия, вы правы, Андрей, просто распинала президиум, ведущих и сексотов в зале, кто тайно пытался управлять аудиторией. Это было непозволительно. Дискуссия выливалась за края, выходила из берегов и могла привести к созданию некоего неблагоприятного общественного мнения. Это нужно было пресекать.

Гвардии капитан Александр Некрич, 15 мая 1944

Андрей Гаврилов: Вот, например, из выступления Василенко: "Надо было указать также и на вину НКВД – Берия, НКО – Тимошенко и Генштаба – Жуков".

Вы сказали, что в книге "Утопия у власти" есть большой слой таких культурных посылов и аллюзий, а я хочу напомнить выступление товарища Раската: "Одна из ошибок Некрича заключается в том, что о социалистическом сельском хозяйстве сказано крайне мало, всего четверть страницы, а о культурной революции, о ее значении для дальнейших судеб, ничего не сказано. В книге даже нет термина "культурная революция", хотя отдельные замечания о подготовке командных и гражданских кадров имеются".

Я не думаю, что критика Раската была так принята к сердцу Некричем, что в книге "Утопия у власти" они с Геллером это дело учли.

Иван Толстой: "У вас, товарищ Некрич, даже имени Ленина в книге нет, а если оно и упоминается, то надо рассматривать в лупу", – сказал председательствующий.

Андрей Гаврилов: Вот как председатель пытается вырулить: "Мы ведем речь не о культе личности, а о книге товарища Некрича. Вероятно, и вы, член партии, и все мы руководствуемся ее определенным решением относительно культа личности, но нам не следует здесь заниматься пересмотром этого решения. Мне неизвестно такое решение партии, где бы Сталин объявлялся преступником".

Реплика: "А постановление 22-го Съезда партии о выносе тела Сталина из мавзолея Ленина за массовые преступления перед народом и парией, это же еще не отменено?!"

И председатель поспешно: "Но мы сейчас обсуждаем книгу товарища Некрича".

Это читается как совершенно фантастический документ эпохи. Я не хочу сказать, что книга Некрича без этого что-то теряет или становится менее взрывной и взрывоопасной для режима, но эта стенограмма как будто добавляет определенный оттенок. Эта стенограмма в чем-то позорная, в чем-то роскошная и нужна для того, чтобы понять, в какой исторической эпохе тогда страна находилась.

Иван Толстой: Андрей, давайте ответим на главный вопрос нашей программы: в чем инакомыслие Некрича?

Андрей Гаврилов: В том, что он осмелился сказать правду. Я не говорю, что членам партии или председателям парткомов было проще или сложнее, чем другим, но он был последовательным коммунистом. Если помните, ему даже не хотели давать американское гражданство именно потому, что он был коммунистом до исключения из партии. И нужно было всего лишь сказать, что он вступил в партию под давлением. Но он отказался это сделать, сказав, что вступил сознательно, когда был на фронте. Так вот, он был из тех коммунистов, которые не выносят лжи. Это и легло в основу этой книги. Это же не первая его работа о возникновении проблем, связанных с войной. Еще до того, как он написал эту книгу, была книга "Как возникла Вторая мировая война", изданная в 1959 году, написанная им в соавторстве с Хвостовым. Именно там они начали вместе нащупывать те тезисы, которые в итоге и привели к созданию "1941. 22 июня".

Мы часто говорили о том, что эпоха была такова, что иногда самые обычные человеческие поступки, устремления могли казаться инакомыслием, инакодействием и чуть ли не героизмом. Для меня инакомыслие Некрича именно в этом.

Иван Толстой: Я с вами соглашусь. Я хотел сказать, в завершение, о другом. Россия больна своим прошлым, оно никуда не исчезло, не отодвинулось, оно переживается и придумывается снова и снова. Вот почему в России возможно оскорбление памяти и самой войны, и роли Советского Союза, ибо это живое оголенное мясо для очень многих. Таково коллективное сознание. Без этого нельзя понять нашего соотечественника. Именно поэтому, на мой взгляд, книга Некрича и его дело по-прежнему живы и актуальны.

Александр Некрич

Андрей, вы обещали какую-то музыкальную параллель к нашему сегодняшнему разговору.

Андрей Гаврилов: Это скорее не параллель, а отсылка самого Некрича. Читая его воспоминания, я натолкнулся на рассказ о том, как он и его друзья пытались попасть на похороны Никиты Сергеевича Хрущева. Они пытались найти какой-то проход на Новодевичье кладбище, все проходы были закрыты, и дальше у него есть такой абзац:

"Во время наших блужданий мы обнаружили, что все подходы и проезды блокированы милицией и сотрудниками госбезопасности и, возможно, привлеченными для этой цели активистами. Поодаль во дворах стояли прикрытые брезентом военные грузовики, в которых томились солдаты войск внутренней охраны – молодые, рослые, чисто одетые и выбритые до синевы. Проходя мимо одной из машин, я пристально посмотрел на сидевших там солдат. Один из них встретил мой взгляд чуть растерянной, как бы извиняющейся улыбкой: Что делать? Мы, мол, ни при чем. И в душе моей вдруг зазвучала песня Булата Окуджавы:

А если что не так – какое дело,

Как говорится, Родина велела!"

Этой песней я и предлагаю закончить наш разговор об Александре Моисеевиче Некриче.