Неизвестная Берберова

Иван Толстой: Одна из ярчайших и интереснейших (и противоречивейших) фигур ХХ века – Нина Берберова – не имеет своей печатной биографии. Пока не имеет. Но скоро эта ситуация изменится. Вот уже много лет свою исследовательскую архивную работу ведет литературовед Ирина Винокурова.

Главы будущей книги о Нине Берберовой, которые Ирина Евгеньевна печатает в российской периодике, читаются как интереснейшие романы и всегда полны новых сведений. Свежайшая публикация – в августовском номере петербургской "Звезды". Кстати, Ирина Винокурова – лауреат премии журнала "Звезда" 2019 года – за документальное исследование "Нина Берберова и третья волна эмиграции".

Что новое узнаем мы о вдове Ходасевича на этот раз?

Звоним исследовательнице в штат Иллинойс.

Ирина, фигура Берберовой привлекает, конечно, до сих пор всех, прежде всего, потому, что она была очень интересным человеком. Интересным, неожиданным человеком с нестандартными ходами, совершенно парадоксальным решением каких-то проблем. Она была личностью, потому что строила свою жизнь самостоятельно, без оглядки или с такой оглядкой, которая нам не совсем бывает понятна. И в ее жизни есть вторая половина, заморская, заокеанская, а, точнее, и вообще послевоенная, о которой известно меньше, да и о которой она сама предпочитала говорить только то, что ей было удобно и входило в ее "сценарные" планы.

Вот давайте поговорим об этой послевоенной Берберовой. Вы написали уже очень много документальных статей, эссе, очерков о ней и теперь, заканчивая вашу, я надеюсь, скоро доступную нам книгу, вы написали статью о Берберовой после войны, о ее неизвестных страницах. Можно ли попросить вас рассказать, какие страницы вы осветили для нас в этой последней публикации в журнале "Звезда"?

Ирина Винокурова: Да, конечно, но сначала хочу сказать, что Берберова честно призналась читателям "Курсива", что она не собирается подробно рассказывать об Америке, потому что на тот момент это было еще ее настоящее и что, возможно, она коснется этой темы в своей следующей книге. И примерно в середине 1980-х она решила приступить к такой книге и даже набросала план, но потом ей помешали другие дела, в частности, неожиданно свалившаяся на нее слава во Франции. Таким образом, Берберова как бы поручила это сделать своим будущим биографам, в числе которых я числю себя.

Понятно было, что для того, чтобы писать биографию Берберовой, надо много времени провести в ее архивах. А ее огромный архив весь находится в Америке. Для меня в этом было определенное преимущество, поскольку я давно жила в этой стране, знала язык, а ее переписка во многом шла на английском, и это позволило мне взяться за этот большой проект, который я стараюсь как можно быстрее закончить.

Иван Толстой: Что же это за страницы, которым вы посвятили последнее ваше исследование? Почему Берберова вообще что-то не открывала в своей жизни? В чем тут был корень?

Ирина Винокурова: У каждого человека, который берется за автобиографическое повествование, существует определенная самоцензура. И у Берберовой она, безусловно, существовала, она прямо сказала читателям "Курсива", что в этой книге очень много умолчаний. Конечно, я ставила своей задачей выяснить, что это были за умолчания и почему Берберова решила о них не говорить.

Если начинать прямо с послевоенных лет ее, когда она еще была в Париже, то, смотря отрывки из дневников, которые она опубликовала в "Курсиве", для меня было совершенно ясно, что какие-то вещи она сознательно упустила. Это не значит, что дневники под названием "Черная тетрадь", которую она включила в "Курсив", можно ставить под подозрение целиком, но понятно, что она какие-то вещи сознательно опускала. И мне показалось, что эти вещи можно восстановить.

Ирина Винокурова

Берберова опускала все, что касалось наиболее сложных моментов ее биографии, в частности, ее настроений во время оккупации Франции и ее надежд на то, что Гитлер освободит Россию от Сталина и большевизма. Хотя подобные надежды испытывали очень многие представители первой эмиграции, в том числе и ближайшие друзья Берберовой, упрекали в основном только Берберову, потому что она позволяла себе как-то неосторожно выказываться, и это ей припоминали со временем, и до сих пор припоминают.

Иван Толстой: А, кстати, эти претензии к Берберовой, в итоге, справедливы или нет? Ведь очень много было в последние десятилетия споров: сочувствовала она нацизму или нет?

Ирина Винокурова: Они, безусловно, справедливы. Безусловно, она возлагала на Гитлера какого-то рода надежды. Но такие же надежды возлагали и многие другие деятели известные, как, например, Мережковский, Шмелев, Зайцевы в известной степени, только они не высказывались на эту тему. И даже, отчасти, Бунин, это видно по его дневникам. Но Берберова достаточно легкомысленно позволяла себе об этом открыто говорить. Ремизов тоже надеялся на то, что Россия будет освобождена и он сможет приехать в Россию и увидеться со своей дочерью, которую он не видел уже долгие годы. И все на это рассчитывали, и Берберова, ведь ее родители оставались в Ленинграде и, как она знала, они были уже как минимум два раза арестованы. И у Зайцевых были свои претензии к советской власти, особенно у Веры Алексеевны, сын которой от первого брака был расстрелян большевиками, ему было всего 19 лет. И, конечно, эта рана никогда у нее не заживала.

Не случайно в своих дневниках военного времени она Красную армию неизменно называет "красными" и с огорчением отмечает отбитые у немцев города. Конечно, у Берберовой эти настроения были, вопрос стоит о том, как долго они продолжались. Сама Берберова утверждала, что они кончились довольно быстро, но, как я обнаружила случайно, в Бахметевском архиве Колумбийского университета сохранилось стихотворение, помеченное февралем 1943 года, как раз когда кончилась Сталинградская битва и стало понятно, что Красная армия идет в наступление. Я удивлена, потому что в этом архиве работало очень много исследователей русской эмиграции и каким-то странным образом оно было пропущено. Видимо, было решено, что оно идентично известному варианту этого стихотворения под названием "Шекспиру", которое было опубликовано на Западе в 1953 году и которое Берберова никогда не пыталась скрыть, и при случае всегда говорила, что такое стихотворение было опубликовано. Хотя одновременно добавляла, что было еще два варианта, которые ходили в 40-х годах, но какие варианты, она не уточняла.

Нина Берберова

Так вот, стихотворение под название "Заклинание" отличается от стихотворения "Шекспиру" не только названием, но и другими деталями. А дело, как известно, в деталях. Скажем, в стихотворении "Шекспиру" Гитлер назван "тираном", а в "Заклинании" Берберова называет его "полководцем". И, главное, концовка стихотворения, где Берберова пишет, что она надеется, что он сможет закончить "путь великий и кровавый". Конечно, в стихотворении "Шекспиру", слово "великий" было убрано. Таким образом, можно сказать, что как минимум до 1944 года у Берберовой были на этот счет какие-то иллюзии. Потом стали доходить сведения о концлагерях, о том, что там происходит с евреями. До этого считалось, и правительство Виши сообщало гражданам Франции, что евреев ссылают в трудовые лагеря на юг Украины и там они просто заняты на каких-то сельскохозяйственных работах. Про газовые камеры и тому подобные вещи стало известно гораздо позднее.

Когда Берберова про это узнала, конечно, ее отношение радикально изменилось.

Но еще такой момент есть, который я хотела бы подчеркнуть, что, в отличие от других своих современников, Берберова никогда не запятнала себя сотрудничеством с нацистами ни в какой из возможных форм. Она не печаталась ни в каких пронацистских изданиях, не участвовала ни в каких собраниях, и при этом она безусловно делала все, что могла, чтобы помочь знакомым и даже незнакомым евреям. Не случайно, когда началась ее травля по поводу этих ее надежд (это началось весной 1945 года, когда в "Новом русском слове" была опубликована статья Якова Полонского), то на защиту Берберовой встали евреи, например, Петр Яковлевич Рысс, известный старый журналист, которого Берберова знала очень давно и которому она помогала. Он был во время оккупации в Париже, и Берберова ему помогала всячески, он фигурирует в ее дневниках и в "Курсиве" упоминается. При этом она говорила про какое-то старое пальто, которое она ему дала, а на самом деле она ему помогала деньгами, и не случайно именно Рысс написал Алданову, который был родственником со стороны жены Якова Полонского, что обвинения Берберовой в коллаборационизме абсолютно несостоятельны.

Также в архиве Берберовой существует письмо, которое, по-моему, никогда не печаталось, от Павла Берлина, известного публициста, которого Берберова тоже знала, он работал в какой-то организации, которой официально разрешалось заниматься делами евреев, но который одновременно был в Сопротивлении. Он и его дочь очень сильно рисковали и в 1943 году он написал Берберовой письмо, в котором благодарил ее за участие в судьбе его дочери и косвенно в своей судьбе, и понятно было, что они находились в довольно тесном контакте. Кончалось это письмо тем, что Берлин давал Берберовой, как он написал, "непрошенный совет", – он просил ее описать все эти страшные безумные годы, которые стояли на дворе, и что русских художников, которые могут это сделать, осталось мало, и что он в этом плане очень на нее рассчитывает. И Берберова была, в сущности, единственной, которая описала в "Курсиве" этот страшный день ареста Ольги Марголиной-Ходасевич, как она пыталась ее освободить в этот день, как ее увозили и что происходило с людьми летом этого года.

Иван Толстой: Моя собеседница – литературовед Ирина Винокурова, готовящая книгу о вдове Владислава Ходасевича, основанную на архивных разысканиях. Правильнее, конечно, говорить не "вдова Ходасевича", а просто – Берберова, потому что она была сильной самостоятельной личностью, как известно, не ждавшей Годо. Итак, неизвестные страницы жизни Берберовой, которые вы открыли сейчас?

Ирина Винокурова: То, что я обнаружила стихотворение "Заклинание", это самое главное и самое существенное. Но к тому же Берберова, конечно, публикуя отрывки из дневника в "Курсиве", старалась обойти и свое относительное благополучие в годы войны, которое базировалось не только на том, что ее муж, Николай Васильевич Макеев, был успешным арт-дилером, как сейчас бы сказали, но и на том, что они уже несколько лет жили в деревне и очень успешно занимались хозяйством. Об этом она пишет в опубликованных письмах Иванову-Разумнику и Зайцеву. И еще был такой момент, который она, безусловно, хотела утаить. Она хотела избежать разговоров о подробностях своего разрыва с Макеевым, с которым она прожила очень счастливо десять лет.

В "Курсиве" она очень уклончиво пишет, что это произошло из-за какого-то третьего человека, и этот третий человек оставался до сих пор загадкой. Даже в какой-то американской энциклопедии было написано, что этот третий человек был молодым человеком, с которым у Берберовой был роман. На самом деле этим третьим человеком была молодая француженка по имени Мина Журно, у которой, видимо, было какое-то художественное образование и которая работала а галерее Макеева. И у Макеева начался с ней, видимо, роман. И тогда Берберова поступила так, как написала Вера Зайцева в дневнике: "Нина отомстила за всех женщин" – Берберова отбила у Макеева Журно и у них начался свой роман. И, конечно, этот момент Берберова не хотела бы с сообщать читателю и пыталась о нем не говорить.

Нина Берберова. Курсив мой. Автобиография. Нью-Йорк, Руссика, 1983, обложка первого издания

Иван Толстой: Это все документировано теперь?

Ирина Винокурова: Это все документировано, потому что Берберова категорически отказывалась говорить на эту тему публично, но при этом она показала письма Журно, с которой она оставалась в контакте и после своего отъезда из Франции, она показала эти письма, которые шли на протяжении всех 50-х своему издателю Юберу Ниссену, но потом она их уничтожила. Но в то же время Берберова оставила в архиве дневники, в которых идет речь о ее первом приезде в Париж в 1960 году, после того как она десять лет не была в Париже. И из этих дневников, в сущности, остался только небольшой кусок, но он весь касается отношений с Журно, с которой они встретились в Риме, и это, в общем, сплошные филиппики в адрес Журно и уверенность в том, что отношения явно идут к концу.

Но при этом было понятно, что Журно занимала огромное место в ее жизни. В позднейших дневниках Берберова размышляла о так называемых "двойных годах" в своей жизни – 1922, 1933, 1944. И вот 1922-й это была встреча с Ходасевичем, 1933-й – встреча с Макеевым, а 1944-й – встреча с Журно. То есть встреча с Журно стояла в ее сознании на одном уровне со встречей с Ходасевичем и Макеевым, то есть это было очень сильное чувство. Но уже после того, как Берберова уехала из Франции, она узнала, что Журно сильно заболела, что у нее был обнаружен туберкулез гортани. Это ее очень взволновало, но в то же время принесло известное облегчение, потому что sex appeal Журно, который играл огромную роль, видимо, в этих отношениях, одновременно пошел на убыль, и уже когда она встретилась с Миной Журно в 1960 году, чувства были совершенно иного накала. Вот этот сюжет Берберова сознательно утаила в "Курсиве", но дневники-то эти она сохранила, значит, она хотела, чтобы эта история когда-нибудь выплыла на свет.

Иван Толстой: А как сложились отношения Нины Николаевны и третьей волны эмиграции? Насколько я понял, там ведь особенных конфликтов не было, Берберову приняла третья волна, это правда?

Ирина Винокурова: Берберову третья волна приняла восторженно. Можно сказать, что вся элита третьей волны состояла из сплошных поклонников Берберовой, за очень немногими исключениями. Если идти в хронологическом порядке, то первым надо назвать Бродского, который возник на горизонте Берберовой осенью 1972-го, сразу после прибытия в Америку. И, по свидетельству ближайшего друга Бродского Томаса Венцловы, Берберова была одним из очень немногих представителей первой волны, с которыми он охотно общался и чьи взгляды не казались ему анахроничными. Венцлова не уточняет, что он имел в виду под словом "анахроничный", но понятно, что это такие вещи, как свойственная первой волне идеализация предреволюционного российского прошлого, нежелание вписываться в чужую культуру, отсутствие интереса к искусству и литературе, которое создается в метрополии. Известно, что Берберова стояла по всем этим пунктам на противоположных позициях.

Иван Толстой: А кто еще?

Ирина Винокурова: Кроме Бродского – Синявский, который прочитал "Курсив" уже в Париже и прислал Берберовой длинное, очень взволнованное письмо. Ефим Григорьевич Эткинд, известный переводчик, литературовед, который тоже оказался, в результате, в Париже, и тоже откликнулся очень теплым письмом. Многостраничные, чрезвычайно комплементарные письма Берберова получила от Копелева и его жены Раисы Орловой, которые связались с Берберовой еще будучи в Москве, но в результате они тоже оказались в вынужденной эмиграции в Германии. Среди поклонников Берберовой был Владимир Войнович, который написал об этом в своей книге "Автопортрет". Молодой прозаик Саша Соколов, который оказался в Америке благодаря женитьбе на иностранке. И энтузиастом был Сергей Довлатов.

Известно, что Довлатов любил писать письма и между ним и Берберовой была одно время довольно интенсивная переписка. Довлатов связался с Берберовой, прочитав ее "Железную женщину", но в том же письме он восторженно отзывался о "Курсиве". И в ответ на какое-то письмо Берберовой, Довлатов писал:

"Надеюсь, вам и без меня известно, что все вменяемые люди моего поколения испытывают к вам самые восторженные и почтительные чувства. Причем, именно к вам, как ни к одному другому здравствующему писателю первой волны. Каким-то странным образом тон вашей речи, ход мысли, ритмика, настроение, душевные правила, – все это очень созвучно и близко лучшим людям третьей эмиграции. Ничего подобного, при всем огромном уважении, не могу сказать ни о Бунине, ни об Адамовиче, ни о Мережковских. Невозможно себе представить, чтобы у кого-нибудь из них нашлось доброе слово в адрес, например, Олеши или, тем более, Эренбурга".

Нина Берберова

Вот это он писал в феврале 1985 года. И, кстати, творчеству Берберовой была посвящена одна из передач Довлатова на "Свободе", где он работал в 80-х. Говоря о "Курсиве", Довлатов назвал его "одним из самых захватывающих мемуарных произведений 20-го века" и утверждал, что "по ценности содержавшихся в книге Берберовой сведений и документальных материалов, по независимости суждений, остроте психологических характеристик и яркости повествования эта книга сопоставима лишь с мемуарами Надежды Мандельштам и книгой Солженицына "Бодался теленок с дубом".

Надо сказать, что Берберову и Надежду Мандельштам сравнивали очень часто, но с Солженицыным это неожиданное сравнение. При том что как раз контакт с Солженицыным Берберова наладить не смогла, хотя делала такие попытки.

Иван Толстой: Ирина, скажите, о чем будет следующая глава вашей книги? Что вы сейчас исследуете?

Ирина Винокурова: Сейчас я работаю над очередной главой, которая будет посвящена преподавательской деятельности Берберовой. На самом деле эта ее ипостась очень мало известна и обычно затушевывается. Считается, что Берберова, которая с 1958 года преподавала сначала в Йеле, потом в Принстоне, попала в эти университеты каким-то чудом и, может быть, не совсем заслуженно. Конечно, это не так. Разумеется, были какие-то обстоятельства, которые способствовали тому, что Берберова получила место сначала в Йеле, потом в Принстоне. Но и заслуги Берберовой несомненны. Ее умение держаться, владение языком, наконец, те книги, которые она уже к тому времени написала. Все это было ей, в итоге, засчитано. И на самом деле, как я понимаю, смотря переписку и читая воспоминания ее бывших учеников, Берберова была совершенно замечательным преподавателем. Помимо того, что ее лекции были всегда очень увлекательны, она просто внесла на удивление большой вклад в американскую славистику.

Она, например, привлекла внимание американских славистов к фигуре Андрея Белого, которого она ценила исключительно высоко. Она заразила своим энтузиазмом своих аспирантов, трое из них в Принстоне писали диссертации об Андрее Белом, и один из них, Джон Малмстад, ее любимый ученик, стал ведущим специалистом по Белому мирового уровня. Затем Берберова, конечно, способствовала возникновению интереса к Ходасевичу в Америке и в Европе. Тут сыграло огромную роль то, что она издала его литературные статьи и воспоминания в 1954 году, а затем выпустила собрание стихов в 1961 году, вложив в этот проект свои собственные деньги. Таким образом, она дала американским славистам книги, которые побудили их начать писать диссертации о Ходасевиче. И первую такую диссертацию написал аспирант Гарварда Филипп Радли, который тут же связался с Берберовой, как только он начал этот проект, и которому Берберова помогала на всех этапах. И сохранились очень теплые между ними отношения, и хотя Радли вскоре решил сменить профессию, выучиться на адвоката, тем не менее, именно Радли стал переводчиком "Курсива", когда Берберова поняла, что асы перевода типа Макса Хейуорда в этот момент были заняты другими проектами. И, конечно, популярности Ходасевича в Америке способствовало появление "Курсива", лучшие страницы которого посвящены Ходасевичу.

Иван Толстой: Ирина, уже набралась дюжина замечательных документированных статей ваших. Когда ждать нам вашей книги?

Ирина Винокурова: Надеюсь, что скоро. В этом году исполняется 120 лет со дня рождения Берберовой, я собиралась к этой дате, но не успела. Надеюсь, что в книгу закончу в ближайшие месяцы.

Иван Толстой: Будет ли она издана в России, прежде всего?

Ирина Винокурова: Да, я пишу ее по-русски. Конечно, она будет, прежде всего, издана в России, хотя я еще не начала переговоры ни с одним издательством на эту тему, потому что хочу сначала закончить книжку.

Иван Толстой: Я абсолютно убежден, что рукопись будут рвать из ваших рук, Берберова – одна из интереснейших фигур в истории нашей литературы. Спасибо огромное за беседу.