Неудобные времена. Ярослав Шимов – о том, что лучше забыть

Вы еще помните, как жилось во время пандемии ковида? Вопрос, конечно, не к тем, кто тогда переболел тяжело, заплатив уханьскому вирусу подорванным здоровьем, или потерял близких. Эти-то люди вряд ли забудут странные и страшные месяцы между зимой 2020 и примерно второй половиной 2021 года (хотя формально пандемия длилась до 5 мая 2023-го, именно тогда Всемирная организация здравоохранения объявила, что COVID-19 "более не является мировой чрезвычайной угрозой"). Вопрос к большинству – тем, кто переболел относительно легко или не болел вовсе. Для них пандемия осталась прежде всего периодом, когда из-за введенных ограничений резко и именно что странно изменился их образ жизни. Это была эпоха ношения масок и домашней изоляции, время, когда мир сжался до пределов собственной квартиры и монитора компьютера, куда спряталась работа, учеба и общение с друзьями и родственниками.

Вопрос "Помните ли?" – риторический, потому что ответ на него ясен: массовым сознанием пандемия, на долгие месяцы отменившая привычный мир, почти забыта. Ведь формально всё постепенно вернулось на круги своя: мы перестали задыхаться в масках и респираторах и снова ходим на работу, в школу или вуз, пьем пиво в барах, посещаем концерты и футбольные матчи. А если стали меньше путешествовать, то лишь в определенных направлениях, куда нынче трудно попасть уже не из-за коварства вируса, не обладающего сознанием, а из-за ошибок и преступлений, совершенных вполне сознательно, – войны в Украине, которая началась сразу после пандемии и добила тот самый "мир до ковида".

Пандемия почти не оставила следа ни в "высоком" искусстве, ни в массовой культуре. Недавно мне попался на глаза фильм Infiesto (это название городка в Астурии), действие которого разворачивается на пике карантинных ограничений в Испании. Фильм довольно посредственный, не слишком оригинальная детективная история с налетом мистики, и вся его необычность как раз сводится к неплохо переданной тягостной атмосфере жизни в парализованном обществе. "Черт возьми, ведь совсем недавние времена, а я и забыл, как, собственно, это было", – мелькнуло у меня при просмотре. Любопытства ради поспрашивал родных и знакомых, они удивились, но ответили в том же духе: пандемия ушла на задний план их сознания, отодвинутая последовавшими печальными событиями – разрушенными украинскими городами, волной беженцев, растущими ценами и общим ощущением того, что мир движется "куда-то не туда". Причем настолько не туда, что неприятности, связанные с ковидом, кажутся странным сном, привидевшимся даже не минувшей ночью, а когда-то давно.

При этом последствия пандемии никуда не делись, и речь не только о "затяжном ковиде", от которого в мире до сих пор страдают миллионы людей. Есть и психологические травмы, вызванные изоляцией, всплеск конспирологии, снижение качества образования в результате затянувшегося дистанционного обучения, даже изменения в офисной культуре: частичная работа из дома и ёмкости с дезинфекцией для рук на каждом углу. Происходят и протекционистские сдвиги в глобальной экономике – в результате того, что развитые страны задумались: не слишком ли велика их зависимость от Китая во всем, включая производство даже самых банальных предметов вроде респираторов?

Есть версия: мы забыли о пандемии прежде всего потому, что не поняли, чтó это было и правильно ли вело себя общество в те месяцы. Насколько логичны были самые жесткие ограничения и какие из них действительно имели позитивный эффект? Почему правительства большинства стран несколько раз по ходу пандемии меняли тактику борьбы с ней? Насколько оправданным в тех или иных случаях являлось вызванное ковидом брутальное вмешательство государства в частную жизнь? Была ли адекватной медицинская статистика? Какие вакцины в итоге оказались эффективными и каков был истинный размах "побочек", связанных с их применением? Как избежать в случае повторения подобной ситуации новой вспышки конспирологической истерии? Вопросов много, ответов, насколько можно судить, маловато.

Недавняя пандемия – очередной пример любопытного свойства массового сознания: оно стремится поскорее забыть то, чего не может до конца понять и объяснить. Чем биться над поиском ответа на вопрос, что это было, легче облегченно вздохнуть: что бы ни было, слава богу, что прошло. Вот пример совсем другого сорта: горбачевская перестройка. О ней в последний раз в бывшем СССР (включая его не только географические, но и ментальные пределы, то есть постсоветскую эмиграцию) вспоминали около двух лет назад в связи со смертью ее инициатора. Но вспоминали довольно скомканно и невнятно, и вряд ли только из-за войны: не мешает же война значительной части русскоязычной общественности вести сейчас эпические онлайн-баталии о 90-х. Между тем именно правление Горбачева, а не времена Ельцина, как бы к ним ни относиться, можно считать настоящей альтернативой эпохе Путина.

Во-первых, потому, что основы постсоветского капитализма закладывались еще в СССР конца 80-х, но общий облик нового строя еще не был определен, симбиоз коррумпированного государства и олигархического капитала не успел оформиться. Во-вторых, потому, что пространство демократии и гражданских свобод в "перестроечные" годы в России непрерывно расширялось, а не сжималось, как в 90-е, не говоря уже о последующих десятилетиях. В-третьих, потому, что Горбачев, будучи политиком слабым, если считать политику прежде всего искусством борьбы за власть, тем самым давал обществу больше простора для выработки идей и политического действия. Ельцинские попытки даровать народу "национальную идею", не говоря уже о путинском навязывании железной рукой разного рода "скреп", были ему совершенно чужды. Недостатков у Горбачева и его времени было, естественно, выше крыши, но о них, как и о достоинствах, почти не говорят. Вероятно, потому, что анализировать смысл тогдашних реальных, но упущенных альтернатив сложнее, чем проклинать или хвалить куда более удобные для этого 90-е. А то, что не понято, проще забыть.

Если идти дальше в глубь истории, можно найти и другие примеры "неудобных", а потому в той или иной мере преданных забвению времен. Скажем, 1920-е годы если и присутствуют в массовой исторической памяти, то скорее как странная интермедия между ужасами Гражданской войны и для одних опять-таки ужасами, а для других – великими достижениями сталинизма. Потешный "угар нэпа" на фоне борьбы пауков в банке на большевистских верхах: вначале Сталин вместе с Бухариным съедают Троцкого, потом Зиновьева, а потом усилившийся Сталин закусывает Бухариным. Общий смысл эпохи теряется, трагедия последних лет, когда еще существовали определенные экономические и отчасти политические альтернативы персоналистской диктатуре, остается забытой.

И это относится не только к России. Так, межвоенный период в истории Европы пользуется репутацией своего рода исторического предбанника диктатуры Гитлера, которая в действительности совсем не была неизбежной. Еще в 1932 году, за пару месяцев до прихода нацистов к власти, в серии антимилитаристских митингов, созванных социал-демократами, приняли участие более 600 тысяч немцев, а формирования антифашистского "Рейхсбаннера" (Союза республиканских фронтовиков) были сопоставимы по численности со "Штурмовыми отрядами" (СА) нацистов. Но потом что-то пошло не так... В том, что именно, готовы разбираться дотошные историки, но в массовом сознании 1920–1930-е годы остаются в тени трагедии Второй мировой, которая кажется предметом дьявольских козней фашистских и коммунистических диктаторов, а не худшей, но не единственной из существовавших тогда альтернатив.

Комбинация непонимания и забвения – лучший путь к повторению не лучших моментов прошлого. И хорошо еще, если это повторение сведется лишь к тому, что нам снова придется пару месяцев походить в респираторах.

Ярослав Шимов – журналист и историк, обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции