Обида пророка Ионы. Софья Рогачева – о печали и утешении

"А я знала, а я знала, я давно говорила!" – могу сегодня с полным правом кричать и подпрыгивать, показывая пальцем на всех этих несметных антисемитов, поднявшихся по всему миру, как тучи дрозофил над подгнившими фруктами. Потому что я еще в 2017-м написала стишок "Ах, скажите, скажите скорее, Где, поляки, ваши евреи…" – о том, что за Холокост покаялись только немцы, а другие народы, радостно отправлявшие своих евреев в газовые камеры, до сих пор делают незнакомое лицо – мол, мы-то тут при чем. Но почему-то мне не прыгается от сознания своей правоты.

Это, вообще-то, не бином Ньютона – что если вы один раз убили соседей, и не раскаялись в этом, и не были наказаны, вы обязательно захотите повторить убийство. Почему? Да потому что на самом деле человек знает, что он делает, – и переносит ненависть за совершенное преступление с самого себя на жертву. Вот и полыхнуло по всему миру – криками "от реки до моря", но торфяной пожар тлел давно: и израильского профессора в американском университете могли не пустить на лекцию не только сейчас, и все эти туннели в Газе строились давным-давно на деньги ООН, и у всех этих левых-прогрессивных давным-давно в одном пакете с Деррида, актуальной поэзией, современным искусством и феминизмом почему-то обязательно был упакован антисемитизм.

Почему – на это моих мозгов не хватит.

Зато посреди этих горьких мыслей буквально вчера случилось у меня утешение. Написала хорошая знакомая, рассказала, как ее сын учится в одном из питерских вузов – и какой он увлеченный и горящий, и какие у него сокурсники классные. А недавно, пишет моя знакомая, к ним перевелся мальчик из какой-то южной республики, познакомился со всеми в чате и напоследок спросил: надеюсь, евреев там у вас нет? Так они все на следующий день стали ходить по университету в кипах, чтобы показать: да, есть у нас евреи, и очень много, и сын моей знакомой тоже побежал покупать кипу, хоть он никакой не еврей. Вот это было настоящим лучиком света – да, в темном царстве, а в каком же еще. Но и страшно стало за этих мальчиков, за спинами которых военкоматы уже разинули кровавые пасти.

А вообще, одно из самых тяжелых ощущений года – что война расползается по миру, как гангрена. И как гангрена сопровождается запахом гниения, так и война сопровождается невиданным количеством зловонной лжи: в нашем углу – об "укронацистах", от которых надо освободить украинцев. "Укронацистов" этих никто не видел, зато километры руин тех городов и сел, от которых людей "освободили", видели все.

Другая война, как каракатица, выпускает фиолетовое облако другой лжи: что не было ни Холокоста, ни резни 7 октября, ни сожженных младенцев, а на самом деле это евреи всегда, всегда, всегда пытали, жгли и убивали палестинцев – неохота повторять этот бред. Почему он распространяется – понятно, почему он так заходит миллионам людей – вопрос гораздо более мрачный: человеку свойственно слышать то, что он хочет.

При этом если раньше я думала, что воплощать Оруэлла в жизнь выпало только нашей стране, то в этом году мне стало казаться, что мир как будто соревнуется – у кого лучше получится. И министерство правды западных интеллектуалов даже слегка вырвалось вперед.

Вот пишу об итогах года и ловлю себя на мысли, что на самом деле составляю список бед – и тех, что вдали, и тех, что рядом.

И на этом фоне над моим городом нависает страшная туча – там собираются вывести из-под охраны дома, построенные до 1917 года, которые раньше нельзя было сносить, но если примут новую версию закона, страшно подумать, что останется от Петербурга. В том, что его, не дрогнув, принесут в жертву жадным застройщикам, сомнений нет – главный же сказал, что мы поддержим строительную отрасль любой ценой, вот они и поддержат. Понимаю, найдутся те, кто скажут: это только справедливо – если банда "питерских" разрушает в пыль украинские города, так чего жалеть о наследии агрессора.

Но такой справедливости хочется меньше всего. Помню, как я ходила по Дрездену со жгучим чувством: меня ограбили. Да, немцы сами собрали горящие угли на свою голову, но их погибшие храмы и дворцы принадлежали не только им, а всему миру – мир наказал сам себя. Правда, питерские чиновники, похоже, справляются сами, разрушая город без посторонней помощи.

Но эти настроения – раз так, гори все огнем – для меня, пожалуй, горше всего. Как же много людей восклицали в этом году: раз так, пусть она провалится, эта Россия, пусть рассыплется на куски, сгинет куда-нибудь, пусть ее не будет.

Нет. Не пусть. Как ни преступна война, которую ведет моя страна, я никогда не пожелаю ей сгинуть. А те, кто желает – от гнева и отчаяния, – похожи на пророка Иону. Все помнят, как Иона покатался во чреве кита – не хотел быть пророком, что и понятно: та еще головная боль. А вот то, что он был послан призвать к покаянию погрязшую в грехах Ниневию, помнят не все. Так себе, видно, был город, вот Бог и велел Ионе передать распустившемуся населению: покайтесь, а не то постигнет вас участь Содома и Гоморры. Иона из кита вылез, передал, что велели, ниневийцам и стал ждать, как они будут красиво гореть. А ниневийцы взяли и покаялись – разодрали одежды, насыпали пепла на макушки, все по форме, ну, и Господь экзекуцию отменил.

А Ионе стало обидно. Сидит он в тени под деревом и дуется на Бога. Бог ему говорит: "Ты чего?" А тот Ему: "Ну, как, я ходил, старался, все ноги стоптал, пока до Ниневии дошел, потом еще разговаривал с этими козлами, умаялся совсем – и что, все зря?" И рыло от Бога воротит. Жалко ему, что его законного зрелища лишили. Бог на это дело посмотрел да и засушил дерево, под которым Иона сидел. Тот совсем огорчился: вот, одна отрада была, тень, так теперь и ее нет! "Ага, – говорит Бог, – ты пожалел дерево, а ведь ты его не сажал маленьким семечком, не растил, не поливал. Как же ты думаешь – разве мне не жалко целого народа, который я создавал, выращивал столько лет вот этими руками?"

Иона все понял и перестал дуться на Бога. Это, замечу, вообще дело неблагодарное. Как и решать за Него, кому оставаться на земле, а кому нет. Не мы выращивали Россию из семечка – какой бы она ни была на данном печальном этапе. Многие, сидя рядом с Ионой, ставят вопрос еще шире: смотри, сколько ужасов творится в Украине, в Израиле, сколько людей погибло, сколько детей – и если Ты никого не спас, то есть ли Ты вообще? И где Ты ходишь, когда такое творится? Это очень старый вопрос, теодицея называется, оправдание Бога, и ответ на него очень старый и простой, а заново на него ответил Александр Сокуров в своем фильме "Сказка", который, естественно, запретили.

Мне-то кажется, что такой вопрос задавать не стоит, а почему – не скажу, во-первых, потому что это не проповедь, а колонка, а во-вторых, потому что если надо объяснять – то не надо объяснять.

Софья Рогачева – журналист Радио Свобода

Этот текст был впервые опубликован на странице проекта Север.Реалии

Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции