Пандемия и антиваксеры: как умирает Россия. "Грани времени" с Мумином Шакировым

Россия опять обновила суточный максимум случаев заражения COVID-19. Смертность – более тысячи человек в сутки, заболеваемость почти вдвое выше, чем в пиковые периоды прошлых волн эпидемии в стране. Губернаторам предложили самостоятельно определять степень жесткости карантинных мер. В Москве – локдаун и QR-коды. И все это на фоне существования трех, как уверяет правительство, вакцин.

Мумин Шакиров обсуждает эту и другие темы и подводит итоги недели с руководителем направления "Фискальная политика" Экономической экспертной группы Александрой Суслиной, адвокатом и обладателем двух "Хрустальных сов" клуба знатоков "Что? Где? Когда?" Ильей Новиковым и востоковедом-филологом, автор просветительского канала YouTube "Полуостров", переводчиком из Южной Кореи, жителем Сеула Ильей Беляковым.

^{Видеоверсия программы}

Антирекорды пандемии

антирекорды пандемии

Мумин Шакиров: По данным Института Джона Хопкинса, общее число жертв COVID в мире вплотную приблизилось к отметке в пять миллионов человек. При этом сейчас Россия по официальной смертности отстает только от США. Октябрь уже по этому показателю побил все антирекорды пандемии в нашей стране. Как отразится новый локдаун на жизнеспособности малого и среднего бизнеса и в целом на экономике России, я обсужу с Александрой Суслиной.

Александра, процитирую фразу Путина на форуме "Валдай": "Иностранцы приезжают в Россию, прививаются "Спутником V", а у себя покупают справку о вакцинации Pfizer". На ваш взгляд, это ложный тезис Путина? Или он так троллит гостей из Европы?

Александра Суслина

Александра Суслина: Мне трудно утверждать, что именно он имел в виду. Возможно, он просто заблуждается. Возможно, он выдает желаемое за действительное. Вряд ли это какой-то особенно тонкий троллинг, потому что как-то не до троллинга, когда речь идет о таком числе смертей и, в общем-то, о провале вакцинации в России. Наверное, он это сказанул для того, чтобы мы с вами и еще много людей обсуждали эту фразу и не обращали внимания на что-то более важное.

Мумин Шакиров: Как сильно ударит по экономике очередной локдаун? Кто в числе первых пострадавших?

Александра Суслина: Как обычно, в числе первых пострадавших будут малый и средний бизнес и сектор услуг – все, кто непосредственно связан с тем, чтобы контактировать с другими людьми, и чья деятельность напрямую может быть пресечена указом мэра или президента, или какого-то любого другого руководства. Конечно, такие люди, в основном малые предприниматели, пострадают больше всего, как мы это и видели в прошлый раз, когда был локдаун: очень многие разорились, с трудом сводили концы с концами.

Мумин Шакиров: Кого надо спасать в первую очередь – народ или компании и предприятия – с точки зрения экономики?

Александра Суслина: Я не делила бы эти два понятия. Народ и малые предприятия – одни и те же люди. Условная помощь малым предприятиям – это и есть помощь людям, потому что малый бизнес – это те самые люди, которые работают, не бюджетники. Им никто ничего не платит и не индексирует, это люди, зарабатывающие на жизнь своим трудом. И если мы помогаем малому бизнесу – мы помогаем сотням тысяч людей, которые там заняты. Я думаю, что помогать стоит, безусловно, всем. И не надо забывать, что пандемический кризис – по сути своей это не то же самое, что экономический кризис. При отдельном экономическом кризисе, наверное, государство выбирает, кого спасать, кто более эффективный. Пандемический кризис – это более социальная, чем экономическая, проблема. В пандемию надо спасать всех, не думая о том, насколько более или менее полезный для общества вид экономической деятельности ведет человек. Владелец маленького кинотеатра или кафе не менее важен, чем собственник продуктовой лавки.

Мумин Шакиров: Очень много пишут про "вертолетные" деньги, которые распыляются на Западе. Надо ли России следовать такому методу оказания помощи населению? Или все-таки раздавать деньги отдельным социальным группам?

Александра Суслина: Я очень не люблю термин "вертолетные деньги". Звучит так, будто их сбрасывают с неба и всем раздают. Предоставить всем людям с заработком, с детьми или без них какую-то сумму в трудный период – это не "вертолетные деньги", это просто поддержка спроса. В выражении "вертолетные деньги" есть какая-то негативная коннотация: что-то плохо, раздали – кто смог, тот урвал, кому-то досталось, кому-то не досталось. Можно сделать помощь, с одной стороны, более адресной, а с другой стороны, более повсеместной, чтобы доставалось всем, а не только, например, семьям с детьми. В прошлом году был очень заметен этот крен: семьям с детьми помогали, а семьям без детей – нет. И было странно: почему граждане – такие же налогоплательщики, как и семьи с детьми, – не заслуживают никакой помощи от государства? Почему они менее ценны, чем семьи с детьми? Большой вопрос.

Мумин Шакиров: Куда правительство направляет деньги, которые остаются из-за того, что очень высокая смертность среди пенсионеров?

Александра Суслина: Я думаю, что все эти средства аккумулируются в Пенсионном фонде и будут использоваться в следующем году, на какие-то дополнительные вещи они не идут.

Симоньян просит наказать "иноагентов"

Мумин Шакиров: На федеральных каналах часто говорят: российский закон об иностранных агентах – это зеркальный ответ на точно такой же закон в Америке. Главный редактор РТ Маргарита Симоньян в очередной раз просила Путина жестче бороться с иностранными СМИ в России. Что не так в рассказах Симоньян о так называемых американских репрессиях, разбирался Артем Радыгин.

Симоньян просит наказать иноагентов

Почему в тюрьмах происходит насилие?

Мумин Шакиров: Информатор Правозащитного проекта Gulagu.net Сергей Савельев, передавший архив видеозаписей с пытками в российских колониях, объявлен в розыск. Правда, на сайте МВД России не уточняется, в чем именно его обвиняют. В настоящее время Савельев находится во Франции, где попросил политического убежища. Природу насилия в российских тюрьмах я обсудил с Ильей Новиковым. Полная версия беседы выйдет на ютьюб-канале Радио Свобода во вторник, 26 октября.

Самые страшные кадры, которые я видел в своей жизни, передал экс-заключенный порталу Gulagu.net о насилии в саратовских и разных других колониях. Илья, эти кадры о насилии стали для вас откровением?

Илья Новиков: Я их не смотрел. Я знаю, что на них изображено. Их, наверное, есть смысл смотреть только людям, которые не имеют представления о том, что происходит в тюрьмах. Для тех, кто знает и разговаривал с людьми, которые все это прошли, никаких откровений там не будет.

Мумин Шакиров: С какой целью эти люди применяют насилие?

Илья Новиков: Те люди, которых вы видели на этих записях, зарабатывают себе деньги. Насилие в системе ФСИН разноплановое, оно служит для разных вещей. Современная пенитенциарная система не считает себя чем-то другим, чем был ГУЛАГ. Когда вы приходите в административно-хозяйственную часть какой-нибудь колонии, вы видите, что там на стене висит вереница портретов. Из 30-х годов черно-белые фотографии, сейчас уже современные, но преемственность видна. И это кое о чем говорит, по крайней мере, об этих людях. Причем среди них есть довольно приличные. Не всякий начальник колонии, не всякий начальник СИЗО...

Мумин Шакиров: ...садист и гестаповец.

Илья Новиков: Это разные вещи. Садист – это меньше, чем мы себе представляем. Нам кажется, что человек делает жестокие вещи потому, что это ему нравится. А он часто их делает потому, что ему приказали, он так зарабатывает деньги. Ему это, может быть, не нравится, он сам этого не делает, но он – часть системы. Он не получит свою чекистскую (или фсиновскую) зарплату. Если он не будет приносить деньги, то может быть, его уволят, а если он даст команду так делать, значит, он будет зарабатывать себе, начальнику и у него все будет хорошо.

Мумин Шакиров: Насилие – это релакс для надзирателей? Или они выпытывают какую-то информацию? Или просто надо поддерживать порядок с помощью насилия, чтобы боялись?

Илья Новиков

Илья Новиков: Это работает в разные стороны. То, что мы видели на кадрах, – это насилие руками других заключенных. Среди надзирателей есть садисты. Эта работа скорее поощряет именно таких людей ею заниматься. Но грязную работу стараются поручать другим – таким же бесправным зэкам, которым некуда деваться. Потому что в случае чего отвечать будут в первую очередь они, а начальство как-нибудь, скорее всего, отползет, выкрутится, отделается выговором, в крайнем случае – увольнением. Есть разные способы зарабатывания денег в структурах ФСИН. На высоком уровне люди, скорее всего, ничем этим не занимаются. Если есть "грязные" деньги в системе, значит, этими деньгами нужно делиться с начальством, не мороча ему голову, как они заработаны. Если вы приходите в какое-нибудь московское СИЗО как адвокат, заходите в коридор, который ведет в сторону так называемых "кабинетов свиданий", то вы увидите, что там вся стена увешана портретами, но уже другими. Это портреты уже не начальников колонии, а фотографии сотрудников этого СИЗО, которые попались на контрабанде, были осуждены, уволены, разжалованы. Которые попались на том, что кто-то пронес наркотики, нелегальный телефон, кто-то взял за что-нибудь взятку. На низовом уровне зарабатывают так. А на среднем уровне, если это начальник колонии, где развернуто производство, то это целый бизнес. Ты оформляешь заключенных на одну десятую ставки какой-нибудь швеей, получаешь госзаказ, господряд на пошив 100 тысяч комплектов милицейской формы. Они работают как папы Карло, круглые сутки, имеют по 45 рублей в месяц, как одну десятую ставки, из них берут вычеты, на руки – три рубля. За три рубля в месяц купи себе, зэк, чай. Все остальные деньги получает начальник. Нам сейчас говорят, как будто это оправдывает такую систему насилия: она создавалась для противодействия организованной преступности. Есть какой-нибудь "вор в законе", который полное "отрицалово", он провоцирует неповиновение, беспорядки, вот мы сейчас запишем видео, где его унижают, и дальше будем его шантажировать: "Если ты не пойдешь на сотрудничество, то мы это видео покажем всем твоим друзьям, и они поймут, что ты больше никакой не "авторитетный" вор Вася, а человек, на которого пописал какой-нибудь другой заключенный, и тебя автоматически выводит в низшую касту". Но мы видим, что это происходит не с "ворами в законе". Это происходит с людьми, чтобы вымогать у них деньги, заставлять их вымогать деньги у других, чтобы делать знаменитые в России call-центры. По-моему, это российское ноу-хау, когда телефонное мошенничество организуется не откуда-то, а из тюрьмы. Это может происходить без ведома начальника колонии? Не может. Кто от этого получает деньги? Он и получает.

Мумин Шакиров: Можно ли говорить, что надзиратель днем засовывает швабру в задницу заключенному, а вечером приходит домой, пьет чай с женой и помогает учить уроки школьнице?

Илья Новиков: Люди превращаются в зверей, если их поставить в зверские условия, и не превращаются в них, если их не ставить. Это работает и на заключенного, и на охранника. Но не нужно фантазировать, не нужно думать, что есть какой-то психотип, мы его исследуем, препарируем – и все про них поймем. Они разные все. И один из смыслов работы адвоката состоит в том, чтобы каждый получил как минимум свое, а не в том, чтобы заведомо виновного какого-то негодяя обязательно "отмазать", чтобы его реабилитировали, он вышел с сияющим нимбом над головой, как святой. Каждый из нас отвечает за свои поступки, а не за поступки других людей.

Мумин Шакиров: Депутаты-коммунисты предложили провести парламентское расследование в связи с этой трагической историей. Почему "Единая Россия" не поддержала эту идею?

Илья Новиков: А зачем "Единой России" поддерживать эту идею?

Мумин Шакиров: Казалось бы, налицо насилие. Любой нормальный человек против насилия. И надо менять то, что происходит в системе...

Илья Новиков: Вы предлагаете мне сейчас надеть шляпу наивного наблюдателя, который то ли с Луны свалился, то ли приехал из штата Пенсильвания, он впервые об этом слышит и недоумевает: "Действительно, почему бы парламенту не провести расследование?" Мы знаем, что такое "Единая Россия". Кстати, мы знаем, что такое коммунисты. Коммунисты на фоне "Единой России" сейчас выглядят почти как приличная партия (притом что у них Зюганов, они там все любят Сталина, в общем, не сильно отличаются от самих себя). Это заслуга "Единой России". И думать, что если у нас с вами насилие вызывает отторжение, значит у этих людей оно тоже должно вызывать отторжение, что они как-то по-человечески среагируют, – это очень наивно. Они там не для того сидят.

Мумин Шакиров: Но "Единой России" это же могло быть выгодно...

Илья Новиков: Выборы прошли, следующие не скоро. Никто из "Единой России" не занимается политикой в истинном смысле, они все назначенцы. Были ситуации, в основном благодаря "Умному голосованию", когда какой-то единоросс на месте начинал нервничать, вибрировать, потому что он понимал, что сейчас проголосуют за какого-нибудь ноунейма из коммунистов или из ЛДПР просто потому, что не за "Единую Россию". Тогда он начинал плясать под баян с пенсионерками, раздавать колбасу, говорить какие-то гуманные вещи. Но выборы прошли, и не надо думать, что этот праздник навсегда.

Мумин Шакиров: Но любой политик хотел бы выглядеть человеком...

Илья Новиков: А они – не политики.

Мумин Шакиров: Нужно ли проводить реформу во ФСИН и какую?

Илья Новиков: Нужно упразднить ГУЛАГ, и это делается не путем реформы ФСИН, а максимально радикально. Нельзя одним махом реформировать систему, в которой сидит несколько сотен тысяч человек. Сначала нужна будет амнистия, потому что вы не сможете уволить 100 тысяч охранников, оставляя то же самое число заключенных. Сначала придется отпускать из тюрем очень много народа. Неизбежно будут возражения: "У нас же вырастет преступность". Да, вырастет. А что делать? Иначе вы будете с ГУЛАГом. Нужно сокращать все зоны. Была идея, что человек, работая в колонии, тем самым как бы социализируется, и когда он выйдет из колонии, он не будет жить кражами, а начнет работать в пошивочном цехе, чему его научили в колонии. Эта идея оказалась абсолютно фальшивой. Людей с судимостью никто на такую работу не берет (или берут на абсолютно рабских условиях). Воровать и вернуться в тюрьму – это, оказывается, лучше, чем мыкаться. Идеи, что колония может быть предприятием и что-то производить, в нынешних условиях не работает. Поэтому придется ликвидировать весь бизнес, построенный вокруг ГУЛАГа, поменять все начальство. Не считать, что если какой-нибудь заслуженный полковник Василий Иванович потомственный фсиновец и гулаговец, у которого дедушка чекист, папа чекист, то это нужно ценить, такими кадрами нельзя разбрасываться. Они должны уходить, потому что это время прошло. И это все не подпадает под понятие "реформа", это подпадает под "разгром", "уничтожение". Тюремная система нужна любой стране, но если вы строите ее на фундаменте ГУЛАГа, у вас получается "ГУЛАГ 2.0", ничего другого у вас не получается.

Мумин Шакиров: Как вы относитесь к идее, чтобы осужденные полицейские сидели в тех же зонах, что и гражданские люди? Это может как-то корректировать систему и снизить насилие? Так происходит в Америке.

Илья Новиков: Так происходит более-менее везде. Тот факт, что в России происходит иначе, показывает: сама эта система признает, что она себя не до конца контролирует. Потому что если у вас "красная" зона, то тогда у вас все происходит по уставу. Навальный, я думаю, сидит в "красной" зоне, где людей мучают, но мучают не "черными" методами, а "красными". Проходит охранник мимо человека, и с ним нужно 20 раз в день поздороваться. Если ты один раз не поздоровался – все, ты нарушитель, тебя сажают в карцер, в ШИЗО. Но именно потому, что в этой системе существуют так называемые колонии для бывших сотрудников, они признают, что не могут себя контролировать полностью. Или не хотят. Во всяком случае, этого не происходит. И что если этого не делать, то у них будет внутри происходить война, они сами не могут обеспечить порядок в своих собственных колониях. И ради безопасности бывших сотрудников их нужно держать только друг с другом, а ни в коем случае не с так называемым "общим контингентом". Я думаю, что нигде тюремная система не совершенна и не идеальна. Может быть, в Норвегии, где нам показывают тюрьмы-санатории, но и там людям, в общем-то, сидится не очень сладко. Более здоровая система не требует, конечно, таких подходов. Но если вы реформу ФСИН начнете с того, что смешаете в кучу бывших и не бывших, то вы получите что-то типа "сучьей войны" конца 40-х годов.

Мумин Шакиров: То есть или бывшие полицейские будут убивать гражданских, или наоборот?

Илья Новиков: Скорее всего, и то, и другое. В любом случае это не первый шаг реформы, о которой вы говорите.

Спасет ли премия Сахарова главного оппонента Путина?

Мумин Шакиров: Как влияют такие премии, как премия Сахарова и разные немецкие премии, на положение Алексея Навального? Это ему помогает или вредит?

Илья Новиков: В 18-м году я защищал Оюба Титиева – это правозащитник, очень мужественный человек. Он возглавлял чеченское отделение "Мемориала" в очень тяжелые времена, расследовал убийства-исчезновения. Мы понимаем, что человек убит силовиками, но он как бы исчез, пропал без вести, о нем ничего не известно. Он расследовал несколько десятков таких случаев и дал полную картину, что для человека не из системы очень сложно. Рамзан Кадыров назначил его мишенью. Он объявил в конце 17-го года, что так называемые правозащитники – это враги народа, и в январе 18-го года Титиева арестовали. Ему подбросили наркотики в машину. Ему грозило до 10 лет лишения свободы. Прокурор просил назначить четыре года лишения свободы общего режима. Но за то время, пока Оюб Титиев сидел в СИЗО, он получил три международные премии. И это, и не прекращающееся давление позволили достичь компромиссного варианта. Естественно, не было такого варианта, что его оправдают. Ему назначили не колонию общего режима, а колонию-поселение. И в итоге он вышел через пару месяцев после суда и смог уехать из Чечни. Без этих премий, без этого внимания достичь такого результата нам было бы гораздо сложнее. Поэтому любая премия, тем более премия Сахарова, очень важна, это зонтик. Любая награда, любое заявление какого-нибудь политика уровня госсекретаря США о том, что они не считают правильным, что Навальный сидит в тюрьме, – это определенная защита.

"Игра в кальмара" пришла в Россию

"Игра в кальмара" пришла в Россию

Мумин Шакиров: Официально сериал "Игра в кальмара" – самый популярный продукт в истории Netflix: более 111 миллионов просмотров. Уже спустя 10 дней после премьеры на стриминг-платформе сериал взял первые места в топах в 90 странах, в том числе в России. В чем феномен нового корейского кино и всемирной кореемании? Почему в нем столько крови, что находятся желающие запретить сериал? О том, как Южная Корея неожиданно для многих стала поставщиком поп-культурного контента планеты, я поговорил с Ильей Беляковым.

Илья, почему именно насилие в корейском кино хорошо идет на экспорт? Вспомним такие картины, как "Олдбой", социальная драма "Паразиты", а теперь рекордсмен Netflix – сериал "Игра в кальмара".

Илья Беляков: Я думаю, что на экспорт хорошо идет то, что хорошо принимается в тех странах. Если в Америке или в любых других странах не хватает фильмов со сценами насилия, то воспринимается как экзотика – это то, что есть у нас в Азии: в Японии, Китае или Корее.

Мумин Шакиров: Насколько корейцы в своей древней истории или культуре изобретательны были по части пыток? Мы помним по кино и литературе жестокие китайские методы: пытки бамбуком, у японцев, к примеру, выбривание макушки, и капли воды падают на голову с высоты дерева, – и так далее.

Илья Беляков

Илья Беляков: В корейской культуре с этим, конечно, похуже в плане изобретательности. Даже здесь, в азиатском регионе, японцы очень широко известны своими совершенно извращенческими взглядами на жизнь и то, как можно пытать людей. Корея была в начале ХХ века колонией Японии, и до сих пор здесь сохраняются все эти многочисленные предания, как японцы корейцев пытали. Существует Музей пыток, рассказывающий, как японцы пытали корейцев и людей, которые пытались создать движение за независимость. В самой Корее культуры пыток нет вообще. Здесь нет какого-то изощренного дискурса о том, как можно издеваться над людьми. Как правило, это все приходит из Японии, поскольку японская культура оказала очень большое влияние как на всю азиатскую культуру, так и на корейскую в целом. Корея никогда в своей истории не была сильным, независимым государством, с ярко выраженной и развитой культурой.

Мумин Шакиров: Ставят ли корейские творцы задачу влиться в мировой кинематограф? Или это происходит само собой? К примеру, Индия совершенно не парится, у нее мощный кинематограф, есть стабильно свой зритель и нет нужды завоевывать планету.

Илья Беляков: Примерно то же самое и корейцы. Нет никаких направленных усилий, уж тем более правительства, для выхода на европейские, на американские рынки. Для Кореи, для всего шоу-бизнеса, не только для кино, это касается и музыки, и так далее, в целом всегда мерилом успеха служил американский рынок. Как правило, все корейское, что производится, оно предназначается для внутреннего покупателя. И только в самое последнее время, буквально в последние годы можно наблюдать, что начинают создаваться продукты, ориентированные на западного зрителя. Это не так сильно видно в кино и сериалах, но проявляется уже намного более отчетливо в музыке.

Мумин Шакиров: Насколько сильно социальное расслоение в Корее, что это отражается в кинематографе? Или это все-таки локальные сюжеты?

Илья Беляков: Я бы это назвал локальными сюжетами. Сами корейцы считают, что их общество очень сильно социально расслоено. Но если сравнить, например, с Россией, а особенно с Америкой, то корейское общество с этой точки зрения очень однородно. В Корее не принято кичиться своим богатством. Нет такого, что самые богатые кичатся, что у них миллионы, миллиарды. Южная Корея в силу своей экономической модели развития с самого начала, когда еще только начала развиваться в 70–80-х годах, основной упор делала на развитие среднего класса. Даже сейчас превалирующим классом в Южной Корее является средний класс. Разумеется, есть прослойка богатых, прослойка бедных. Но основным драйвером всей страны и всех социальных преобразований является средний класс.

Мумин Шакиров: Корея – конфуцианская страна. В чем это выражается конкретно?

Илья Беляков: Конфуций – он же не кореец, он китаец. Но по очень многим оценкам, Корея – намного более конфуцианская страна, чем Китай. В Корее, конечно же, общество очень сильно иерархичное, и это выражается абсолютно во всем – как в семейных отношениях, в бытовых, так и в отношениях между коллегами. Это выражается в языке, потому что к разным людям нужно использовать разные формы вежливости и разные окончания глаголов. Это касается социального положения. Все зависит от того, сколько лет собеседникам, кто старше, кто младше, кто находится выше по социальной лестнице, кто ниже, у кого больше опыта, у кого меньше, кто раньше пришел в отрасль, кто позже. Все эти моменты играют очень большую роль. И конечно же, конфуцианство играет очень сильную роль. В последнее время мы видим, как эти каноны слегка меняются, и у современного молодого поколения они уже не имеют каких-то догматических проявлений, тем не менее южнокорейское общество в целом, конечно же, строго иерархировано и очень конфуцианско по своей сути.

Мумин Шакиров: На Кавказе молодые люди встают и приветствуют старших, когда те входят в дом. Есть ли подобные ритуалы в Корее?

Илья Беляков: То же самое. Есть масса моментов бытового этикета, которому все, естественно, следуют. Это часть культуры. Точно так же и в Корее. Когда входит старший – все встанут, сидеть перед старшим нельзя, передавать что-то старшему нужно только двумя руками. Если вы сидите за столом, то старший должен начать есть первым, и только потом могут начать есть все остальные. Среди коллег на корпоративном обеде или ужине, когда вы пьете алкоголь, всегда нужно отвернуться от старшего – знак уважения, что я пью не при нем, чтобы он не видел этого. И таких моментов очень много в быту. Это проявляется в каких-то жестах, в каких-то культурных моментах, очень сильно, конечно же, в языке. В русском языке у нас только две формы вежливости – "ты" и "вы". В корейском их более шести. Все зависит от того, с кем вы разговариваете, в какой ситуации это происходит, какая динамика отношений между вами. Как правило, эти моменты очень тяжелы для иностранцев, особенно тех, кто приехал из культур, где такого четкого разделения нет.

Мумин Шакиров: Вы много лет живете в Корее. Есть ли проявления расизма в этой стране?

Илья Беляков: Я всегда осторожен в концепции расизма в Корее, поскольку все дело, как я это вижу, в развитии общества. Южная Корея – это абсолютно не эмигрантская страна. Иностранцы здесь начали появляться относительно недавно, а в таком большом количестве, что они стали какой-то значимой частью общества, – это происходит буквально в последние 20–30 лет, если не меньше. Жалобы нынешних американцев и европейцев, приезжающих в Корею, на то, что их дискриминируют, что это расизм, с точки зрения корейцев – не расизм, это любопытство. Они, возможно, не имели такого близкого контакта с людьми другого цвета кожи, другой религии. Поэтому им просто интересно. И этот интерес корейцев заставляет вызывать такие вопросы, которые, на взгляд современного американца, будут казаться расизмом. Они могут задать вопрос: "Если ты загораешь, у тебя кожа краснеет или нет?", "Какой косметикой ты пользуешься?", "Все ли в Африке черные?" Это вопросы, которые не принято уже задавать в Америке или в Европе. Но если этот момент немножко отставить в сторону, у корейцев, как у нации, историческая память складывается таким образом, что поскольку они всегда были под чьим-то управлением: в средние века – Китая, в начале века это была колония Японии. Комплекс неполноценности остался в какой-то мере до сих пор. Несмотря на то, что страна очень сильно развилась, экономика входит в десятку крупнейших, этот социальный момент, что "мы чуть-чуть хуже, чем белый мир, в который входят Европа и Америка, но мы намного лучше, чем Юго-Восточная Азия", присутствует. Например, отношение к иностранцам разнится в зависимости от страны, откуда они приехали. Отношение к европейцам всегда будет очень хорошее, приветливое, благожелательное, доброе. Отношение к рабочим, которые приезжают из более бедных, чем Южная Корея, стран – Лаос, Таиланд, Филиппины, к ним отношение будет чуть более пренебрежительное, как к гастарбайтерам. То есть отношение немножечко сверху вниз. Я считаю, этот момент со временем нивелируется, когда таких людей станет больше, когда они чуть более интегрируются в корейское общество. Однако из-за своих культурных моментов общество довольно-таки закрытое, и интегрироваться в него полностью, как, например, эмигранту в американское общество, намного сложнее.