Позывной "Леший"

Дмитрий Дмитриевич Петров, псевдоним и позывной – "Леший", боролся за свободу Украины и России. Воевал на украинской стороне, пропал без вести во время обороны Бахмута в апреле 2023 года. Ученый-историк, антрополог, защитил диссертацию по проблемам Русского Севера, работал в Институте Африки РАН. Вторая ипостась Лешего – активист, анархист, антифашист, организатор экологических акций. Участвовал в большинстве акций антирежимного протеста, в событиях 2010–2011 годов. Был на Киевском Майдане в 2014-м. В 2017–18 годах ездил в Ирак и Сирию, изучал курдскую автономию. Поддерживал борьбу курдов против "Исламского государства". Тогда же узнал, что в России ему грозит преследование, и перебрался в Украину.

Был соучредителем Боевой организации анархо-коммунистов. В начале вторжения Леший вступил в территориальную оборону, где создал вместе с товарищами "антиавторитарный отряд", организовал волонтерские сети и Комитет сопротивления (союз либертарных борцов против агрессии). Был на фронте в Авдеевке и в Бахмуте.

Отца Лешего тоже зовут Дмитрий Петров, он писатель, публицист, автор семи книг, одна из них об Афганской войне. После попыток разыскать Лешего написал книгу "Родительский день". Один из контрапунктов текста – диалоги отца и сына.

Воин, анархист, учёный

Из книги "Родительский день"

"Так скажи, мой друг, ты нынче кто – доброволец или волонтер?" Он замирает. Хотя, похоже, не только ждал вопроса, но и думал над ним. И отвечает: "Доброволец. Точнее – волонтер". – "То есть? Это же синонимы". – "Здесь и сейчас – нет. Так что давай поясним. На этой войне доброволец – это боец добробата, типа – "Азов", "Айдар", "Братство". То есть воюющие боевые единицы, официально не входящие в армию. Они вооружают, одевают и снабжают себя сами. А помогают им волонтеры, которые не воюют, а возят военным и гражданским во фронтовую полосу воду, еду, медицину и прочее. Верно я говорю?" – "В целом – так". – "Так ты кто – доброволец или волонтер?" – "Волонтер. Из "Коллективов солидарности". – "И что это за коллективы?" – с подозрением спрашивает Мира. "Международная туса, созданная либертарными активистами. У нас есть финны, немцы, канадцы, англичане, голландцы, чехи, швейцарцы". – "И евреи". – "А как же без нас? Ты что, забыл: Аарон Зунделевич, Арон Барон, Всеволод Волин, Гриша Гольденберг, Марк Клеванский, Копель Эрделевский – это же виднейшие еврейские либертарии России". – "Да? Но заметь, Эрделевский и Зунделевич совсем не лекарства где-то там развозили, а динамит и контрабандные кольты. Между прочим, Гольденберг и Зунделевич в "Народной воле" были главными идеологами ответного насилия. Мало того что Гольденберг сам убил харьковского губернатора Дмитрия Кропоткина, он еще и агитировал за вооруженное сопротивление полиции и вообще властям. Мол, нельзя давать себя скрутить и засадить. Надо отбиваться, стрелять. Когда полиция и жандармы столкнутся с вооруженным сопротивлением, когда начнут погибать в бою, то они трижды подумают, прежде чем идти кого-то брать. Но оказалось, что он неправ. "Но он – герой". – "И чем ему этот героизм вышел? Бессрочной каторгой?" – "Ну, умер-то он в Лондоне". – "Вот облегчение-то!"

– В этом отрывке видно несколько узловых противоречий личности Дмитрия "Лешего" и его занятий. Ученый, историк, антрополог, человек науки. Деятели анархизма Российской империи, которых вы перечисляете, – это видные анархисты. Тут и прямое действие, которому был привержен Леший. Одновременно огромный круг интеллектуальных интересов и то, что он пошел в киевский...

– Антиавторитарный отряд.

– Одно из подразделений территориальной обороны, которая образовалась в первые дни российского вторжения. Как это в нем сочеталось?

– Цельная личность может себе позволить сочетать любые парадоксальные стороны жизни. Цельную личность создает самоопределение. Если человек ценностно самоопределился, то он может, с одной стороны, восхищаться деятелями либертарного левого движения царских времен и антисоветского либертарного движения. А с другой – изучать Север и русские храмы. А с третьей – курдскую историю, политику Рабочей партии Курдистана и труды Абдуллы Оджалана. Главное – целостность. Если человека не разрывает, если он может это сочетать, мне кажется, это его большой успех – как ученого как минимум. Как просто человека, ходящего по земле и, как все, боящегося смерти, – совсем не обязательно успех. Как ученого, как цельной личности – да.

– Одно из противоречий Лешего отражено в воспоминаниях его друзей-анархистов: он очень добрый, мягкий, терпеливый, толерантный. Но вот картинка: Леший верхом на каком-то нацисте в московском метро в нулевые годы и долбит его кулаком. Участвует в уличных драках "антифа" и российских нацистов. Пик этого противостояния – убийство ультраправыми Стаса Маркелова и Насти Бабуровой. В борьбе с российским нацизмом Леший активно участвовал.

– Это меня до сих пор поражает. И ответа у меня нет. Это вызов. Но могу предполагать, что в жизни обыденной, дружеской, любовной, в семье человек может быть милым, внимательным, нежным, любящим или безобидным, а когда речь заходит о справедливости, свободе, правде, смерти и мучениях друзей, он меняется. Встает на их защиту. И эти столкновения "нулевых" между "антифа" и неонацистами – та самая ситуация.

Анастасия Бабурова и Станислав Маркелов

Я знал Стаса Маркелова: в частной жизни это был приятнейший человек, одаренный юрист. Но когда речь шла о его подзащитных, это был красноречивый и суровый борец. Во многом потому его и выбрали мишенью. Я скорблю о нем до сих пор. Таких людей немало. О них друзья говорят: помочь бабушке или утешить обиженную девушку – это одно, а когда на тебя или друга нападает кто-то с молотком и эсэсовскими рунами, ты обязан дать отпор.

– Почему Леший оказывается под Бахмутом в самое тяжелое время? Весна 23-го года, там стоит "Вагнер", жесточайшие бои, в результате которых украинская армия вынуждена отдать город, – один из самых тяжелых эпизодов с 24 февраля 2022 года.

– Мы помним Бахмут, эту битву. Трагедию и украинского народа, и тысяч родителей, жен и детей солдат, что там воевали (кто-то – за деньги, как "Вагнер", а кто-то – и не за деньги). Полегли тысячи, в том числе россиян. Объяснить, почему именно тогда, не могу. Но кое-что могу пояснить. Мы не знали, что "группа Лешего" может оказаться так близко к фронту. Украинцы, американцы, ирландцы, мексиканцы...

– Это люди левых убеждений?

– Да, левых либертарных взглядов. Либертарные взгляды – это когда человек стремится жить как автономная личность, в автономном коллективе, без государства и его репрессивных органов, ограничивающих свободу. И люди таких взглядов там… Мне неприятно говорить "оказались". Думаю, это осмысленный шаг. Не война забросила, а обдуманное решение. Но какое именно – не знаю. Леволибертарных активистов окружает много тайн. И много лжи. На известие о пропаже группы Лешего быстро среагировала пропаганда: мол, "ликвидированы страшные террористы, анархисты, ужасные фашисты".

Это чепуха. Они антифашисты и по определению, и по сути. Фашизм, нацизм – идеология тотальной несвободы. А насколько я знаю этих людей, свобода и справедливость для них – главные ценности. Один человек из этой среды, дважды тяжело раненный в Украине, на мой вопрос: "Что тебя привело в коллективы сопротивления, коллективы солидарности?" – говорит: "Пытки друзей. Потому что моих друзей мучают там – за тем, что называют "ленточкой" (фронт на границе с РФ. – Прим. РС)". Когда-то он был футбольный хулиган. Теперь это воин. Идейный человек. Убежденный враг национализма и имперскости.

Еще нюанс – то, что мы привыкли называть прагматизмом, так въелось в обыденную жизнь, что люди стали с иронией, с недоверием относиться к слову "идейный". Порой им даже страшновато представить себе человека, которым движет идея. Какие идеи? Вот – деньги. Вот – семья, вещи, машина, ипотека. Вот – карьера. Вот – фитнес. Вот – начальство. Приказы и законы того, что принято звать государством. И все. Какие там идеи? А они, оказывается, есть. И присущи тысячам людей в мире – в Европе, в Украине, в Америке, в России. Идеи развития, самоуправления и творчества. Мир еще будет иметь с ними дело. Они себя еще покажут. И много раз.

– Это идеалы свободы. Одна из ключевых сцен в книге, в ваших беседах – о том, что движет людьми: воля к власти, идеи власти или воля к свободе и идеи свободы? Поддерживаю тезис Лешего: это свобода.

– Леший – идейный человек. Но вспомним, с кем он дрался в метро. Они-то тоже с идеями. Но между их идеями есть огромная разница – качественная и содержательная. Одни – идеи несвободы, авторитаризма, главенства сильного, победы нации, торжества политического насилия, репрессивной полицейской системы. Другие – идеи братства, свободы, равенства перед законом, минимального влияния любых структур на личность и коллектив, способности владеть и управлять собой, независимо от влияний бюрократии...

– Это то, что называется самоорганизацией.

– Точно. Самоорганизация личности. Самоорганизация людей. А милитаризм, бюрократия – уходят. Вот она – борьба идей. Когда пропагандисты говорят: война в Украине – "это война идей", они угадали. Если коротко, с одной стороны – "торжество русского", а с другой – "наше Отечество – все человечество". С одной – культ силы и власть начальства, с другой – торжество взаимопонимания и солидарности. Вот как это работает. Не будем скрывать, и в России, и в Украине есть правые ультра. Но те, о ком я говорю, совершенно точно от них отдельны, как и от тех, кто зовется коммунистами.

"Антиавторитарный отряд"

– Отмотаем назад. Вот Леший на Майдане. Там он видит правых, критикует их. Но видит, что их поддерживают вовсе не массы. Лидирует часть иной политической силы.

– Леший на Майдане – человек, с одной стороны, столкнувшийся с ультраправой силой, с другой – с колоссальной энергией масс, а с третьей – с попыткой направить эту энергию к свободе. Энергия народа, противостоящего бюрократии, полицейскому хамству, протестующего против обмана, несправедливости, фальсификаций, – ключевой момент, связанный с переустройством мира в хорошем смысле слова. Вот – "Правый сектор", вот – либертарные левые, а вот – мощный народный подъем, где участвуют "дети разных народов", говорящие и на украинском, и на русском языке. Я не говорю сейчас о формировании украинской нации, пусть с этим разбираются специалисты. И огромная человечья армия понимает друг друга, так как делает общее дело – сражается с общим врагом, имя которого – не "Янукович". А "Несправедливость". "Обман". "Манипуляции". "Угнетение".

– Он назывался еще для украинцев "последствия совка". Я встречалась и с такой трактовкой участников Майдана.

Из книги "Родительский день"

"О какой именно свободе ты говоришь? У нее столько версий... И о какой несвободе? В нынешнем-то мире? Я б тебя понял, а может, и признал бы правоту, если б речь шла об абсолютизме, самодержавии, диктатуре. Когда ничью личность государство не признает хоть чуть-чуть автономной и независимой от себя. Когда человек всем обязан ему, а прав не имеет. И любую попытку заявить о них государство давит и убивает. Как писал Гоббс: Левиафан пожирает их вместе с рожками-ножками". Отвечает Леший: "Но разве мало мест, где и теперь это так?" "Меньше, чем было совсем недавно. Во множестве стран гражданин, если хочет, участвует в управлении. И лично. И коллективно. И голосует. Или выдвигается кандидатом. Коллективно – объединяет людей вокруг какой-то проблемы или задачи". "То есть ты говоришь о том, что называют демократией. Во-первых, еще вопрос, насколько этот человек или люди на самом деле свободны в этом действии. Разве ими не манипулируют медиа, работающие на тот или иной интерес? Конечно, славно, если интерес достойный: защита людей и среды, право меньшинств, развитие отсталых, еда голодным. Даже доходность может быть таким достойным интересом, если товар служит не только производителю и продавцу, но и общему благу. Скажу тебе больше, даже если этот доход производителей и торговцев оружием – тогда, когда оружие идет к тем, кто защищает свободу. Но разве мало примеров, когда все наоборот? Да и что говорить, сам все знаешь. Избавь меня от этой странной дидактики".

– Это из вашего диалога?

– Да. Их несколько. Все-таки эта книга о семейной любви, об общении в семье среди войны, в городе, объятом войной. Без разговоров – никуда. И вот герои идут по городу. Там справа – разбитый концертный белый рояль. А слева – торгуют помидорами. А впереди – женщина с мужчиной говорят на русском, и никто им не мешает. А позади – дом, откуда все уехали в эмиграцию. Они все это видят и обсуждают. Доверительно, жестко спорят.

Старший боится, что парень... Хотя какой парень? Молодой взрослый 33 лет, ответственный, цельный, многого добившийся. Но один боится, что этот многого добившийся мало ли какие способен совершить неожиданные поступки и как это может быть страшно. А другой может сам принимать решения. И, при всей любви к старшему, настаивает, что он сам себе голова, взрослый, большой человек. И он – решает.

Дмитрий "Леший" Петров

Потом, спустя большой срок, один мудрый человек, у которого девять детей, педагог, успешный и как отец, и как преподаватель, когда мы с ним обсуждали отношения отцов и детей, сказал: "Самое главное, что мы можем преподать нашим детям, – способность к самоопределению. Это главное, ключевое". И дальше: "Но вот мы научили их самоопределению. Добились успеха в главном своем деле. И вдруг видим – с этого момента мы с ними ничего сделать не можем. Дальше они своими ножками идут. Глядят на нас с любовью, обнимают и говорят: "Извините, дальше мы сами". И это может обернуться большим счастьем. А может – страшным горем.

– Ты смотришь на Лешего восхищенными глазами в этих диалогах. Это философский спор взрослых мужиков, у которых есть опыт, прочитанное, жизненные выборы. Это урок и родительской любви, и сыновней. И вы оба бережно включаете в это мать Лешего...

– Не думаю, что у меня хватит сил обсуждать это…

– Перемещаясь по книге, герои перемещаются по миру – Грузия, Греция, Франция, Курдистан, Израиль. Это нечастые встречи, все давно в эмиграции. Но единственный город, который ты называешь с большой буквы: "Город", – это Киев.

– Это отзвук Булгакова. В Украине литературоведы и историки относятся к нему неоднозначно. А для меня и пьеса "Дни Турбиных", и роман "Белая гвардия" – яркие, мощные тексты. И один из главных героев – Город, где развивается сюжет. Для автора он несравненно больше, чем топоним. Это его культурная среда. Место жизни. Когда мы там бывали, а бывали много раз, и говорили, и встречались с удивительным, то чувствовали: это куда больше и важнее, чем название. Больше, чем столица страны. Это Город. Это то, где вершится жизнь.

– Вы жили в квартире, которую он снимал несколько лет?

– Нет. Эту он снял, чтоб мы втроем поместились. Жил он очень скромно, у нас никогда ничего не просил, ни в детстве, ни в юности, ни взрослым. Зарабатывал сам. Поэтому жил в махонькой квартирке. И снял для нас большую квартиру в старинном доме близ Банковой. И в ней в книге многое происходит. Звучат сигналы тревоги. Утром, днем, вечером, ночью. В Израиле – не так. Там "Железный купол". Его иногда пробивают, но он спасает. И народ там хоть жестоковыйный и вольный по природе, но слушает команды Службы тыла, а она говорит: "Вот сирена, вот убежище. Не придешь в убежище – серьезное правонарушение". В Городе во время сирены, наоборот, говорят, что хорошо, когда убежище рядом, но, вообще-то, шанс на то, что Shahed попадет лично в тебя, невелик. Кстати, стены в той квартире были здоровенные.

– Правило двух стен?

– Да. Надо встать между двумя капитальными стенами как минимум, если убежище далеко. Это вообще страшная история, когда люди привыкают к бомбежкам, к ракетным ударам. Ты говоришь с девушкой, а она: "У меня рядом завод "Артем". Прилетела ракета… У меня вынесло в кухне все. Я там чай пила. Сирена. Я в коридор, где капитальные стены. Возвращаюсь в кухню – ни чашек, ни мисок, ни шкафов, ни окон, ни рам, ни дверей". Но люди привыкают. Как это оценить?

Я очень не хотел, чтобы в этой книге было морализаторство. В ней мой вечный собеседник однажды говорит: "Давай прекратим эту глупую дидактику". То есть наставительность. Он прав. Я никого не хочу поучать, не дай бог, претендовать на преподавание морали и нравственности. Конечно, нет. Но я вижу, как люди следуют своим идеалам на практике, и это не единичный случай: не один, не два, не сто. Есть люди абсолютно аморальные – примеров море. А им противостоят люди моральные. Это и есть конфликт.

Фото Лешего и его друзей у памятника Бакунину

– Еще цитату?

– Главы книги перемежаются вставками, интерлюдиями, где могут быть строки из энциклопедии, объясняющие, что такое "леший" в мифологии, мемуары исторических лиц вроде Сталина или Махно. Или строки из новостей. И вот такую я прочитаю.

Из книги "Родительский день"

"Вышедшего из кировской колонии математика Азата Мифтахова отправили под арест по новому делу – об оправдании терроризма. Аспиранта мехмата МГУ незадолго до освобождения обвинили в оправдании терроризма на основе рапорта ФСБ (часть 1, статья 205 пункт 2 Уголовного кодекса). В середине августа его внесли в перечень экстремистов и террористов, который ведет Росфинмониторинг. По версии следствия, весной, во время просмотра новостей о войне, Мифтахов сказал вслух, что будет мстить за смерть друга, который воевал на стороне Украины". "Медиазона", 5 сентября 23-го года.

– Это трагедия большого ученого. Мифтахов – талантливый математик. Недаром за него заступались ученые Европы. И тоже человек убеждений. Ситуация его в заключении очень тяжелая. Его последнее слово на процессе – удивительное историческое свидетельство. Думаю, что коль скоро вышла книга последних слов либеральных деятелей, то вполне заслужили свое место и последние слова людей леволибертарных взглядов. Это отважные люди, и часто они оказываются в заключении по сфабрикованным обвинениям.

Мы живем среди горя. Вот близкие солдат с оторванными конечностями, которые могут быть героями и состояться, будучи раненными так сильно. Это – родители погибших, которые в душе и памяти. Это – родители пленных, мало что знающие (или – ничего не знающие) о судьбе своих детей и мужей. И близкие заключенных, тоже мало что знающие. Представьте себе чудовищную ситуацию, когда человека на пять минут освобождают, его встречают близкие, а его снова забирают. Что это, как не садизм? Вот среди чего мы живем.

Это не значит, что надо погрузиться в бесконечные рыдания, апатию, депрессию. Вовсе нет. Но подчеркну: я никого не призываю брать оружие. Я не оправдываю терроризм и экстремизм. Но если сердце велит человеку сражаться за идеалы, я не могу его остановить. Никого. Ни Лешего, никого другого. Такие дела.

Горе останется горем. Многое из того, что могло случиться, случилось. Это надо понять, оценить и жить в мире, какой есть, а не в том, который ты выдумал. Это важно. Я никогда не ощущал себя полностью цельной личностью, в отличие от того, что я думаю о Лешем. Я тяжело переживаю то, что происходит, и все, что произошло со мной, и с ним, и с близкими. Но жизнь продолжается. И конечно, мне абсолютно чужд девиз, иным близкий: "Да, смерть!".

– Это нацболы?

– Это было у Испанской фаланги, у Испанского иностранного легиона – "Да, смерть!". Они это провозглашали как мистический девиз. Смерть… А мне близка мистика жизни. Великая тайна жизни. Когда я закончил книгу о Кеннеди и знал, что она выйдет, то рассказал друзьям: "Вот, моя книга о Кеннеди выйдет…" А они: "А ты знаешь, кто его убил?". Оказалось, главное, что важно в этом большом политике, – его убийство. И я придумал ответ: "Его жизнь намного интереснее его смерти". Жизнь прекрасна. Смерть ужасна. У этой позиции есть противники. Но мне нечего с ними обсуждать.

Прочитаю еще одну вещь. У книги есть эпилог. Во вставках между главами есть стихи прекрасного поэта Виктора Сержа, прозаика, публициста, погибшего в Мексике в 1947 году, сталинского узника и отважного борца. Есть песни курдов. Есть и стихотворение, написанное мной.

Из книги "Родительский день"

"Виденья, миражи, фата-морганы порой спасают, погрузив в туманы и непроглядность дымовых завес от данных в ощущениях реалий, оторванных голов и гениталий, и звона в темноте седых небес, и тесноты расстрелянных окопов, где глад, резня и мор летят галопом, а вслед хохочет белобрысый бес. Где стол был яств – пылятся урны с прахом. Осталось водку с кровью пить с замахом, закусывая дёрном и листвой. Сгоревший танк чернеет над оврагом. И возвращает друг пустую флягу. А по полю бредет любовь с косой. Любовь – с косой. Костяк старухи – с розой. Нет утешенья. Только боль. И слезы. И в визге ветра – душный крик немой. Не мой? А чей же? Здесь ли путь домой? О, я дождусь объятий возвращенья, которого неведомы пути, не позабыв, что Бог дает мученья лишь только те, что можем мы нести".

– Выносишь ли то, что Бог дал, это мучение?

– Почти нет.

Воин, анархист ученый. Часть 2

– Книжка называется "Родительский день". Название отсылает к пионерлагерю или интернату, куда родители едут проведать ребёнка. С другой стороны, у православных Родительский день – день поминовения.

– Точно. Когда ты сталкиваешься в жизни с тем, с чем столкнулись мы, – это своего рода смерть. Это очень личное. Я подписан на группу, где общаются родители пропавших без вести военных, в основном это американцы, европейцы. Всех объединяет то, что, пережив горчайшую в жизни беду, они стали другими. Да. Ты другим становишься. Но если ты пережил ужас и хочешь, чтобы жизнь у других была счастливее, и что-то посильное для этого сделать... Все-таки я не совсем юноша, много чего не могу, но писать и говорить могу. И то, что делаю я, – это выход и обязанность. Я должен был это написать – и написал.

– Это памятник Лешему и памятник пропавшим с ним без вести ирландцу и американцу.

– Чудные парни. Купер из очень простой штатовской семьи, баптистской, черной, с севера, из индустриальных мест. С его мамой мы общались по Skype. С сестрой Финбара Каферки общались теснее. Он из большой ирландской семьи. Был в Курдистане. Там много европейцев, они стараются защитить Рожаву, вольный Курдистан, от турок, игиловцев, джихадистов.

– Сейчас там тревожно.

– Очень. Чем обернется крах режима Асада? Для мира, Ближнего Востока, свободного эксперимента Рожавы, где строят систему свободных коммун? Это сильный в военном отношении проект, его поддерживают американцы, хотя этого никто не ждал. А чем дело кончится, никто не знает. Но там люди, сражающиеся уже 50 лет. Кто-то из них – за свое государство, это одна ветвь движения. Кто-то – за солидарное общество.

Но если вернуться к европейцам: они едут туда не зря. Чиа не был высоким интеллектуалом, он защитник маленького острова в Ирландском море, где родился, от нефтяного строительства корпорации Shell. Но много там и академических людей, пишущих статьи и книги, людей из важного в мире пласта интеллектуалов. Философия свободы, что бы с ней ни делали, как бы ни пытались уничтожить или оболгать, живет много десятков лет. Отчасти потому, что ее носители не любят болтать о том, кто они, как их звать, где они были, что делали…

– Мы из книги узнаем, что Леший далеко не все говорил своим родителям...

– Да ничего он не говорил. Обнимал, целовал, обсуждал философские темы и личные вопросы – девушки, еще что-то. Даже сведения про девушек из него надо было клещами тянуть. Вот Одарка, мерцающая в тексте как героиня… Она мерцает, потому что никто так и не вытянул из него, кто она. Так я и не встретился с ней. Это люди, жизнь которых во многом – тайна. Не потому, что они боятся, а потому, что не болтуны.

– Задам самый тяжелый вопрос. Он пропал без вести?

– Да.

– Подтверждения его смерти фактически нет?

– Нет.

– Есть ли вера или надежда, что он жив, в плену, где-то ещё, в невыносимых условиях? Что можно делать и с этим знанием, и с поисками тех, кого, как ты сказал, под Бахмутом море полегло? Это мучительная ситуация, когда не знаешь, что на самом деле произошло.

– Вера – главное, что есть. Верно ты сказала: "Веришь ли ты?" Верю. Остальное комментировать не буду. Я хочу повторить: вера – главное. В какой-то момент ты понимаешь, что главное – вера. Во всех смыслах.

Дубок в память о Лешем

– Маленький дубок посадили его друзья в Киеве.

– Ребята из движения посадили, на наших глазах. Построили ограду. Спасли его жарким летом 23-го года. Спасли от холодной зимы 23–24-го годов. Он растет. Его посвятили Лешему, но он там в честь всех ребят. В Лейпциге на одном из деревьев в парке есть мемориальная доска. Есть деревья памяти в Швейцарии, в горах Юры. Они растут, живут. Красивые. Их навещают, и дальше будут его растить.

– Ты автор книг об Аксенове, Гладилине, русской эмиграции, исследовал неподцензурную литературу, самиздат. Насколько опыт интеллектуального проживания трагических времен помог в работе над книгой о Лешем? В осознании трагедии, в которой мы живем?

– Я все время думаю о родителях. Тех, кого казнили или замучили в самое разное время за их слова и добрые дела. Забивали, вешали, расстреливали. И вот я думаю об их родителях. Их множество повсюду в мире. Диктатура, произвол, насилие со стороны захвативших власть, считающих, что им можно и доступно всё.

Холокост. Массовые казни за то, что евреи, за веру, национальность. Политический государственный террор – кары за идеи. И не только в Германии, а в Италии, Испании, Греции, Чили, Советском блоке. Когда говорят, что в СССР миллионы людей были жертвами репрессий, часто делают акцент на том, что они – невинные жертвы чудовищного режима. Невинных бесконечно жаль. Но были и тысячи тех, кто сознательно с ним боролся, отвергал его, он противоречил их представлениям о справедливости, праве, совести и долге. Их звали анархистами, эсерами – или никак не звали. Но они действовали ради того, что ценно их уму и душе. Их уничтожали. И у всех них были родители. Мы знаем героев, но мало знаем их близких. А они – эти мученики – часть истории. Человеческая боль. Из нее тоже соткан мир. И она достойна разговора и размышления.

Дмитрий "Леший" Петров

Подкаст "Вавилон Москва" можно слушать на любой удобной платформе здесь. Подписывайтесь на подкасты Радио Свобода на сайте и в студии наших подкастов в Тelegram.