В Саратове вышла книга "Саратовские художники. Возвращенные имена", посвященная историям десяти репрессированных художников. Автор, журналист Алексей Голицын семь лет работал в архивах ФСБ, разбирая написанные от руки допросы, протоколы обысков и описи имущества. В книге собраны не просто истории художников, но и полные расшифровки всех материалов уголовных дел.
Открытка, написанная художником Иваном Щегловым
"В апреле 1950 года в Московское издательство "Детгиз" поступила почтовая открытка без подписи и обратного адреса.
"Саратов 9/4 50
Сейчас прочел изданную вами книжечку для детей "Муму". Это настоящее высокохудожественное произведение. У нас, в Союзе, нет таких писателей и не может быть, в силу того, что у нас свирепствует диктатура Сталина. У нас не писатели, а холуи. Да, так, к большому сожалению, так. Да здравствует холуйство!"
Так начинается одна из историй, рассказанных в книге Алексея Голицына.
Автора письма установили за полгода – им оказался 70-летний саратовский художник Иван Щеглов. Его, как полагает Голицын, раскрыли быстро, потому что Щеглов на тот момент уже находился под негласным надзором. Художник был дважды судим: в 1928 году за укрывательство имущества своего приятеля-спекулянта и в 1933 году – за антисоветскую деятельность. Но тогда Щеглов отделался условным сроком.
В 1951 году в постановлении на арест было сказано, что "в открытом письме Щеглов излагает гнусную клевету на демократические принципы Советского государственного строя и пытается дискредитировать одного из руководителей ЦК ВКП (б) и Советского правительства".
Иван Щеглов, фотография из уголовного дела
Художника арестовали 18 февраля 1951 года. Допросы длились два месяца. Все два месяца следователь пытался заставить художника признаться, что антисоветской агитацией он занимался на постоянной основе и в составе группы лиц. Доказать это следователю не удалось, порочащих характеристик от соседей и коллег собрать не получилось. Несмотря на это, четвертого мая 1951 года областной суд приговорил Ивана Щеглова к 10 годам лишения свободы с поражением в избирательных правах сроком на три года. А также лишил художника медали "За доблестный труд в Великой Отечественной войне".
Щеглову в некотором смысле повезло: в 1953 году умер Сталин и политических заключенных стали выпускать из тюрем. В 1955-м освободили и Ивана Щеглова.
Карикатуристу Францу Весели (о котором в Саратове до первой публикации Голицына буквально ничего не знали) повезло куда меньше. Весели родился в Будапеште в семье рабочего. Учился в Венской академии художеств. В 1914 году был призван в армию, участвовал в Первой мировой, попал в плен к русским. По окончании войны не стал возвращаться на родину из Советской России. Голицын полагает, что художник проникся коммунистическими идеями и остался строить молодое государство. Жил он в Ярославле, выучил русский в совершенстве, женился, обзавелся отчеством – стал Францем Игнатьевичем. Работал в газетах карикатуристом. В 1935 году уехал из Ярославля в Саратов по приглашению главного редактора саратовской газеты "Коммунист" Владимира Касперского. Последнего власть постоянно бросала на проблемные участки идеологического фронта: псковский большевик, он занимался партийной и редакторской работой в Челябинске, Екатеринбурге, Севастополе, Иванове, Москве, Сталинграде, Саратове.
Карикатуры Франца Весели
И для Весели, и для Касперского Саратов стал последним пунктом назначения. Касперскому предъявили шпионаж в пользу польской разведки, и расстреляли в ноябре 1938 года.
Франц Весели пытался доказать свою лояльность в заявлении на адрес месткома при редакции газеты "Коммунист", в котором перечислял свои заслуги перед советским государством и просил местком снять с него позорящую кличку "странной личности". В итоге его, как и Касперского, арестовали по обвинению в шпионаже (в деле упоминаются австрийская, германская и японская разведки) и расстреляли.
Открытием для саратовских музейщиков стал и карикатурист Юрий Зубов, оказавшийся в Волголаге за "ведение антисоветской агитации". Антисоветскую агитацию Зубов отрицал, но подтверждал "сборища литературных работников и художников" с целью пьянства. Уже когда книга готовилась к выпуску, на Голицына вышли родственники Зубова и прислали фотографии художника из лагеря: он и другие заключенные сколотили в лагере "джаз-оркестр зверей" и играли запрещенную музыку в масках животных.
Лагерный джаз-оркестр, в котором играл Юрий Зубов
– Эта работа научила меня тому, что в жизни нет понятных алгоритмов, – говорит Голицын. – По одной и той же статье тебя могли и расстрелять, а могли отпустить с миром. Ты мог в лагерях гнить на тяжелых работах, а мог играть джаз.
Также в книге есть уголовные дела художников Фёдора Корнеева, Александра Скворцова, Виталия Гофмана, Валентина Юстицкого, Бориса Миловидова, Фёдора Русецкого и Семёна Полтавского.
Смотри также Диктатор и художники. Сталин в кривом зеркале живописиЗа что расстреляли Оську
История этой книги началась семь лет назад. В 2014 году Алексею Голицыну, который возглавляет саратовский литературный журнал "Волга", принесли воспоминания писателя Николая Кирюхина "Страшные годы. Пережитое". Там рассказывалось о том, что творилось в саратовской писательской среде до войны.
– Меня поразили там не столько репрессии, сколько сумбур и ужас того, что творилось в Саратове в 30-е годы, – вспоминает Голицын.
Комментарии к тесту было составить невозможно: фамилии, которые упоминал Кирюхин в тексте, ничего редактору не говорили.
– Чтобы отыскать хоть что-то об этих людях, я пошел в Архив новейшей истории, бывший партийный архив, – вспоминает Голицын. – И там набрел на потрясающие источники информации – стенограммы партийных заседаний. Годов до 60-х, наверное, они фиксировались достаточно подробно. Записывались даже реплики с мест.
В стенограммах нашлись фамилии тех, кого упоминал Кирюхин. Сначала человека обсуждали, а потом упоминалось, что он изъят "органами".
Журналист Алексей Голицын
В саратовское управление ФСБ Голицын написал заявку наобум: "Прошу предоставить мне право ознакомиться с уголовным делом такого-то". Запрос подписала главный редактор "Свободных новостей" Елена Иванова. Именно там вышел цикл публикаций о репрессиях 30-х годов в Саратовской области.
Первое уголовное дело, которое Голицыну выдали в архиве УФСБ, было делом Иосифа Кассиля, родного брата писателя Льва Кассиля.
– Он всем известен, как Оська из "Кондуита и Швамбрании", – объясняет Голицын. – Иосиф преподавал в саратовских вузах. До назначения председателем саратовского отделения Союза писателей он не написал ни строчки художественной прозы. И надо было такому случиться, что первая повесть, которую он написал, была объявлена антисоветской. Для меня и сейчас загадка, почему одно произведение – антисоветское, а другое – нет. Где та граница, за которой ты преступаешь закон? Я прочитал сотни, если не тысячи страниц, связанных с правыми уклонистами, троцкистами и прочими -истами, но заставь меня сказать, чем они отличаются от других –истов, я не смогу.
Дело Иосифа Кассиля многое Алексею Голицыну объяснило. Например, протокол, отпечатанный на стеклографе – копировальной машине, – скорее всего фальшивка. "Видишь перед собой копию – будь уверен, это подлог, который сочиняли следователи, а потом рассовывали по разным делам", – уверен журналист.
В уголовном деле Кассиля два или три основных допроса были отпечатаны на стеклографе. Понял это Голицын, когда допросы самого Кассиля увидел в чужих делах.
За эти минуты три человека, которые видели тебя в первый раз, решали – виновен ты или нет
– При том объеме подсудимых физически руками все это писать и переписывать было невозможно, – объясняет журналист. – Люди наполняли дела вымышленными фактами и конкретными фамилиями. И на основании фейков арестовывали всё больше и больше людей. Понимаешь, какое это было правосудие, когда человека расстреливали на основании бумаги, которую никто никогда не писал и не подписывал? Если ты был убийца, грабитель, вор, тебя судили с адвокатом и прокурором, ты пользовался всеми правами, которые положены на суде. Ты имел право на защиту, на переписку, на свидание. Но если ты шел по 58-й статье, то специальным указом 1934 года тебе не полагалось ни защиты, ни свидетелей. Три человека 15 минут слушали твое дело. Да, самое короткое судебное заседание из тех, какие я читал, длилось десять минут, самое длинное – двадцать. За эти минуты три человека, которые видели тебя в первый раз, решали – виновен ты или нет. И делали это на основании липовых бумаг.
Иосифа Кассиля расстреляли. Его жену как члена семьи врага народа вместе с маленькой дочкой сослали в лагерь.
Раньше Павлика Морозова
По словам Голицына, который за семь лет прочитал и расшифровал больше двадцати уголовных дел из архивов ФСБ, главной задачей карательной машины в те годы было создать групповое дело.
– Это всегда была антисоветская троцкистская диверсионно-террористическая группа, допустим, саратовских художников, – говорит автор книги.
Карикатуры репрессированного Франца Весели
Почему они это делали? Голицын считает, что в первую очередь маховик репрессий раскручивала плановая система.
– Если у тебя результаты хуже, чем у соседнего отдела, то ты, разумеется, получаешь по башке, – объясняет он. – Вообще, трудно себе представить, что творилось у рядовых сотрудников НКВД, если у нас в области в те годы четыре начальника НКВД были расстреляны друг за другом.
Вторым фактором Голицын называет личный страх. Если ты недостаточно ревностно борешься с врагами народа, тебя могут обвинить в мягкотелости и недостаточной бдительности.
– Все те страшилки, где муж на жену доносит, это ведь совсем не страшилки, – говорит журналист. – В среде коммунистов это воспитывалось с пионерских времен. Павлика Морозова еще никто не сделал героем советских пионеров, а пионеры Республики Немцев Поволжья уже ловили врагов народов среди членов своих семей.
Государство продавало это имущество через комиссионные магазины. В том числе нижнее бельё
По словам Голицына, наткнуться в ходе работы на горы трупов он был морально готов. Но пугала обыденность, отраженная в протоколах: люди в обычной жизни, совершенно безо всяких сомнений, посылают на смерть тех, с кем они живут.
– Больше всего на меня действуют такие вещи: у расстрелянного по антисоветской статье нужно было обязательно конфисковывать всё имущество в пользу государства, – объясняет он. – Государство продавало это имущество через комиссионные магазины. В том числе нижнее бельё.
Он показывает фото, сделанное на телефон. Специально оговаривает, что публиковать нельзя. На фото акт, в котором зафиксировано, что в розницу Сарторга сотрудник НКВД (фамилия неразборчиво) сдал среди прочего четыре пары кальсон старых, бумажных по цене 3 рубля 50 копеек, три пары трусов старых по цене 2 рубля, и две пары носков старых, изношенность 50%, по цене 1 рубль.
Вещи были изъяты из квартиры директора одного из саратовских вузов, которого впоследствии расстреляли. Этот документ Голицын обнаружил полтора месяца назад.
– Во-первых, это многое говорит о благосостоянии советского человека, который покупал в комиссионке заношенные трусы, – говорит исследователь. – Во-вторых, о государстве, которое их конфисковывало: помимо пиджаков, пишущих машинок, книг, личного оружия изымать носильное бельё и продавать его в комиссионках!
Но кто вспомнит художника, изъятого органами?
Несмотря на то что в архивы ФСБ Голицын пришел через писательскую историю, через какое-то время у него накопилось несколько уголовных дел о саратовских художниках. Франц Весели был только первым из целого ряда.
– Саратову с писателями не повезло – вопиющие графоманы, – говорит автор книги. – В отличие от художников. Но кто вспомнит художника, изъятого органами? Кто будет писать его биографию, а самое главное, на основании чего? В начале 2019 года я подошел к Галине Беляевой (она старший научный сотрудник художественного музея им. Радищева) и предложил ей совместный проект. Я беру на себя весь фактический материал, а она – иллюстративный. Мы написали заявку в Фонд президентских грантов и, к моему удивлению, его выиграли.
Как НКВД стал хранилищем памяти
К книге "Саратовские художники. Возвращенные имена" Галина Беляева написала вступительную статью о том, что любая память – предмет конструирования. "Никогда не бывает лишним разобраться с тем, кто именно помнит и для чего помнит", – написала она.
Если не понимать исторического контекста, ты не поймешь, что произошло, решишь, что художник деградировал
– Культурная память – это настолько сложное пространство. Когда мы говорим о возвращении имен, то должны задаваться вопросом – насколько эти художники интересны как художники, а не в связи с репрессиями? – Беляева считает, что архивы надо открывать обязательно, чтобы понимать, какой в те годы была реальная ситуация. – Этой системой художников ломали. Видно, как менялась их манера письма. У того же Бориса Миловидова до ареста были светлые, лучезарные, светоносные работы на белых грунтах, лиричные, воздушные. После ареста – пусть он был в заключении всего месяц – тональность поменялась. С 1934 по 37-й год он начал писать абсолютно мрачные работы в глухой коричневой гамме. Если не понимать исторического контекста, ты не поймешь, что произошло, решишь, что художник деградировал.
Галина Беляева
Вспоминает она и историю Ивана Щеглова, отмечая, что два уголовных дела – 33-го и 51-го годов становятся некими контрольными точками: протоколы допросов 1933 года дают образ человека эмоционального, открытого, общительного. Он никого не стесняется, в кругу друзей "лепит, что думает": "Что за ерунду придумал Ленин про кухарку, которая сможет управлять государством?" Протоколы допросов 1951 года показывают нам человека закрытого, который никуда не ходит, ни с кем не общается, в квартире которого никто не бывает.
Органы безопасности, стремившиеся стереть человека из информационного поля, оказались невольными хранителями памяти
Уголовные дела невероятно информативны. Художественная среда, отмечает Беляева, неоднородна, и по тому, как группируются участники уголовных дел, можно понять, как и по какому принципу формировались локальные художественные кружки.
– В этом есть в некотором роде даже ирония: органы безопасности, стремившиеся стереть человека из информационного поля, уничтожить всю информацию о нем, оказались невольными хранителями памяти, таящими внутри уголовных дел подробности жизни, фотографии и карикатуры, – говорит Беляева.
За счет возвращения имен история советского искусства будет корректироваться, трансформироваться и дополнится, считает искусствовед. И это процесс ближайших лет, который пополнит историю искусства XX века большим количеством имен.
Картина репрессированного художника Бориса Миловидова
Уголовные дела саратовских художников – далеко не всё, что удалось найти и расшифровать Алексею Голицыну. Большая часть протоколов, доносов, описей свет ещё не увидела. Где-то с фотоаппаратом, где-то с ноутбуком, где-то переписывая дела от руки, он работает в архивах уже семь лет. Огромный труд – физически это всё расшифровать. Истории хранятся на сайте, созданном в процессе работы над книгой "Саратов. Возвращённые имена".
Их вина заключалась в том, что часть из них – немки и они выписывали журнал "Работница" на немецком языке
– Там интереснейшие дела, – делится автор. – Например, дело группы фашистов из саратовских вузов, которыми оказались женщины в возрасте. Их вина заключалась в том, что часть из них – немки и они выписывали журнал "Работница" на немецком языке. А ещё не выкидывали из библиотек книги, которые по новому порядку обязаны были выкинуть. Среди этой группы фашистов оказалась жена Александра Скафтымова (он – доктор филологических наук, преподаватель Саратовского университета). Дело о взрыве в Крытом рынке – в 1938 году там взорвался паровой котел в подвале. Погибло 15 человек, 50 получили ранения. Взрыв объявили терактом. В его совершении призналась группа товарищей, часть из которых на тот момент уже сидела. Из партархива изъяли все протоколы собраний, осталось одно уголовное дело начальника Сарторга, который посылал яблочное повидло в Хвалынск, когда там своего девать некуда. Жуткий контрреволюционер. Когда произошел взрыв, этот бывший начальник признался, что это он взорвал. Это одно из самых трагических происшествий в Саратове, помимо обрушения железнодорожного моста при строительстве, но о нем никто практически и не знает.
Мне хочется знать правду не потому, что она такая ужасная
Голицын говорит, что не смог остановиться, ограничившись поиском имен для комментариев к мемуарам Кирюхина – потому что вся тема репрессий в применении к Саратовской области оказалась terra incognita, это область слухов и кривотолков.
– Ты себя чувствуешь детективом – ты сейчас узнаешь, как все это было на самом деле, – говорит Голицын. – Мне хочется знать правду не потому, что она такая ужасная. А потому, что это лучше, чем вообще ничего не знать.