Москвич Александр Подпорин вместе с женой владел небольшим бизнесом, растил четырех детей, участвовал в протестах 2010-х годов, помогал волонтером оппозиционным кандидатам на местных выборах. В 2022 году, после нападения России на Украину, Подпорин стал помогать украинским беженцам перебираться через территорию России на Запад. В результате против него было заведено дело, полиция ворвалась домой с обыском, два месяца Подпорин провел под домашним арестом, детей в школе травили за то, что их отец помогает украинцам. Поняв, что все может закончиться тюрьмой, Подпорин вместе с семьей бежал из России в Аргентину.
О том, как семья Подпорина начинает новую жизнь, – фильм "Аргентина. Трудности перевода" в документальном проекте "Признаки жизни".
Монолог Подпорина
Теперь я в розыске
– Для меня большим фактором жизни в Аргентине является свобода, и эта свобода, ощущение, что ты человек, человек на первом месте, перекрывает все остальные минусы. Находясь в России, я этого не чувствовал.
У меня до 24-го [февраля 2022 года] вообще знакомых с Украины не было, мы были просто политические активисты, боролись против режима. Я стал волонтером, координатором по вывозу украинских беженцев. Теперь я в розыске.
Александр Подпорин и одна из его дочерей
Ходишь по Манежной площади и глазами пытаешься найти хоть кого-то, кто тоже пришел
У нас был с женой небольшой бизнес, мы продавали вещи. Мы были в российском протесте с 2012 года, активно – где-то с 2018–19-го, когда независимые депутаты хотели выдвигаться, помогали со сбором подписей, выходили на пикеты, митинги.
24-го числа, когда началась война, мы поняли: все. Наша жизнь и так была не сахар, но 24-го числа стало очевидно: мы пришли на митинг, прямо 24-го, я увидел этот ручеек в полторы тысячи человек и понял – все, мы проиграли. В тот день на митинге задержали жену. Второй раз на митинг – нас уже двоих задержали. Третий раз на митинг – уже никого не было. Четвертый раз – ты ходишь просто по Манежной площади и глазами пытаешься найти хоть кого-то, кто тоже пришел.
Два трясущихся, испуганных пожилых человека, которые рыдают
Мы начали искать, что делать, чтобы было не настолько больно. Нашли возможность помогать беженцам с Украины покидать Россию и выбираться на безопасную землю. Детям мы сразу сказали, что мы не сможем их оградить от того, что происходит с нашей семьей из-за войны. Это был май, школа закончилась, дети уехали на дачу, у нас освободилось четыре койко-места, мы начали принимать беженцев у себя. Два трясущихся, испуганных пожилых человека, которые рыдают, разговоры на кухне... Это было очень тяжело, это был момент, который определил дальнейшую жизнь, – я понимал, что, скорее всего, за нами придут.
В музыкальной студии в Буэнос-Айресе
Они не верили в доброту поступков, что ты делаешь это, потому что тебе больно и плохо
Все лето нон-стоп, без выходных мы принимали у себя людей. Постоянно кто-то новый жил, с новыми рассказами, с ужасами. Мы давали какую-то еду, минимальные деньги на проезд, и они ехали дальше. Это все длилось до сентября. Я понимал, что риск задержания велик, мне начали звонить эфэсбэшники из Белгорода и начали спрашивать, каким образом я помогаю беженцам. В ночь на 25 сентября ко мне пришли с обыском в квартиру. Вломились в коридор, повалили на пол. Не могу сказать, что били, но мутузили так, что повредили голову. Меня поразило: они не верили в доброту поступков, что ты делаешь это, потому что тебе больно и плохо. Назначили два месяца домашнего ареста, на меня повесили браслет.
У старших дочек – у сыновей такого не было, они помладше, – начался буллинг. Из-за того, что мы помогали украинским беженцам.
Буэнос-Айрес
За весь год, что это длилось, родители ни разу не позвонили адвокату
Мой отец ко мне не приехал. Ему дочка звонила ночью, когда меня забрали, просила приехать – он не приехал. Мама тоже не приехала. Мы враги, с их точки зрения, – для себя, для страны, для наших детей, привезли их в какую-то странную Аргентину. Мы справлялись одни – я, жена и дети. За весь год, что это длилось, родители ни разу не позвонили адвокату и не спросили, на каком этапе мое дело. Во всем винили мою жену, говорили, что она во всем виновата, что я бесхребетный. Мы с ней начали жить с 18 лет, мы друг друга знаем на миллион процентов. Когда родители пытаются мне объяснить, что они мои родители, я говорю: вы со взрослым мной не жили никогда, вы вообще не знаете меня как человека.
Меня подпитывало то, что я в волонтерстве, видимо, нашел себя. Это очень сложно в 37 лет понять, что ты хочешь помогать людям.