Цивилизация освобождения. Ярослав Шимов – о выборе Запада

"Секрет свободы в том, чтобы просвещать людей, так же как секрет тирании в том, чтобы держать их в невежестве", – написал в ноябре 1792 года один неглупый и просвещенный француз. Этот же человек спустя пару месяцев встал во главе тиранического режима, убившего за год с небольшим несколько десятков тысяч человек. Просвещенного сторонника насаждения свободы с помощью гильотины звали Максимилиан Робеспьер. Сам он, как известно, тоже закончил свои дни под "бритвой революции". На смену диктатуре Робеспьера и его якобинцев пришел развеселый режим Директории – более мягкие, хоть и куда более коррумпированные революционеры. Они не насаждали свободу, а наслаждались ею – например, устраивали в тогдашнем Париже "голые вечеринки", размаху и удали которых могли бы позавидовать злосчастные посетители московского клуба "Мутабор".

"Эта язва пришла к нам с Запада"

В верности свободе клялись и клянутся политики всех сортов: тираны и демократы, воры и моралисты, консерваторы и либералы. Но Французская революция упомянута мной не случайно. С нее, и еще с революции американской, начался грандиозный слом, превративший западный мир (при некоторой условности этого понятия и размытости его границ) в цивилизацию освобождения. Только в этой части планеты традиционный общественный порядок, основанный на древних традициях и сословно-кастовых иерархиях, был сломан последовательно и окончательно.

Новый уклад жизни Западной Европы и Северной Америки, основанный на представлении о равенстве граждан перед законом и неотъемлемых правах человека, изначально был в глобальном масштабе не правилом, а исключением. Но динамика цивилизации освобождения позднее оказалась привлекательной для многих людей во всем мире. Это еще одно ее отличительное свойство: цивилизация освобождения не имеет четких национальных, культурных или государственных очертаний. Это набор принципов и основанных на них институтов, которые могут быть реализованы где угодно.

Правда, опыт показывает, что одни культуры воспринимают эти принципы и создают институты легко и естественно, у других это занимает большее время, третьи же склонны их отвергать как "чуждые". Впрочем, вряд ли сегодня найдется общество, открыто осуждающее свободу, речь идет скорее об интерпретациях этого понятия. Коллективизм разных сортов противопоставляет цивилизации освобождения убежденность в том, что "голос единицы тоньше писка", а подлинная свобода возможна лишь в рамках религиозной, клановой, национальной или иной общности.

Процесс освобождения, впрочем, шел небыстро и не закончен до сих пор. Да и не так-то просто понять, что именно считать его завершением. Женщины обрели равные с мужчинами гражданские права и свободы только в ХХ веке (удивительно, но последней из развитых западных демократий это сделала Швейцария, которая многими считается демократией образцовой), однако о социально-экономическом равноправии мужчин и женщин трудно говорить и сейчас. С освобождением расовых, национальных и религиозных меньшинств дела во многих случаях обстояли еще проблематичнее. Ну, а о том, что право жить свободно, не скрывая своей идентичности, имеют и люди с иными предпочтениями, чем гетеросексуальные, даже в самых либеральных странах заговорили не ранее чем в последние полвека.

Как бы то ни было, уже более двухсот лет западный вектор развития направлен туда, куда указала когда-то французская революция, при всей противоречивости ее наследия, – в сторону свободы и равенства. (Последнюю часть идеологической триады, братство, спишем на склонность революционеров к пафосным речам, уж очень размыт этот идеал.) Неудивительно, что любой прозападный режим, демократический или нет, пусть избирательно, но расширял пространство свободы – если не политической, то экономической, культурной или гендерной. Скажем, Кемаль Ататюрк, совсем не либеральный правитель и уж явно не феминист, дал турецким женщинам избирательное право, возможность получать образование и работать наравне с мужчинами.

И наоборот, каждый режим, противопоставлявший себя цивилизации освобождения, неизбежно ополчался на любые проявления индивидуальных свобод. Применительно к России это описал советский литературовед-диссидент Аркадий Белинков: "Эта язва пришла к нам с Запада..." – шипит ужаленный патриот. И ему вторили в годы Муравьева-вешателя, и в годы Победоносцева, и в годы Столыпина, и, конечно, самые беспробудные, беспросветные и бесстыжие негодяи. Такие "язвы", как свободолюбие, демократия, революции, действительно приходили к нам с Запада, и поэтому все российские мракобесы, жандармы режима, повара обожания, лакеи уважения, золотари прогресса, обозники веры, все черное, серое, грязное, что за века накопила империя, обливало грязью, обдавало вонью, травило и оплевывало Запад, тот, конечно, который создал "Декларацию прав человека и гражданина", "Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремесел", который в 1789 году снес Бастилию, в 1830-м сверг Бурбонов, в 48-м Орлеанов, в 70-м Бонапартов, с осатанением рычало на Запад с ненавистным его парламентом, с мерзкой его конституцией, с проклятой ихней свободой печати, с гнусным его благоговением перед личностью и достоинством".

Испачканная свобода?

Белинков, конечно, чрезмерно идеализировал цивилизацию освобождения. Она то и дело наталкивалась на свои границы, как внешние, так и внутренние, и не всегда умела преодолевать их, не вымаравшись в грязи и крови и оставшись верной своим принципам. "Благоговение перед личностью и достоинством" было нередко очень избирательным, а порой и вовсе уходило на задний план под давлением политической целесообразности. Удивительно ли это, если учесть, что среди отцов-основателей цивилизации освобождения были не только Вашингтон или Лафайет, но и Робеспьер с Бонапартом?

Внешние границы цивилизации освобождения задавали как ее противники и соперники (с некоторыми из них, например, с Россией, западный мир веками связывали странные отношения любви-ненависти), так и она сама. Западная Европа и Северная Америка были не только очагами расширяющейся политической и экономической свободы, технологического прогресса и цветущей культуры, но и имперской экспансии, милитаризма и порабощения многих незападных народов. Трудно удивляться тому, что одним из самых распространенных упреков Западу до сих пор является обвинение в лицемерии, в том, что его свободы предназначены только "для своих", а благополучие западного мира основано на эксплуатации остальной части планеты. Причем звучало и звучит это обвинение из уст не только открытых противников цивилизации освобождения, от Гитлера до Насера и от Чавеса до Путина, но и из среды западных же интеллектуалов и политиков, прежде всего из левого лагеря.

Намеренно или нет, они закрывают глаза на другие, более привлекательные черты этой цивилизации – ее открытость и желание извлекать уроки из своих ошибок. Кажется, мало кто из них понимает, что сами требования расового и гендерного равенства, поддержки истинных и мнимых угнетенных вне западного мира, борьбы с климатическими изменениями и проч. – это продолжение истории цивилизации освобождения. А отрицание этой истории как исключительно "имперской", "расистской" и "постыдной" – очередная благоглупость. Почитая борца с колониализмом Махатму Ганди, вряд ли стоит оплевывать колонизатора Уинстона Черчилля: у обоих есть несомненные заслуги перед цивилизацией освобождения.

Да, этой цивилизации было и есть чего стыдиться. В ее истории хватает случаев ничем не оправданной слабости и предательства – символом последнего стало Мюнхенское соглашение 1938 года. Ее самые громкие победы, над нацизмом и коммунизмом, трудно назвать морально "чистыми". Западным демократиям пришлось прибегнуть к помощи одного монстра, сталинского СССР, чтобы разгромить другого – Третий рейх. И совершить на пути к этому разгрому ряд преступлений вроде уничтожения Хиросимы и Дрездена – о военной целесообразности этих акций историки спорят до сих пор. К счастью – и в этом еще одно отличие цивилизации освобождения от ее противников – подобными деяниями там никто не гордится, по их поводу принято скорбеть.

Глобальное противостояние коммунизму вновь сопровождалось тем, что цивилизация освобождения записала в свои союзники людей, очень далеких от ее идеалов, – от чилийских и аргентинских генералов до африканских диктаторов и афганских моджахедов. Политика – искусство возможного в борьбе за власть, и в этом смысле если не цели, то средства, применявшиеся западными демократиями, порой не сильно отличались от методов их противников. Но градус антизападной критики резко снизится, если представить себе альтернативы "грязноватым" победам цивилизации освобождения – мир, в котором восторжествовали бы Третий рейх или Советский Союз. Более того, сами эти победы оказались возможными еще и потому, что западные лидеры в определенный момент не побоялись "испачкаться".

Выбор между плохим и очень плохим

Похоже, именно такой момент настал и сейчас. Лет 30 назад, сразу после краха СССР и соцлагеря, на Западе и в "молодых демократиях" были распространены представления о том, что цивилизация освобождения восторжествовала и теперь станет глобальной. История как борьба разных типов общественного устройства якобы достигла своего конца. Это оказалось иллюзией.

Причин тому много. Это и надменность, жадность и расслабленность самих западных элит, и политическое мастерство их авторитарных противников, и сама природа той свободы, которую несет цивилизация освобождения. Эта свобода не всегда уютна, поскольку основана на представлении об ответственности человека за свою судьбу. Эта свобода рвет многие традиционные связи, клановые, локальные, кастовые, способные сделать жизнь человека более безопасной, предсказуемой и привычной, ведь далеко не всем по душе новации. Эта свобода дает возможности, но не предоставляет гарантий. Но именно она принесла цивилизации освобождения роль глобального лидера – которую она сейчас может утратить.

У всё большего числа людей, в том числе и на Западе, возникает ощущение бессмысленности и даже нежелательности либеральной свободы. Непреодолимым становится желание примкнуть к коллективу – нации, партии, секте, – способному дать иллюзию общей цели и безопасности (обманчивую, как у овец в стаде, послушных воле пастуха). В похожей психологической ситуации пришли к власти диктаторы первой половины ХХ века. Именно поэтому их наследники набирают силу сегодня.

Спустя треть столетия после одной из самых впечатляющих своих побед цивилизация освобождения находится в самой глухой обороне с 1930-х годов. Причина – отчасти ее собственный характер. Уважение к правам личности, будучи универсальным принципом цивилизации освобождения, распространяется ею и на тех, кто сам его не разделяет. Цивилизация освобождения отказывается от правила "око за око", но именно это и становится ее слабостью в глазах противников. Черчилль пришел в ужас, когда на Тегеранской конференции Сталин предложил ему – якобы в шутку, как потом заявил советский диктатор, – расстрелять сто тысяч пленных немецких офицеров. Что выбрать – верность собственным принципам, подразумевающим гуманное отношение даже к тем, кто гуманностью не отличается, или безжалостную логику войны, требующую отказа от гуманности во имя победы?

Об этой дилемме напоминает нынешняя война в секторе Газа. Западные державы требуют от Израиля максимальной сдержанности в ходе операции против боевиков группировки ХАМАС, чтобы остановить массовую гибель палестинского гражданского населения. Израильское правительство отвечает, что у такой сдержанности есть свои неизбежные границы: их задает местность, застройка, плотность населения, система тоннелей, построенная боевиками под гражданскими объектами, и проч. Остановка боевых действий, утверждают израильские военные и политики, приведет к тому, что их стране не удастся разгромить ХАМАС. Кто прав? Цивилизации освобождения неизбежно приходится выбирать между плохим и очень плохим.

Еще отчаяннее выглядит этот выбор в отношении войны в Украине. Война длится почти два года, она сожрала уже десятки, а то и сотни тысяч жизней и может перемолоть еще больше. Требовать прекращения войны очень удобно и красиво, каждый, кто выступает с подобными требованиями, сразу выглядит записным гуманистом. Но есть неудобный вопрос: как, на каких условиях прекратить войну? Пока нет ни одного из трех необходимых для этого обстоятельств: сближения позиций Москвы и Киева относительно условий возможного мира; желания России прекратить вторжение; желания Украины прекратить сопротивление агрессии. Последнее и есть главное, чем должен бы руководствоваться западный мир, решая вопрос о том, продолжать ли оказывать Украине военную помощь. До тех пор, пока Украина может и хочет воевать за свою независимость и целостность, такая помощь в интересах самого Запада.

И дело не только в том, что, как утверждает Владимир Зеленский и симпатизирующие Киеву западные политики и аналитики, в случае поражения Украины Путин не остановится и следующими на очереди окажутся страны Балтии или Польша. Может, и остановится, по меньшей мере на время: нынешняя Россия не так уж сильна, а война уже изрядно измотала ее. Но и в этом случае есть чего опасаться. Кремль непременно начнет предлагать западным странам восстановить business as usual – "взаимовыгодную дружбу" на бандитско-коммерческой основе, с разделом сфер влияния, газом для Европы, Шрёдером в "Роснефти", олигархическим "Лондонградом" и эфэсбэшными отравителями на Темзе и хорошо проплаченными западными аналитиками и журналистами на Валдайском форуме и немецком телевидении. Ту ситуацию, которая существовала первые полтора десятка лет путинского правления. Мафиозное государство Путина вполне успешно разлагало западный мир, и то, что кремлевский вождь решил перейти от "мягкой силы" к силе военной, возможно, было его самой крупной ошибкой за всё долгое царствование.

Цивилизации освобождения не следует давать ему возможность сделать работу над ошибками. Это стоило бы ей слишком дорого.

Ярослав Шимов – журналист и историк, обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​