История советских репрессий еще долго не будет написана до конца. Нам известны, и то далеко не во всех подробностях, судьбы только обладателей громких имен. От рядовых жертв террора осталось в лучшем случае несколько строк в мартирологе. Между тем именно дела обыкновенных граждан дают представление о сущности творившегося беспредела. Дело, о котором мы рассказываем, стало доступно любому желающему благодаря принятому в Украине в апреле 2015 года закону "О доступе к архивам репрессивных органов коммунистического тоталитарного режима 1917–1991 годов". Оно выложено в числе многих других на сайте государственного областного архива Волынской области. Первое, что бросается в глаза при взгляде на его обложку, – невероятно долгий срок, в течение которого оно продолжалось. Дело было возбуждено в декабре 1947 года, закрыто – в апреле 1993-го. 44 года и 4 месяца. Матерый враг? 18-летняя девушка, вину которой репрессивный аппарат так и не смог доказать и потому отправил ее на каторгу во внесудебном порядке.
11 декабря 1947 года органы МГБ Украины арестовали жительницу села Углы-2 Голобского района Волынской области Деркач Ксению Владимировну, 1928 года рождения, беспартийную, незамужнюю, образование 4 класса, место работы – почтальон. Ксения Владимировна обвинялась в совершении преступлений, предусмотренных статьями УК УССР 54-1"а" и 54-11 – "Измена родине" и "Участие в контрреволюционной организации". За эти деяния ей полагался расстрел или лишение свободы на срок 10 лет с конфискацией имущества.
В организационную связь с бандитским подпольем "ОУН" я была вовлечена в феврале 1946 года
К моменту ареста Деркач уже шесть суток находилась под стражей непонятно на каком основании. Уже 6 декабря она дала следователю райотдела МГБ УССР старшему лейтенанту Смирнову признательные показания.
Вопрос: Следствие располагает данными, что вы имеете организационную связь с бандитским подпольем "ОУН-УПА"?
Ответ: Да, я имею организационную связь с бандитским подпольем "ОУН-УПА".
Вопрос: Расскажите, когда вы были вовлечены в организационную связь с подпольем "ОУН" и кем из бандглаварей?
Ответ: В организационную связь с бандитским подпольем "ОУН" я была вовлечена в феврале 1946 года, числа не помню...
В тот день в дом Ксении Деркач пришли два вооруженных человека, спросили, как ее зовут и кем она работает. Она ответила. Тогда один из пришедших спросил, есть ли у нее советские газеты. Она сказала, что есть, и дала им по газете. Бандглаварь представился "Калиной", а своего спутника называл "Мороз" (оба псевдонима известны из документов. Псевдоним "Калина" носили не менее трех бойцов ОУН-УПА, псевдоним "Мороз" – не менее пяти). Перед уходом "Калина" дал Ксении задание: сходить к девушке из того же села по имени Ликора Ашулик и сказать ей, чтобы она связала варежки "Калине". Это задание Ксения выполнила.
Вопрос: Расскажите о вашей антисоветской националистической деятельности в бытность вашей организационной связи с вооруженными бандитами нелегалами "ОУН".
Ответ: Будучи организационно связана с бандитами-нелегалами "ОУН" на протяжении с февраля 1946 года по октябрь 1947 года, я систематически в разных местах и в разное время встречалась с бандитами, снабжала их советскими газетами, поддерживала продуктами питания, вела разведывательную работу на селе...
Ксения призналась также, что она дважды получала и передавала односельчанам грипсы – послания от оуновцев, написанные на папиросной бумаге мелким почерком. Первый ей принесла односельчанка Наталья Сахнюк: бандиты писали Ксении, чтобы она бросила работать почтальоном. Второй грипс ей принес житель села Дмитрий Власюк и велел отнести его в соседнее село Зинчуку Ивану Дорофеевичу, что Ксения и сделала.
Сегодня мы знаем, что в последний военный год украинское вооруженное подполье прошло через период вынужденной феминизации. Женщины взяли на себя снабжение отрядов ОУН-УПА, работали связными и разведчицами. Каждая из связных имела только один контакт, но все вместе они образовывали жіночу сiтку – женскую сеть. Была ли Ксения Деркач одой из таких связных? Следствие этого так и не установило.
21 декабря следователь постановил привлечь Деркач К.В. к ответственности по вышеуказанным статьям. Вина ее усугублялась тем, что при обыске в ее доме была обнаружена обложка книги, на обороте которой имелась надпись, сделанная от руки. "Предъявленный текст антисоветского, националистического содержания, – заявила она на допросе, – изложенный на обложке брошюры "Исторiя одного життя" (повесть Ирины Вильде с таким названием была опубликована в 1946 году. – В. А.), действительно был изъят у меня при аресте, однако я его не писала и не могу сказать, когда и кем он был написан". Категорически отрицала она и обвинение в расклейке листовок ОУН.
Измышление гласило: "Хай живе Украïнска нацiональна соборна держава!.."
На допросах в областном управлении МГБ УССР в Луцке она стала отказываться от прежних показаний. По ее словам, она "рассказывала ложно" или рассказывала правдиво, но следователь почему-то записал ее показания неверно. Тогда следствие провело очные ставки Деркач с Иваном Зинчуком и Натальей Сахнюк. Ксения подтвердила их показания частично.
9 января следователь областного управления лейтенант Зеленов вынес постановление о приобщении к делу "антисоветского, националистического измышления" на оборотной стороне обложки книги Ирины Вильде. Измышление гласило: "Хай живе Украïнска нацiональна соборна держава!.." И еще две фразы аналогичного содержания. На том же листке имелось пояснение: "Эта записка изъята у Деркач Ксении Владимировны". А также собственноручное признание Ксении: "Этот текст писала я и он у меня был изъят при задержании".
Следующий документ дела представляет собой акт осмотра трупа Данилюк Александры Ивановны – еще одного свидетеля. Экспертиза признала, что смерть наступила в результате самоубийства (покойная утопилась в колодце). В деле она фигурировала как получатель одного из грипсов, доставленного ей Ксенией Деркач.
Ликора Ашулик в селе Углы-2, как выяснилось, не проживала, ее местонахождение было неизвестно.
Далее в папку подшита расписка в том, что Деркач К.В. с материалами предварительного следствия ознакомлена, никаких дополнений и ходатайств не имеет. За сим следует медицинская справка: "Деркач Ксения Владимировна 1928 г. рожд. здорова, к физ. труду годна".
9 января 1948 года дело ушло в военный трибунал МВД Волынской области. Суд под председательством капитана юстиции Кузнецова открылся 3 февраля. Подельницами Ксении были две ее землячки – Власюк Евдокия Матвеевна и Сахнюк Наталья Ефимовна. Обе на первом же заседании признались во вменяемых им обвинениях.
Власюк рассказала, что летом 1947 года она пошла в лес за ягодами и встретила там двух вооруженных бандитов УПА. Узнав, кто она такая и чем занимается, бандиты велели ей отнести грипс Ивану Зинчуку, что она и сделала. Через 15–20 дней к ней домой пришла Наталья Сахнюк и передала Власюк адресованный ей грипс. Будучи неграмотной, Евдокия велела своему малолетнему сыну прочитать грипс. В послании содержалось требование принести в условленное место в лесу сало и хлеб. Так как у Власюк не было ни хлеба, ни сала, она пошла в условленное место с пустыми руками. Там ее встретили бандиты, в том числе один по кличке "Зирка" (псевдоним известен по оперативным документам – это сотенный куреня "Волки-3" Володимир Сивак). Власюк отпустили домой и больше она с бандитами УПА не встречалась.
меня на допросах запугивали и даже один раз избивали по лицу
Подсудимая Сахнюк показала, что летом 1947 года она встретила в селе двух вооруженных бандитов верхом на лошадях. Они дали ей два грипса для передачи Власюк и Деркач. Она отнесла грипсы. Спустя месяц, когда Сахнюк пасла коров на околице, она встретила двух вооруженных бандитов, которые расспросили ее о положении дел в селе и велели отнести грипсы Зинчуку и Александре Данилюк. Она это сделала и больше никогда с бандитами не встречалась.
Ксения же Деркач уперлась намертво. Она заявила, что виновной себя не признает.
Никаких связей с бандитами ОУН я не имела никогда. С бандитами лично не встречалась, никаких заданий от бандитов не получала и не выполняла, а также никогда не переносила оуновскую почту.
Еще она показала, что никогда не передавала бандитам газет, "так как все газеты у меня были на учете и за которые я отчитывалась перед своими подписчиками".
Когда суд предъявил ей обложку с крамольной надписью, она заявила, что обложка ее, но изымалась в ее отсутствие, кто сделал надпись, она не знает, а подписаться под ней она была вынуждена "по требованию и настоянию" сотрудника райотдела МГБ старшего лейтенанта Смирнова. "Меня работник Голобского РО МГБ т. Смирнов не арестовывал и при мне не производил обыска в моем доме, а также не описывал моего имущества". Она рассказала также, что на предварительном следствии была вынуждена давать ложные показания, "потому, что меня на допросах запугивали и даже один раз избивали по лицу". На допросах в областном управлении МГБ она "продолжала на себя говорить ложно, ибо боялась, что меня за изменение показаний будут избивать, как это делали в РО МГБ". Она утверждала, кроме того, что протоколы с ложными показаниями она не подписывала, подпись под ними не ее.
Оглашенные показания, данные мною на предварительном следствии в следственном отделе УМГБ, я не подтверждаю. Меня действительно допрашивал 21-го декабря 1947 года следователь Зеленов, но я ему не показывала, что я якобы дважды встречалась на протяжении 1946–1947 гг. с бандитами УПА, но почему следователь Зеленов написал обратное – я не знаю. Я ему таких показаний не давала.
В суд вызывают свидетеля Зинчука Ивана, находящегося под стражей. Он рассказывает, что летом 1947 года Ксения Деркач принесла ему грипс от "Зирки", в котором тот писал, чтобы Зинчук передал ему через Деркач литр спирта и брюки. Но у Зинчука не было ни того, ни другого, что он и велел сказать "Зирке".
Ксения Деркач на вопрос прокурора отвечает: "Показания Зинчук Ивана я ни в чем не подтверждаю". По ее словам, Зинчук одолжил у нее сто рублей казенных денег (собранных Ксенией с жителей села на подписку), но отдавать их отказывался и потому оклеветал ее. Зинчук, работавший в то время председателем сельсовета, подтверждает, что одолжил у Деркач сто рублей "для приобретения детской обуви для детей нашего села".
Прокурор майор юстиции Сидоров заявляет, что, по его мнению, вина Власюк и Сахнюк доказана, вина же Деркач "доказана не полностью". Для установления ее вины необходимы дополнительные следственные действия, в частности графологическая экспертиза. Адвокат Френкель с прокурором соглашается. Дело отправляется на доследование. 10 февраля дело принимает к производству тот самый следователь областного управления лейтенант Зеленов, который его недорасследовал и занимался приписками в протоколах. В Киев ушел запрос на проведение графологической экспертизы.
Власюк и Сахнюк получили по 25 лет лагерей с конфискацией имущества. Зинчук – 10. В ожидании заключения экспертов Зеленов продолжал допрашивать Ксению, но она держалась твердо: прежние показания отрицаю, показывала на себя ложно из боязни наказания.
Работа над экспертизой затянулась. Зеленов одно за другим выносит постановления о продлении срока содержания Деркач под стражей, всякий раз на месяц. Появляется новая свидетельница – Джусь Мария Мелентьевна. Она утверждает, что Ксения Деркач передала ей для чтения антисоветские брошюры и листовки. Ксения это наотрез отрицает, как и факт своего знакомства с Джусь. Между ними проводится очная ставка. Но Ксения, 18-летняя малограмотная девушка, устояла и тут. Тем не менее листовки и брошюры в количестве 9 штук приобщены к делу.
Решение военного трибуна о проведении почерковедческой экспертизы поставило следствие в сложное положение. Как ни наивна была уловка Ксении, она сработала. 20 мая 1948 года Волынское управление МГБ уже вторично просит Киев ускорить экспертизу: "Отсутствие результатов графической экспертизы не дает возможности закончить следствие по делу ДЕРКАЧ, которая уже шестой месяц содержится под стражей как подследственная". Из Киева отвечают, что для экспертизы необходимы "образцы свободного почерка" Деркач. Следствие посылает в Киев семь платежных ведомостей с подписью Деркач и соцдоговор, заполненный ее рукой. Но этого мало. 1 июня 1948 года дело возвращается в Луцк без акта экспертизы: "Для проведения таковой необходимы рукописи ДЕРКАЧ на 5–6 листах, выполненные ею до ареста, что добыть не представилось возможным".
9 июня запрос был направлен в Москву, в отдел "Д" МГБ СССР. Главной задачей отдела "Д" было изготовление средств тайнописи и поддельных документов. Он же проводил и экспертизу документов и почерков. Срок содержания Деркач под стражей продлевается еще трижды.
31 июля наконец приходит акт почерковедческой экспертизы. Оговариваясь, что образцы почерка, отобранные у Деркач после ареста, содержат "целый ряд признаков умышленного искажения", эксперты приходят к выводу, что протоколы подписаны самой Деркач. Что касается антисоветского измышления на обложке книги, то "совпадающие признаки и их индивидуальный характер дают основания предположить, что анонимный текст выполнен ДЕРКАЧ К.В. Сделать более категорическое заключение нельзя, так как образцы свободного почерка ДЕРКАЧ на исследование не представлены".
На этом следствие было окончено во второй раз. К делу подшита новая справка: "к физическому труду годна".
В новом обвинительном заключении Зеленова предположение экспертов превратилось в подтверждение. Все показания Ксении, данные под давлением, и показания свидетелей признаны истинными. Поскольку трое свидетелей по ее делу осуждены и отбывают наказание, а четвертого нет в живых, Зеленов предложил рассмотреть ее дело во внесудебном порядке, без вызова свидетелей, Особым совещанием (ОСО) при МГБ СССР. Справедливой мерой наказания Зеленов считал 10 лет исправительно-трудовых лагерей с конфискацией имущества. Отдельным постановлением предложено направить ее в особый лагерь.
10 лет ИТЛ без конфискации имущества и поражения в правах
Особое совещание (первоначально – Особая комиссия) при ОГПУ было учреждено в августе 1922 года. Его единственным полномочием была административная высылка сроком до трех лет либо высылка за границу. Именно решением Особой комиссии были высланы в ноябре того же года пассажиры "философского парохода". В 1924 году Особое совещание получило право приговаривать к лишению свободы на срок до трех лет. Этот срок впоследствии был увеличен сначала до пяти, потом до восьми лет. В декабре 1940 года ОСО получило право применять конфискацию имущества, а в ноябре 1941-го в связи с военным временем – право приговаривать к любым срокам вплоть до расстрела. Эти приговоры обжалованию не подлежали. Война закончилась, но полномочия остались прежними. ОСО рассматривало на каждом заседании сотни дел. Так, например, за один только день, 10 февраля 1950 года, ОСО рассмотрело 1592 дела. Ясно, что при таком объеме совещание могло лишь штамповать принятые следствием решения.
Система особых лагерей была создана постановлением Совета министров от 21 февраля 1948 года. В них содержались только политзаключенные, режим был жестче, чем в обычных ИТЛ.
11 декабря Особое совещание при МГБ СССР приняло постановление по делу Ксении Деркач: 10 лет ИТЛ без конфискации имущества и поражения в правах.
Однако Ксения Владимировна со своей участью не смирилась. В июле 1949 года она подала слезную жалобу с обратным адресом "Иркутская область, г. Тайшет, п/я 410-03". Жалобу рассмотрели (похоже, просто пролистали дело) в секретариате ОСО. И вынесли постановление за подписью старшего оперуполномоченного подполковника Акопяна, утвержденное начальником секретариата генерал-майором Эсауловым:
Жалобу оставить без последствий.
В декабре 1953 года, через девять месяцев после смерти Сталина Ксения написала вторую жалобу на имя генерального прокурора СССР. В этом документе она выражается гораздо смелее.
ничем не заслуженное положение врага Сов. власти и трудового народа не дает мне возможности успокоиться
Я уже отбыла большую половину моего срока, вся семья моих родителей переселена в Сибирь – Тюменская обл., Велижанский р-н, лесозавод на Бухтале. Всем нам живется не хуже, чем жилось на Родине в том смысле, что все мы раз навсегда избавились от тех предательских обстоятельств, которыми так богата была до сих пор Западная Украина, благодаря проискам враждебных сил мировой контрреволюции. Все они неплохо обеспечены материально и имеют возможность помогать и мне. Через четыре года я закончу срок своего наказания и надеюсь вернуться в свою семью и найти там вполне подходящие для благополучного существования условия. Но оскорбительное и ничем не заслуженное положение врага Сов. власти и трудового народа не дает мне возможности успокоиться и примириться с таким моим положением и положением моей семьи.
Ксения называет тех, чьими "происками" она "очутилась в изоляции с пятном предателя". Один из них – Иван Зинчук, второй – следователь Смирнов, который "в моем деле был не объективной фигурой сов. следователя, а скрытым врагом Советской власти и моим личным врагом с провокационной целью". Смирнову, продолжает она, "удалось все-таки набросить на меня тень подозрения, ввести в недоразумение Советское правосудие и добиться моего заключения".
Из жалобы выясняется, что Смирнова вызывали в областное управление для проведения очной ставки с Деркач, и он признал, что обложка книги с антисоветским измышлением изъята не при обыске, которого не было, а другими сотрудниками МГБ "задолго до ареста при случайных постоях". После допросов и очной ставки Смирнов, по словам Ксении, "пригрозил мне, что не он будет, если он не сумеет на меня выискать материалов по обвинению". После этого и появилась новая свидетельница, Джус Мария Мелентьевна (которая "оказалась совершенно незнакомой для меня личностью"), заявившая, что получила от Деркач антисоветские брошюры и листовки. После объявления Ксении постановления Особого совещания Смирнов, как она пишет, вопреки этому постановлению "со своими товарищами по неизвестным мне документам и основаниям приехал ко мне на дом и произвел конфискацию принадлежащего мне имущества. Забрали у меня корову и всю принадлежащую мне одёжу, т. е. все, что было выделено мне родителями как приданое".
К жалобе приложена справка, из коей следует, что Деркач К.В. отбывает срок в Караганде, в Песчаном лагере. Срок ей исчисляется (это очередная подлость МГБ) не с момента ареста 11 декабря 1947 года, как сказано в постановлении ОСО, а неизвестно почему с 27 октября 1950-го.
Жалоба была направлена в Волынское областное управление МГБ УССР, начальник которого полковник Стебловский отобрал объяснения у следователей Зеленова (теперь уже капитана) и Смирнова (уже майора). Зеленов держался своей прежней версии, отказ Деркач от прежних показаний объяснял попыткой уйти от заслуженного наказания и только излагая акт графологической экспертизы признал, что авторство "измышления" было установлено "предположительно". Смирнов пишет, что утверждения Деркач "не соответствуют действительности", обложка книги была изъята во время ареста Деркач 11 декабря 1947 года. В областное управление до делу Деркач он не вызывался, никакой очной ставки с ней не было. Про конфискацию – тоже клевета.
Однако времена уже были не те. После ареста и расстрела Берии в декабре 1953 года аппарат МГБ трясло. Пустыми отписками можно было и не отделаться. К проверке жалобы приступает сотрудник Волынского управления лейтенант Алексеев.
Поскольку покойная свидетельница Данилюк была неграмотной, она не могла сама прочесть грипс. Алексеев допросил ее дочь Акулину 1935 года рождения, образование 5 классов. Акулина показала, что Ксения Деркач ей знакома, но о ее связи с ОУН она ничего не знает. Что касается покойной матери, то к ней приходили какие-то вооруженные люди, но о чем они разговаривали с ней, Акулина по малолетству не знает: "не интересовалась ихними делами и разговорами". Грипсов она никогда не видела и своей матери их не читала. Алексеев настаивает: "Следствию известно, что вы читали грипсы своей матери Данилюк Александре, полученные от бандитов "ОУН", а поэтому требую правдивые показания по этому вопросу". Но Акулина отвечает, что эти показания и есть правдивые.
Алексеев вызывает на допрос Хоменчука Ивана Акимовича, который прежде в материалах дела не фигурировал. Он говорит, что Ксению Деркач он помнит, но очень плохо, с бандитами ОУН никогда не встречался. "Вы говорите неправду, требую правдивых показаний на поставленные вопросы!" – восклицает Алексеев, но никакого толку не добивается.
Больше допрашивать некого. Все остальные свидетели, по справкам сельсовета, либо отбывают срок, либо убыли в неизвестном направлении, либо никогда в селе не проживали. 24 июня 1954 года старший следователь УКГБ по Волынской области капитан Шибалов выносит постановление: "Решение Особого совещания при МГБ СССР об осуждении ДЕРКАЧ К. В. обоснованным считать нельзя", а посему "полагал бы: осужденной ДЕРКАЧ Ксении Владимировне 1928 года рождения меру наказания снизить до фактически отбытого срока и из-под стражи ее освободить". "Утверждаю", – ставит визу полковник Стебловский.
Но военного прокурора Главной военной прокуратуры СССР подполковника Жаркова такое решение не удовлетворило. Спустя семь месяцев (надо полагать, Ксения к этому времени уже была на свободе), 8 марта 1955 года, он пишет заключение, из которого следует, что дело Деркач сфабриковано.
Из материалов дела усматривается, что обвиняемая ДЕРКАЧ была арестована и допрошена в качестве "задержанной" 6 декабря 1947 года, хотя протокола задержания в деле нет, в анкете указана дата ареста "10 декабря 1947 года", а ордер на арест и обыск выписан только 11 декабря 1947 года. Следовательно, в течение пяти дней ДЕРКАЧ содержалась под стражей незаконно.
Больше того, в протоколе обыска, во время которого в доме ДЕРКАЧ К. В. якобы была изъята рукопись, содержащая призывы националистического характера, и в описи имущества, принадлежащего Деркач, имеются подчистки и исправления... ДЕРКАЧ 11 декабря 1947 года во время обыска и описи ее имущества... не могла присутствовать, т. к. в то время уже в течение шести дней содержалась под стражей в Голобском РО МГБ.
Жарков подчеркивает, что заключение об авторстве рукописи "основано на предположении".
Далее Жарков излагает противоречия в показаниях свидетелей, которые при повторных допросах "вспомнили" новые эпизоды преступной деятельности Ксении, а также указывает на тот факт, что свидетельница Джусь М.М. являлась секретным осведомителем органов МГБ. Ее показания о том, что Деркач передала ей для чтения брошюры и листовки, "ничем не подтверждены" и "являются сомнительными".
Джусь показала, что указанные листовки и брошюры она получила от ДЕРКАЧ в октябре 1947 года, но передала их в РО МГБ только в мае 1948 года, т. е. по истечении 8 месяцев.
По всем этим причинам Жарков пришел к выводу, что вина Деркач не доказана, предложил передать ее дело на рассмотрение Центральной комиссии по пересмотру дел осужденных за "контрреволюционные преступления" и рекомендовать ей постановление Особого совещания при МГБ СССР отменить, дело Деркач производством прекратить и из-под стражи ее освободить.
21 марта 1955 года Центральная комиссия так и порешила. Но и это не конец истории. Решение Центральной комиссии не означало реабилитации.
12 февраля 1982 года Ксения Деркач, проживавшая тогда в Луцке, отправила прокурору Волынской области еще одну жалобу. Из этой бумаги мы узнаём, что она, оказывается, пыталась бежать из лагеря (после того, как получила отписку "оставить без последствий"), за что в марте 1950 года получила еще три года.
Отбывая наказание, я постоянно работала, систематически выполняла установленные нормы... Поскольку в настоящее время я достигаю пенсионного возраста, для этого мне необходимо иметь определенный стаж работы. При этом время работы в местах заключения не засчитывается мне, в связи с этим я вынуждена обращаться с просьбой о реабилитации меня.
Последний документ дела датирован апрелем 1993 года. Это справка, в которой сказано, что Деркач Ксения Владимировна решением Волынской областной прокуратуры от 18 октября 1989 года реабилитирована. На нее распространяется действие закона "О реабилитации жертв политических репрессий на Украине" от 17 апреля 1991 года.
Надо полагать, по этому закону Ксения Владимировна получила и компенсацию за свое незаконно конфискованное приданое. Ей исполнилось в тот год 65 лет.