Век без Ленина

Сергей Медведев: 100 лет назад, в январе 1924 года умер Владимир Ленин. Официально в России это событие практически проходит незамеченным. Ленин для путинской России нежелателен. Идеи Ленина, идеи революции кажутся власти опасными. Что значит его наследие в XXI веке? Есть ли будущее у левой идеи в России и в мире?

У нас в гостях Константин Морозов, историк, приглашенный исследователь Высшей школы социальных наук в Париже, руководитель программы историко-просветительской и правозащитной ассоциации "Мемориал" (Вильнюс). Как буквально за несколько лет удалось создать такой культ Ленина в России? Какой архетип он собой заполнил?

Константин Морозов: Сразу после покушения на Ленина в августе 1918 года начал формироваться культ Ленина, причем как сверху, так и снизу. Я просматривал сотни и тысячи телеграмм, писем из воинских частей, с рабочих митингов. На протяжении многих и многих десятилетий этот культ использовали. Затем был создан новый культ – Сталина. Был популярный лозунг на рубеже 20–30-х годов "Сталин – это Ленин сегодня". Причем Сталин начинает вытеснять Ленина. Фотографии и документальные фильмы того времени: в какой-то момент (наверное, уже в 40-е или в 50-е годы) – большой портрет Сталина и вверху небольшой портрет Ленина. А после разоблачения культа личности Сталина пошел обратный процесс – понадобилось заменить Сталина, тело которого убрали из Мавзолея.

Сергей Медведев: И вот Ленин, легитимизировавший этот террор, введший его в кровь и плоть государства, узурпировавший монополию на насилие, является основателем российского государства, в том числе путинского, которое сейчас так открещивается от Ленина?

Константин Морозов: Советское государство – детище Ленина. Коммунистическая партия – его детище. Он – отец "красного террора", а Дзержинский только дал ему свое лицо и романтичный образ "рыцаря революции". В 1921–22 годах именно Ленин приложил большие усилия к тому, чтобы привести террор в соответствие с новыми реалиями, сделать его более эффективным. Он предложил переименовать, скажем, ВЧК в ГПУ, сделать Уголовный кодекс, и он же написал наркому Курскому письмо, в котором знаменитую будущую статью 58 о контрреволюционных преступлениях предложил сформулировать как можно более широко и расплывчато. На этих принципах держатся и советская "юриспруденция", и современная практика.

Сергей Медведев: Да, тот же "экстремизм", "фейки об армии" – это очень широкие понятия.

Константин Морозов: И у истоков такого подхода стоит юрист Ленин, а потом уже целая цепочка "юристов" продолжает.

Константин Морозов

Сергей Медведев: Но сегодня Ленин парадоксально попадает под эти репрессивные тренды. Появись Ленин сейчас в России, он был бы объявлен "иноагентом", одновременно "нежелательной организацией", экстремистом, человеком, распространяющим фейки о российской армии, как и вся партия большевиков.

Константин Морозов: Смотря какой Ленин и какого периода. Ленин до 1917 года был одним из участников радикального освободительного движения, в программе РСДРП стоял весь набор политических свобод, и никто не ожидал, что он вдруг возьмет курс на немедленное создание государства, практикующего государственный террор. А вот поздний Ленин – это отец государственного "красного террора".

Парадоксальная вещь: Ленина, Сталина и КПРФ совершенно неверно называть левыми. Если упрощать, можно сказать, что левая идея существует в двух координатах. Одна координата – это вопрос об отношении к собственности на средства производства, но другая-то, важнейшая часть, душа социализма, – это вопрос о свободе, о субъектности. Социализм-то планировался для создания условий для всесторонне развитой личности, для эмансипации самых разных народов, различных групп. Это вполне ложится в мировой тренд на всеобщую эмансипацию приобретения субъектности, которая сейчас охватывает не только народы и классы, но и идет по гендерному признаку. С другой стороны, мы видим обратный тренд из ХХ века, который, когда казалось, что все это мракобесие умирает, вдруг обрел второе дыхание и уничтожает любую субъектность и любую свободу. С этой точки зрения кого вы называете левыми? Корейских коммунистов?

Сергей Медведев: Тут большая путаница. К вопросу о роли личности в истории: если бы не Ленин, не было бы Октябрьской революции?

Константин Морозов: А я не считаю ее революцией – это скорее контрреволюция. Февральская революция, как и революция 1905–07 годов лежит в общем потоке буржуазных революций Европы. Набор ценностей: модернизация, свободы, гражданское общество – это путь Февраля. А то, что предложил Октябрь, – это полная ликвидация всех этих свобод.

Сергей Медведев: Октябрь – ленинский проект?

Константин Морозов: К сожалению, все значительно хуже: это даже не только большевистский проект. На самом деле его поддержала значительная часть анархистов, левые эсеры и эсеры-максималисты. Левые эсеры вошли в Совнарком и поддержали разгон Учредительного собрания, выступив, в общем, предателями собственной партии. А Ленин и коммунисты выступили фактически предателями идей русской интеллигенции, мечтавшей об Учредительном собрании, свободе и социализме как системе всеобщего раскрепощения, а не закрепощения.

В исторической политике современной России очень своеобразная ситуация. Она напоминает двуглавого орла с герба, когда одна голова – советской, а другая – царской, имперской, абсолютистской власти, но у них единое сердце. Это полное неприятие субъектности народа. Общество и народ они считают объектом своего воздействия. Демиургами истории они считают только себя. Полное отрицание свободы – политических свобод, гражданского общества и так далее. Вот эта имперская голова стала очень раскормленной, большой, но советская, несмотря на всю критику Ленина, остается важной, потому что сердце-то одно.

Сергей Медведев: Рассуждает историк Павел Кудюкин, деятель российского социал-демократического и профсоюзного движения.

Павел Кудюкин: Конечно, в России очень непонятно, кого можно с полным основанием называть левыми. Есть просоветские левые, которые ностальгируют по СССР, причем по-разному, чаще всего – по некоему обобщенному образу, где сливаются и относительно сытые и спокойные брежневские годы, и сталинский период, но эта ностальгия весьма условно может называться левой. Другое течение – это левые, ориентирующиеся на современный мировой опыт в различных вариантах, а в мире левизна тоже достаточно разная. Да, 2014 год начал, а 22-й усугубил раскол еще и по линии – поддерживать ли политику путинского режима в отношении Украины, включая военные действия.

Павел Кудюкин

Если говорить о достаточно серьезных партиях, то новейшие левые партии тоже альтернативы, увы, не предлагают, тоже переживают кризис, что проявилось в расколе одной из новейших левых партий Германии, представляющей собой сложные конгломераты левых социалистов, посткоммунистов, троцкистов. Там, где такая партия причащается власти, получается полный провал.

Сергей Медведев: К нам присоединяется Михаил Лобанов, политический и профсоюзный активист. Михаил, что для вас представляет собой фигура Ленина?

Михаил Лобанов: В первую очередь это символ мощного низового демократического движения, антивоенного движения более чем столетней давности, которое на каком-то этапе одержало победу, но в итоге не смогло реализовать весь тот демократический потенциал, на который рассчитывали его активные участники и обычные люди. Надеюсь, мы все с тем Лениным, который в период Первой мировой войны выступал на антивоенных позициях и вместе с единомышленниками в других странах делал что мог, чтобы это остановить.

Сергей Медведев: С нами Илья Будрайтскис, политический философ, приглашенный исследователь Калифорнийского университета в Беркли. Илья, Ленин – он кто? Человек авангарда? Мы его можем вписать в эпоху смены веков, революционного авангарда, может быть, в ницшеанскую эпоху? Это человек нового времени?

Илья Будрайтскис: Ленин – человек начала ХХ века, эпохи массовой политики, демократизации в смысле распространения равенства и, возможно, радикальным путем. Ленин – человек эпохи политического насилия. Речь идет не о том, что именно Ленин был принципиальным сторонником насилия, а о том, что время войн и революций было временем, когда насилие становилось главным средством как преобразования, так и попыток эти преобразования сдержать.

Ленин был, прежде всего, марксистом, причем именно в том понимании марксизма, которое существовало в начале ХХ века, то есть это идея прогресса, перерастания капиталистического общества в социалистическое в глобальном масштабе. Но, с другой стороны, Ленин был и новатором, человеком, способным пересмотреть очень многие догмы тогдашнего марксистского движения, исходя из специфических российских условий. Именно в этом во многом состоит секрет его успеха.

Илья Будрайтскис

Сергей Медведев: Насколько в мышлении Ленина, если брать план ГОЭЛРО, заложена идея модерна, вывода старой имперской России на новый уровень модернизации?

Илья Будрайтскис: Для Ленина, особенно позднего, это одна из ключевых идей. На самом деле периодов, когда Ленин достаточно сильно менял самого себя или свои взгляды, много. Можно говорить о Ленине до 1905 года и после, о Ленине до Первой мировой войны и после ее начала, о Ленине в разные периоды внутри 1917 года. Поэтому не стоит говорить, что у Ленина было какое-то намерение построить в России террористический режим. У него, с одной стороны, была некая большая задача, некий утопический горизонт, с другой стороны, конкретная политическая тактика, которую он готов был достаточно сильно менять в соответствии с текущим моментом.

Сергей Медведев: Михаил, ваше отношение к террористической составляющей российского государства, к систематизации террора?

Михаил Лобанов: Здесь ключевой момент – то, что не удалось избежать Гражданской войны. А для того, чтобы ее избежать сто лет назад, нужно было всеми силами пытаться сохранить какой-то общий фронт левых организаций. Ситуация столетней давности принципиально отличается от сегодняшней. Если посмотреть на политический спектр оппозиции, тех, кто участвовал в революции, это все сплошь левые партии. Большевики, меньшевики, разные эсеры, даже кадеты по сегодняшним временам были бы довольно левой партией, по крайней мере, на политическом ландшафте России.

Сергей Медведев: Но этот фронт не удалось сохранить. Фактически Ленин зачистил всех своих конкурентов.

Михаил Лобанов: Тут есть и вина многих участников. Если бы удалось избежать Гражданской войны, не возникло бы необходимости построения командно-административной системы, резкого увеличения бюрократического аппарата, который очень быстро стал фактически новым правящим классом и сильно преобразовал изначальный замысел. С сегодняшней дистанции мы видим, что переход к насильственной фазе резко уменьшает шансы на возможность позитивных демократических преобразований. Да, какие-то преобразования возможны, они были в результате российской революции довольно важны не только для России, но и для всего мира, но то, что все это скатилось в массовое насилие, в Гражданскую войну, "красный" и "белый" террор, во многом задало вектор дальнейшего развития. Однако списывать это исключительно на фигуру Ленина или большевиков – это упрощение.

Сергей Медведев: Илья, перерождение первоначального революционного авангардистского проекта – это уже после Ленина? Термидор – это сталинизм и построение, особенно после Второй мировой войны, структуры империи. Но все же, если оглядеть сейчас весь советский ХХ век, это было построение передовой авангардистской державы? Или воскрешение Российской империи, просто в новом издании?

Илья Будрайтскис: Это главная проблема термидора, перерождения революции в принципе. Над большевиками постоянно висел призрак наследия Французской революции, которая начиналась ожиданиями всеобщего освобождения, равенства и братства, а закончилась диктатурой и кровавым террором. Ленина с самого начала беспокоило то, что новое государство в итоге выльется в бюрократический проект, что массы будут отстранены от участия. В последние годы своей жизни он в ряде текстов напрямую выражал эти опасения. У него были очень серьезные переживания по поводу того, что все идет не в том направлении, в котором он предполагал.

Поэтому нельзя весь Советский Союз рассматривать как реализацию какого-то ленинского проекта: что вот у него была в голове какая-то изначальная конструкция, а затем она 30 лет реализовывалась. Я думаю, если бы Ленин прожил еще несколько лет, он был бы серьезным критиком тех процессов, которые развивались в советском государстве. Для Ленина было принципиально прервать эту преемственность с имперской традицией, с идеей централизованного бюрократического государства. Он об этом писал в одной из своих главных книг – "Государство и революция", которая сегодня местами читается как какой-то анархистский манифест, в принципе выступающий против государства как аппарата насилия. Поэтому история Ленина и его идей – это во многом трагическая история.

Сергей Медведев: Какие перспективы имеет левая повестка в России? Есть ли независимое левое движение?

Михаил Лобанов: Сейчас левое движение в России – это не какой-то ограниченный набор левых групп, которые в основном небольшие, это левая среда, которая росла и набирала силу в разных направлениях последние 15 лет. В первую очередь нужно говорить про такую среду и целый набор проектов и инициатив. Сейчас с ними происходит примерно то же, что со всеми: наиболее активные зачастую подпадают под пресс властей, кто-то оказывается в тюрьме.

Сергей Медведев: Это все осколки гражданского и политического общества, которое теперь сметено волной войны и новым фашистским режимом.

Михаил Лобанов: Оно не сметено. Почти все эти проекты существуют.

Михаил Лобанов

Сергей Медведев: Но они исключены из публичной сферы.

Михаил Лобанов: Да, многие инициативы внутри России вынуждены были уйти под землю. Но при этом под землей происходит не сильно меньше событий, чем до войны. В России осталось очень много активистов самых разных взглядов, в том числе левых. И нет какого-то такого отчаяния, которое парализовало бы молодежную активистскую среду. Люди стали осторожней, что-то отложили в сторону, но они ждут момента, когда можно будет действовать. А многие действуют прямо сейчас, просто усилив меры безопасности.

Сергей Медведев: Как вы видите свою активистскую и политическую карьеру?

Михаил Лобанов: Несколько месяцев назад я был вынужден покинуть Россию после года преследований со стороны ФСБ, полиции, властей и отправился в политическую командировку. Надеюсь, она не будет длинной. Россию в первую очередь должны менять те, кто остался, но вместе с теми, кто вынужден был уехать и потом вернуться. Когда все начнется, очень многие вернутся и внесут свой вклад в те изменения, которые неизбежны и нужны нам всем.

Сергей Медведев: В прошлом году вы говорили, что в России назревает революционная ситуация. Вы по-прежнему так думаете?

Михаил Лобанов: Да, безусловно! Есть все составляющие предреволюционной ситуации. Первое – это массовое недовольство людей своей жизнью и внутренней политикой. Даже те, кто декларирует поддержку вторжения в силу какой-то инерции, в массе своей недовольны тем, что происходит внутри России, и были недовольны до войны. Есть недовольство войной, и оно нарастает. Многие люди, которые в первые месяцы надевали футболки с буквой Z, сейчас в частных разговорах говорят: скорее бы все это закончилось!

Вторая составляющая. В России за 20–30 лет сложился достаточно большой слой людей с опытом участия в общественной жизни, объединения вокруг общих интересов, коллективных усилий. Когда возникнет политический кризис, именно из этого класса будут приходить на первых порах люди, которые станут основой новых партий и движений, будут выдвигать программы и добиваться изменений.

Третье – это то, что нынешние российские власти сами загнали себя в такую ситуацию, в первую очередь, 24 февраля, мобилизацией и так далее, и должно сложиться довольно уникальное стечение обстоятельств, чтобы они оттуда долгосрочно выбрались. Ситуация для них нестабильна, поэтому будут новые кризисы. И в какой-то момент все эти факторы сложатся.

Сергей Медведев: И что, новый 1917 год?

Михаил Лобанов: Ну, не 1917-й, а что-то другое.

Сергей Медведев: Можно по-разному относиться к Ленину, но ему не откажешь в одном – это умение чувствовать революцию, делать революцию и разрушать империю. Эти свойства Ленина должны быть востребованы в будущей России.