Завербовать страну. Евгений Добренко – о диктаторе и населении

Следя за политическим дискурсом, следует обращать внимание не только на новообразования, но и на исчезновение прежних понятий. Иногда происходит ротация понятий, но нередко случается полное исчезновение прежних ключевых объясняющих матриц без всякой замены. Это, пожалуй, самое интересное. Вот понятие "общественный договор". Оно появилось едва ли не в первые "жирные годы" путинской эпохи: якобы власть предложила "общественный договор" – мы даем вам хлеб и зрелища, а взамен вы оставляете нам политику. Эта деполитизация на стадии мягкого авторитаризма ожидаемо обернулась становлением полноценной диктатуры, когда хлеб закончился, а зрелища стали все больше напоминать советскую политическую культуру – с пятиминутками ненависти, казенным патриотизмом, присягами на верность вождю и проклятиями в адрес "коллективного Запада". Одновременно с этим сошло на нет и использование понятия "общественный договор". Оно и понятно: какой "договор" возможен в условиях диктатуры? Тогда же появились вопросы, вскоре, впрочем, исчезнувшие: а был ли вообще какой-то "договор"? В конце концов тема отпала сама собой. А между тем вопрос о том, что же за отношения сложились между режимом и населением России, так и остался без ответа. Без него невозможно понять многое из того, с чем мы сталкиваемся в политической культуре современной России.

Ключевым для понимания того, как устроена власть в условиях диктатуры, является парадокс деградации информации. Чем большими объемами информации располагает режим на стадии принятия решений, тем более эффективными должны быть политические действия, предпринимаемые на основании этих решений. В реальности же все происходит ровно наоборот: по мере усиления диктатуры она становится все менее адекватной, все менее эффективной и принимает все более самоубийственные решения, пока не разрушается под грузом собственных ошибок. Дело в том, что диктатор всегда является самым осведомленным человеком в стране, поскольку на его стол ложатся самые секретные отчеты, данные разведки и сводки тайной полиции. И одновременно – самым неосведомленным, поскольку он не имеет контактов с реальностью, живет в информационном пузыре и всецело зависит от тех манипуляций, которые проделывают его подчиненные, рисуя требуемую ему/им картину мира. Россия таким образом управлялась столетиями и управляется по сей день. Имея за рулем водителя с завязанными глазами, надо ли удивляться тому, что страна слетает в один исторический кювет за другим?

Существует очевидная связь между картиной мира вождя, деформированной этим его знанием/незнанием, и картиной мира, усвоенной населением. При всей значимости персонального фактора ключевую роль в условиях диктатуры играют социальные факторы. Хотя режим вынужден следовать той картине мира, которую порождает ум диктатора, во многом определяющий характер и логику его действий, для того чтобы быть эффективными, эти ментальные матрицы должны быть интернализованы обществом, стать картиной мира этого общества, быть впечатанными в сознание миллионов людей. Ложь – это не только цемент, который скрепляет эти два образа мира. Она заполняет пропасть между реальностью и фантастической картиной реальности вождя и населения, купирует острые симптомы массовой политической шизофрении, затапливая все социальное пространство – от выпуска новостей до учебника истории.

Хотя все диктатуры основаны на системной лжи, они, сохраняя основные черты, модернизируются. Это особенно видно при сопоставлении путинизма со сталинизмом. Наблюдая за Путиным, можно понять связь этой шизофрении с его систематическим враньем (практически ни одно его выступление не обходится без вранья; чаще всего они состоят из сплошного вранья). Но Путин врет слишком профессионально. Настолько, что закрадывается сомнение: неужели он настолько талантливый актер, чтобы так спокойно врать на камеры? Не соврать (с кем не бывает?), но именно врать – постоянно, систематически, на голубом глазу… Думать одно, говорить за закрытыми дверьми другое, а на публике третье. Причем все нарративы не просто различны, но часто и прямо противоположны.

Ложь Сталина, который ясно понимал, что пребывает в двух измерениях, политика-лгуна и высшего жреца-интерпретатора сакральных истин, имела иную природу. Он всегда скрывал ложь за доктриной: он не лгал, но видел жизнь "в ее революционном развитии", как бы сквозь призму марксистской истины, действуя от ее имени. В конце концов, "учение Маркса всесильно, потому что оно верно". У Путина такой отговорки нет. Его ложь не имеет второго дна, она лишена онтологического основания. Ему не на что ссылаться. Он и не ссылается. Он просто лжет – покашливая, елозя в кресле и закатывая глаза. Он лжет, зная, что лжет. Его слушатели знают, что он лжет. Он знает, что его слушатели знают, что он лжет. А слушатели знают об этом его знании… Что делать с этим избытком знания? Правильно: обернуть в политический доход.

Слушатели Путина, зная, что он "гонит пургу", принимают его ложь (именно как ложь, а не правду!) потому, что политически находятся с ним по одну сторону (в одной лодке). Это является предпосылкой их взаимопонимания. Он лжет в наше спасение. Поэтому его ложь – это и наша ложь. По сути, акт говорения превращается у Путина (в полном соответствии с его профессией) в акт вербовки. Сумев завербовать население страны, он обращается с ним как с завербованным. Подчеркну: не "обманутым", не "колонизированным", не "оккупированным", не "взятым в заложники". Все эти определения не ухватывают сути этих отношений и не объясняют их последствия. Но именно завербованным – немного психологии, немного шантажа, немного посул красивой жизни, немного угроз, немного денег. И много-много лжи. Так что ложь не является просто способом что-то задрапировать или кого-то обмануть. Она лежит в основе режима. И определяет не только логику мышления диктатора, но и завербованных им подданных.

Завербованный действует в определенном режиме. Его картина мира подчинена совсем не той логике, какой подчинены представления заложника или жертвы обмана или колонизации. Эта логика демонстрируется миру в многочисленных интервью, взятых на улицах российских городов у прохожих, находящихся, как кажется, не просто по ту сторону добра и зла, но и по ту сторону реальности. Их представления о ней не просто искажены, но как будто лишены всяких причинно-следственных связей.

Параллельно, без видимых противоречий, сосуществуют Путин – "опытнейший политик" и "великий стратег", без которого "нет России", – и находящаяся в свободном падении страна: с официальных трибун признается невиданная деградация производства (спикер Совета Федерации открывает для себя, что Россия не производит даже свои гвозди); развал медицины, упадок образования, деградация ЖКХ, демографический коллапс и ставшая практически официально приемлемой коррупция стали притчей во языцех; зоны прежнего престижа превратились в бесконечный позор – систематические многолетние неудачи в космосе и бесславный крах спорта; страна разругалась со всем миром, стала полноценным изгоем на уровне Северной Кореи или Ирана и теперь проецирует свое влияние разве что на Африку… С тех пор как режим перестал стараться хотя бы выглядеть сколько-нибудь привлекательно и цивилизованно, все это стало ненужным скрывать и потому практически не оспаривается. Лишь по инерции звучат аргументы из арсенала еще советского вотэбаутизма, которые носят совсем уж гротескный характер.

Но в отличие от заложника, которым движет страх, или угнетенного, которым движет ненависть к угнетателю, связи завербованного со своим визави куда более сложные, более достоевские. Кроме страха и иногда глубокой ненависти, здесь действует еще и механизм самооправдания, солидаризации с вербовщиком. Завербованный – это человек, одновременно боящийся того, кто его завербовал, ненавидящий его, как бы добровольно работающий на него, видящий в нем работодателя и вынужденный искать оправдания своей слабости и неспособности вырваться на свободу. В рамках этого самооправдания он по необходимости принимает картину мира, на закрепление которой вынужден работать. Это основа двойственности его положения: он действует добровольно-принудительно. Поэтому я не перестаю удивляться той настойчивости, с которой социологи выясняют "взгляды" российского населения. Дело ведь не в том, что "при диктатуре социология невозможна", что "люди боятся" или "уходят от ответов", что опросы ничего не показывают. А в том, что взглядами обладает свободный человек. У завербованного не может быть "взглядов". Он может лишь транслировать собственную шизофрению, что мы и сегодня наблюдаем.

Эта ситуация имеет довольно прочные основания. Поскольку с обеих сторон здесь работает агентурная логика, которая цементирует союз диктатора и населения куда прочнее, чем то, что Ницше называл "костылями достоверности". И в самом деле, фантастическая картина мира, возникающая из путинских выступлений, является зеркальным отражением той невероятной картины, которая встает из речей его подданных. Это глубоко ущербное сознание, отрицающее реальность и заполняющее когнитивный диссонанс теориями заговора, которыми пронизан современный российский дискурс, связанный как с внешним миром ("англосаксы" и "коллективный Запад"), так и с внутренним ("пятая колонна" из иноагентов-русофобов).

Пожалуй, единственно логичным в свете агентурного мышления является то, что режим маркирует всех своих противников иноагентами. В этом мире "агентов" и "кураторов" действует один закон – закон переноса. Когда моя картина мира переносится на мир, имеющий иные основания, между ними образуется разрыв. С противоположных полюсов эти картины кажутся лишенными смысла. Нельзя объяснить диктатору, что в твоей стране лидер не всевластен и должен подчиняться институтам, будь то парламент или суд. Диктатор знает, что так должно быть (ведь он и сам постоянно апеллирует к "независимости суда" у себя в стране), но поскольку он, население его страны и весь окружающий мир знают, что это не более чем ширма, диктатор убежден, что ширмой является вообще все, кроме его воли. Здесь нарциссизм зарвавшегося и потерявшего связь с реальностью диктатора встречается с нарциссизмом его подданных, воспитанных на том, что они самые духовные, самые талантливые, самые передовые и несут всем освобождение и цивилизацию.

Конспирoлогия и производное от нее агентурное мышление являются продуктом страха перед сложностью, противоречивостью и непредсказуемостью мира, которое купирует эти фобии путем создания параллельной реальности – некоего тотально управляемого мира, в котором все подчинено единой воле и организовано агентами и контрагентами. Оно не допускает мысли о том, что кто-то "внесистемный", находящийся вне этой агентурной тотальности, может быть политическим субъектом, самостоятельным действующим лицом общественной жизни, обладающим собственными устремлениями, интересами, волей. Поэтому любая социальная, а тем более политическая активность рассматривается в этой проекции как использование неких квазисубъектов в качестве инструментов враждебными внешними силами ("кукловодами") в каких-то подрывных целях. Всякие самостоятельность и защита собственных интересов и ценностей в такой логике квалифицируются как антигосударственные и объясняются происками враждебных сил. Путин, мыслящий исключительно в рамках подобного агентурного сознания, через систему пропаганды без труда отравил сознание своих подданных паранойей, поставляя им все новых и новых врагов. По сути, эта чекистская логика в отношении к обществу была неписаной идеологией сталинизма. И остается ею в путинской России, поскольку эта страна управляется последним советским поколением, впитавшим в себя сталинский дискурс (пусть и несколько модернизированный) с молоком матери.

В конспирологической картине мира нет места для свободной воли кого бы то ни было, кроме диктатора. Наилучшей иллюстрацией этого является апокрифический вопрос Сталина, узнавшего об овациях, устроенных Ахматовой в Москве после чтения ее стихов в 1946 году: "Кто организовал вставание?" В своей тотальной телеологичности агентурная картина мира не знает естественности развития, не оставляет места случайности и исходит из целенаправленной заданности и планомерности истории: она разворачивается в соответствии с конспирологической логикой, полностью подвластна воле тайных агентов ("кукловодов"/"кураторов") и подчинена их интересам и планам. Мысль о том, что зал мог встать в порыве восхищения поэзией, даже не приходила в голову: все, включая "вставание" зала на вечере поэзии, могло быть только кем-то организовано.

Подобных примеров из современной истории России можно привести бесконечное множество. Из последних характерно красочное заявление Путина о том, что западным "кураторам" понадобилось, чтобы "этнический еврей" прикрывал нацистский характер нынешнего украинского режима. При этом непонятно, почему более 70 процентов, голосовавших за него самого, свидетельствовали о честных и свободных выборах, а такой же процент украинцев, проголосовавших за Зеленского, выполняли волю "заокеанских кураторов"? Но главное – непонятно, зачем этим "кураторам" понадобилось, чтобы еврей прикрывал нацистов? Если эти "кураторы" сами нацисты, а украинцы сплошь антисемиты, виновные в Холокосте, как утверждает Путин, тогда им "прикрывать" ничего не нужно. А если наоборот, они либералы, тогда зачем им укреплять "нацистский режим"? Полная бессмыслица этих построений не нуждается в проверке не только реальностью, но даже логикой.

Возвращаясь к теме, с которой я начал эти рассуждения, замечу: органы госбезопасности, во власти которых эта страна находится в течение по крайней мере последнего столетия, "общественными договорами" не занимаются. Это не их парафия. Для этого имеются другие институты диктатуры, продуцирующие соответствующий дискурс. Например, коммунистическая партия, производящая доктринальные основания существующего порядка вещей. Кроме того, общественные договоры – по определению – заключаются между политическими субъектами. В данном случае мы имеем дело с населением, которое в России политическим субъектом себя никогда не ощущало, и режимом, который основан на том, что политически субъектен только он сам. Ни для каких договоров в этих условиях просто нет места. Почти четверть века назад страна была отдана в руки органов госбезопасности на ручное управление. Без всяких идеологических заморочек. А эти органы профессионально умеют только вербовать, что они успешно и сделали, выведя страну на очередной бессмысленный виток безнадежной исторической спирали, которая многократно уже доказала свою тупиковость.

Евгений Добренко – филолог, культуролог, профессор Венецианского университета

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции​