В городе Кировске вот-вот появится первый в мире музей Венедикта Ерофеева. Со станции Хибины кировской железной дороги, а не с Курского вокзала, как принято считать, начал свой путь великий еретик, кумир целого поколения Веничка — в ставшие легендарными Петушки. Через 11 лет после смерти писателя в нынешнем Кировске местными энтузиастами будет создан единственный в мире музей Венедикта Ерофеева. Его организатор и бессменный хранитель Евгений Шталь по частям собирает летопись жизни знаменитого земляка, тратит на бесценные экспонаты скудное жалование и сетует на то, что местные власти помогают неохотно — так, будто бы все еще сторонятся скандальной славы неутомимого забулдыги и психопата: «Дело в том, что Венедикт Ерофеев прожил в нашем городе 8 лет. Он здесь окончил среднюю школу №1 города Кировска, с золотой медалью. В Кировске живут его брат и сестра. Есть у Ерофеева книга, которая называется «Записки психопата». В ней очень много кировского материала. И, кстати, он приводит в этой книге более 70 фамилий жителей нашего города. Некоторые из них до сих пор живут в Кировске».
Музей Венички в Кировске — словно бы невротическая компиляция из его книг. Все начиналось с детских фотографий, писем друзьям и родным, а продолжается пожертвованиями земляков. На 20 квадратных метрах катушечный магнитофон «Юпитер» соседствует с авоськой, содержащей хрестоматий батон, бутылку кефира и субтильную воблу, а обыкновенный стул, где белые пятна на черном, словно бы повторяют атавистический ток крови в жилах самого писателя, мирно уживается с дюжиной дерматиновых чемоданов.
Художник Димитрий Новицкий хотел свалить чемоданы кучей в самом центре зала, но кто-то посчитал эту затею слишком спорной. Дескать, за этим холерическим нагромождением из искусственной кожи будет трудно разглядеть меланхолическую правильность Веничкиной юности, с ее ученическим прилежанием и, как следствие, золотой медалью. Подумать только, даже по поведению будущий завсегдатай клиники Кащенко умудрился схватить твердое пять.
Но самый главный экспонат — почти что языческий портрет Андрея Синявского, врученный Ерофееву за поэму «Москва — Петушки». Соломенная борода и очки из алюминиевой проволоки на лубяном носу — что ярче может подчеркнуть обобщенный портрет непризнанного гения, которому выпало невыносимое счастье творить в СССР?
Евгений Шталь рассказывает о материалах музея, представленных на стендах: «"Венедикт Ерофеев в Хибинах" — три стенда рассказывают об этом периоде его жизни. Стенд, рассказывающий о главном произведении Ерофеева "Москва — Петушки", стенд "Друзья Ерофеева", стенд "Уход в бессмертие" и, последняя экспозиция — "Произведения Ерофеева в театрах мира"».
Золотой медалист Веничка Ерофеев для кировской школы №1, если не идол, то, по крайней мере, пример для подражания. В школьной экспозиции, которая, конечно, не сравнится с той, которую можно видеть в центральной библиотеке Кировска, есть даже пионерский галстук шестиклассника Венички. Порыжевший от времени, с обильной бахромой по углам, он в точности олицетворяет бунтарский дух подростка, которому в будущем выпадет перевернуть представления о благополучной юности, как трамплине в достопочтенную зрелость. Между прочим, этот красный галстук стал предметом серьезного политического спора. Мэр Кировска, из бывших коммунистов, счел непедагогичным помещать истерзанный неугомонным повесой кумачовый треугольник под стекло. И только вмешательство школьной общественности и либерально настроенных родителей, спасло экспонат от постыдного забвения.
Нечто похожее произошло и с мемориальной доской, венчающей фасад школы. На черном карельском граните печальный портрет Ерофеева и вправду не кажется иконой. В нем что-то от лагерного стыда этого, проклятого богом места, где когда-то на одного политзека приходилось два вертухая. Саму доску трудно разглядеть за широкой спиной пролетарского глашатая Максима Горького, который в 30-х годах написал о Хибиногорске, нынешнем Кировске, как о месте, где зарождается мощь советской России.
В соседстве гранитных ликов, сейчас запорошенных снегом, должен читаться антагонизм двух литературных правд, в одну из которых вполне вписывается обожание властей, а в другую — бутылка паленого портвейна «Слеза комсомолки». Но, надо же, в этом пришкольном скверике явственно проступает почти что идентичная любовь к двум идолам. Бывшая одноклассница Венедикта Ерофеева Валентина Петровна смахивает снег с усов вполне осязаемого Горького, и вспоминает, что утративший материальность Веничка увлекался математикой, что учительница русского языка и литературы его очень любила. Валентина Петровна говорит, что читала все произведения Ерофеева: «Его же теперь классиком считают».
80-летняя кировчанка Тамара Гущина — родная сестра писателя. Она же — главный архивариус и хранитель древностей. Отец писателя —Василий Васильевич Ерофеев был осужден в 1945 году военным трибуналом кировской железной дороги по 58-й статье, и Анна Ерофеева, чтобы облегчить дальнейшую судьбу единственной дочери Тамары, записывает ее на свою девичью фамилию.
Сегодня Тамара Гущина, в своем почтенном возрасте сохранившая поразительную ясность ума, которая, впрочем, всегда характеризовала семейство Ерофеевых, — единственная из родственников, кто общается с журналистами. Хотя в Кировске живет и брат писателя Борис. Но, как говорят, теперь он страдает традиционной русской болезнью и лишь изредка, выходя из очередного ступора, берет в руки книгу брата, всегда одну и ту же — «Москва — Петушки».
Тамара Васильевна же, встречает меня в своей однокомнатной квартире, где на днях перегорела последняя лампочка. Разговариваем мы при тусклом свете ночника. Она называет брата по домашнему — Вена, объясняя это этимологической конструкцией полного имени. Вена происходит от Венедикта, а Веня — от Вениамина. Говорит, что видеть Вену в витринах музейных стендов неловко, так и хочется снять с головы золотой нимб. Дома хранится один единственный портрет писателя — из его московской жизни. А все остальное отложено в памяти: «Конечно, не ожидали, что у него будет именно такое будущее. Но в детстве он немножко нас поражал. Мы его считали вундеркиндом. У него была блестящая память. Помните, были такие отрывные календари — 365 листочков. Когда ему было лет восемь, я приезжаю к ним на выходной день, а мама мне говорит: "Он ведь у нас выучил весь этот календарь!"».
Кировск для Венедикта Ерофеева — не то, чтобы малая родина. Это просто место, куда можно было приехать в перерывах между визитами к московским психиатрам. Иногда кажется, что литературный смутьян Вена Ерофеев просто обязан был провести детские годы в этих глухих метах, помеченных штампом сталинского времени.
Хибинские горы с их легендарными рудниками, обнесенными колючкой Севлага, за десятилетия переварили в своем чреве сотни тысяч человеческих жизней. Не потому ли именно здесь так отчетливо понимаешь справедливость поэта Александра Величанского, после смерти писателя печально произнесшего: «Во времена Ерофеева жили все, кто жил в его время».
