Прокуратура Международного трибунала по бывшей Югославии в Гааге, которая после неожиданной смерти Слободана Милошевича оказалась под огнем критики, испытывает озабоченность эффективностью его работы . При этом она не собирается отказываться от стратегии «больших дел» и в этом году собирается начать судебный процесс по делу о массовом убийстве мусульман в боснийском городе Сребреница 11 лет назад. Обо всем этом, а также о реакции на смерть Милошевича Карлы дель Понте, не сумевшей довести до конца принципиально важное для нее дело, с советником прокурора трибунала Антоном Никифоровым побеседовал обозреватель Радио Свобода Андрей Шарый.
- Надо иметь в виду, что в трибунале есть три независимых органа - прокуратура, судейская коллегия и секретариат. Следственный изолятор, где находился Милошевич, находится в ведении секретариата трибунала. Я могу говорить только с точки зрения канцелярии прокурора. Если задается вопрос об эффективности, то, конечно, мы обсуждаем эффективность в том смысле, в каком мы можем вести процессы быстрее и эффективнее. Что такое здоровье, как о нем надо заботиться (о здоровье обвиняемых в трибунале) - это вопросы секретариата трибунала. Конечно, обеспокоенность и серьезные озабоченности у нас есть, несомненно.
- Процесс над Милошевичем был очень большим по объему. С чем это связано? и не было ли возможности провести его более компактно?
- То, что касается стратегии и тактики прокурора в каждом деле, то она определяется в зависимости от того, какого уровня обвиняемый и какого уровня инкриминируются ему преступления. Когда речь заходит о таком обвиняемом как Милошевич, такого уровня, мы стояли перед дилеммой - либо ограничится чем-то одним, либо постараться создать более полную картину [его] ответственности за целый ряд конфликтов и целый ряд инцидентов, которые следовали один за другим. Поскольку прокурор определяет свою политику независимо, естественно, это было ее решение, что мы не можем ограничиться, например, только Косово, или только Хорватией, или каким-то одним конкретным инцидентом в Боснии. Поскольку Милошевич был вовлечен во все эти события, то пришлось нам такое принять решение - выйти с общим делом по трем большим конфликтам.
- Возможны ли изменения в стратегии трибунала в будущем, исходя из уроков дела Милошевича?
- Это дело уникальное. Естественно, мы будем каким-то образом регулировать наши отношения в других делах и с судебными палатами и как-то пытаться добиться большей эффективности в этих делах, что мы и делаем. Есть специальные комитеты у нас. Вместе с судьями мы пытаемся решить некоторые вопросы процедурные, чтобы они каким-то образом эффективно бы решались. Но это как бы внутренняя кухня трибунала, то, что касается правил процедур технического рода.
Что касается самих дел, то, например, в этом году перед нами стоят крупные дела, которые по своему объему и по количеству обвиняемых крупные. Они другого плана - не такие, как Милошевич. Например, в этом году начинается большое дело по Сребренице, где будет восемь или девять обвиняемых. Там целый комплекс технических вопросов, потому что каждый обвиняемый имеет фактически право на 2-3 защитников. Естественно, такие процессы могут показаться технически очень сложными, но мы пытаемся сэкономить время. Не делать девять процессов индивидуально по каждому из этих людей. Мы их собираем в одном деле, чтобы это был один процесс, который не будет легким, тем не менее.
- Вы часто общаетесь с Карлой дель Понте, являетесь одним из ее ближайших советников. Как она переносят все, что происходит? Это, конечно, не дело всей ее жизни, она очень опытный юрист; тем не менее, это один из процессов века. Что для нее означает кончина подсудимого?
- Она отреагировала очень эмоционально. Я даже слышал разные комментарии, некоторые приняли эту ее реакцию негативно. Но она действительно очень эмоциональный человек, принимает все очень близко к сердцу. Это большой удар для нас - завершение таким образом процесса, кончина Милошевича. Потому что затрачено огромные усилия, времени, переводы, сотни свидетелей допрошены, тысячи и тысячи документов прочитано, подготовлено. Мы были очень близко к завершению процесса. Конечно, это вызывает огромное неудовлетворение. Помимо нормальной реакции, в смысле человеческой трагедии (человек умер), с точки зрения ее, как прокурора, получается, что дело не доведено до конца.
- По одной из версий Милошевич употреблял лекарства для того, чтобы нейтрализовать действие тех медикаментов, которые прописывали ему врачи трибунала. Возможно ли, чтобы заключенный в изоляторе получал медикаменты, которые ему не прописаны?
- У Милошевича были особые специфические, привилегированные условия работы. У него было много посетителей, которых не проверяли. Какие-то вещи были найдены. Я не могу говорить больше, потому что ведется расследование. Ведется оно и голландскими властями, ведется судебное расследование, во главе которого стоит судья Паркер. Сейчас говорить рано, но факт остается фактом. Было очень много людей, которые бесконтрольно посещали его и фактически могли принести все, что угодно.
- Это не первый случай смерти в трибунале. Я знаю, что возбуждается сначала внутреннее расследование, каким образом погиб или умер заключенный. Должны ли проводить свое расследование и голландские власти?
- О бязательно. Потому что все-таки это территория Голландии. Несмотря на то, что изолятор имеет право экстерриториальности, поскольку это юрисдикция ООН, смерть человека является [достаточным] обоснованием для того, чтобы голландские власти также принимали в этом участие. Уже и полицейское расследование есть, назначен голландский прокурор, который ведет параллельно свое расследование всех обстоятельств этого дела.
- Вы много раз видели Милошевича. Какое он на вас производил впечатление в зале суда?
- Я его знаю достаточно давно, еще со времени [балканского] конфликта. Он практически не изменился. Он всегда был настроен по-боевому, хорошо готовился к своим делам, несомненно, очень серьезно работал над своей защитой. Он прочитывал и перерабатывал огромное количество материала, в этом нет никаких сомнений. А комментировать, как он вел свою защиту, я, естественно, не буду, поскольку я говорю от имени прокуратуры.
- Дело Милошевича закрыто. Приговор никогда не будет вынесен. Мы можем узнать, какого приговора добивалась бы прокуратура? Речь же шла о пожизненном заключении?
- Такой вопрос очень часто задается, но мы стараемся на него не отвечать. Честно скажу, я не возьмусь ответить на этот вопрос, потому что это как бы не в наших правилах. Почему? Потому что мы решаем вопрос о том, сколько требовать, какое наказание требовать обвиняемому только по завершении и прокурорской части, и части защиты. После вынесения, так сказать, всех остальных доказательств, после ответного вынесения доказательств с обеих сторон, только после этого в окончательном своем документе, который мы адресуем судебной палате, мы предлагаем определенное наказание. Только по окончании дела. Мы до этого момента еще не дошли.
- Дело Милошевича и судьба Милошевича, даже посмертная его судьба, так или иначе оказались связаны с Россией. С юридической точки зрения во время процесса были свидетели из России, привлекалась экспертиза. Возьметесь ли вы оценить степень участия и уровень готовности российской власти сотрудничать с трибуналом по дела Милошевича?
- Формально у нас хорошие отношения с российскими властями. Россия в принципе поддерживает трибунал, поддерживала создание трибунала с 1993 года. С точки же зрения прокуратуры вопросы у нас всегда были. Потому что мы просили определенные материалы у России по делу Милошевича и по другим делам, но практически никогда мы ничего не получали. У Милошевича были свидетели высокопоставленные из России. Когда мы спрашивали этих свидетелей, не готовы ли они представить нам письменные материалы в поддержку их свидетельских показаний, - поскольку все эти материалы носили, видимо, официальный или конфиденциальный характер, нам их представить никто так и не смог.
