17 апреля на Новой сцене Большого театра были подведены итоги «Золотой Маски». Жюри драматических и кукольных спектаклей возглавлял худрук РАМТа Алексей Бородин, музыкальное жюри — народный артист России Владимир Васильев. Спектакли, представленные в номинации «Новация» оценивают оба жюри вместе. Итоги голосования известны и размещены на нашем сайте. Поговорим по сути.
Для столичного критика «Маска» начинается с того дня, когда в ее афише появляются спектакли не из Москвы, их мы уже видели. Напомню, что конкурсную программу фестиваля формируют театральные критики. Каждый год состав экспертного совета меняется, стало быть, и выбор каждый год разный. Но вопросы остаются: на прошлую «Маску», например, не были выдвинуты, например, превосходные спектакли МХТ имени Чехова «Белая гвардия» и «Вишневый сад», зато в этом театр представлен куда более слабыми постановками — «Лесом» и опусом под названием «Изображая жертву». В связи с появлением этого последнего в конкурсе «Маски» в голову лезли соображения совсем неприятные. Прежде, если в метро кто-то громко ругался матом, я могла сделать замечание — попросить не ругаться или, по крайней мере, уменьшить громкость звука. Теперь я от замечаний воздержусь — раз актерам можно громко и долго браниться со сцены Художественного театра, да еще попасть в номинанты национальной премии, то кому ж нельзя? История с «Лесом» тоже забавная. Его очень высоко оценивают обозреватели столичных газет, а критики из других городов, да и практики, недоумевают, за что собственно хвалят? Видно, и я из другого города. Тоже не понимаю. Режиссер Кирилл Серебренников меняет стили, как перчатки. Когда я впервые видела его работу в самодеятельном театре Ростова, она напоминала спектакли Романа Виктюка. В Москве ориентация на имена изменилась. В «Лесе» использован изрядно надоевший прием: время действия перенесено из XIX века в конец XX. Причем, многое живо напоминает конкретный, недавно показанный в Москве спектакль латышского режиссера Алвиса Херманиса «Ревизор». Правда, там все было логичнее, и время считывалось конкретнее. Здесь, вроде бы — 1970-е годы, по крайней мере, уже написана песня «Беловежская пуща», но отец и сын Восьмибратовы (в пьесе купцы), прибыли прямиком из 1990-х и манеры их явно ведут свое происхождение от фамилии, то есть от жаргонного смысла слова «брат» — это криминальный новорусский дуэт. Отчего было не перенести действие в конец века? Но тогда трудно было бы вообразить себе хор пионеров, приглашенных Восьмибратовым на сватовство, да и многое другое.
Весь спектакль, в котором участвуют хорошие актеры (Наталья Тенякова, Авангард Леонтьев и Дмитрий Назаров), напоминает эстрадное шоу по мотивам пьесы Островского. Текст никого не волнует, иногда его просто не слышно, мельтешат персонажи второго плана, их ужимки и гримасы совершенно отвлекают внимание от того серьезного, о чем беседуют главные действующие лица. Ну, скажем, один говорит «креститься надо», а другой, в это время, отдает пионерский салют. Вот на таком уровне все шуточки. Жалко Островского. Ознакомившись еще с двумя спектаклями конкурсной афиши («Фрекен Жюли» и «Вишневым садом» Омской драмы) я поняла, что жалко и Чехова со Стриндбергом. Действие опять перенесено в некое царство — некое государство, ни тебе господ и лакеев, ни тебе вишневого сада, ни любви, ни страсти. Видимо, Евгений Марчелли обеими постановками хотел и впрямь сообщить нам, что ничего этого больше нет, а только пустота и пошлость, но, чтобы эту идею распознать, надо иметь театроведческое образование, да и к чему с нею соглашаться? Дальше не слишком повезло Горькому. Небольшой Драматический Театр из Петербурга сыграл его «На дне», то есть не совсем его, потому что от текста пошли клочки по закоулочкам, а еще много чего от себя понавписывали. В этом спектакле, правда, есть признаки жизни и человеческой боли, но все рассказано и показано уже в первом акте, а во втором заевшей пластинкой кружится на одном месте. Режиссер хотел поведать нам историю о скотской жизни и звездном небе над головой, но на звездное небо указывают только постановочные приемы, а актеры играют про скотскую жизнь, куплет про заевший быт и болезнь, припев — про нравственный закон и небесный Иерусалим.
Выходит трехчасовой физиологический очерк из жизни настоящих сизарей, наркоманов и уличных девок, каковых я всякий день имею возможность наблюдать в метро. Для такого прочтения есть будто специально написанная пьеса — это «Шаги Командора» Венички Ерофеева. Но ее Лев Эренбург отчего-то не поставил.
Горький возник в афише еще один раз. Пятый театр из Омска привез редкое название — «Чудаков». Вот тут бы и порадоваться: традиционный психологический театр, никаких фокусов с текстом, а также с местом и временем действия. Но традиционный театр бывает непереносимо скучен. Вот и решайте, чего вам надо: авангардного натурализма, коммерческой юморины или зеленой тоски. Мне, лично, — ничего из этого набора. Хочется снова и снова смотреть «Трех сестер» в режиссуре Петра Фоменко — никакого насилия над Чеховым.
Декорации, костюмы, но сколько хрупкой и драгоценной жизни, сколько нежности и тоски, и сколько любви к каждой минуте человеческой жизни, которая может стать последней. Осенний по цвету и аромату спектакль, весь поэзия и музыка, иногда и впрямь кажется, будто актеры не говорят, а поют — и сестры Кутеповы, и Галина Тюнина, и Юрий Степанов, и Кирилл Пирогов — Боже, как они все хороши, и как жаль их героев!
Совершенно необычной оказалась предсказуемость имени обладателя «Маски» за мужскую роль, а именно Василия Бочкарева — Флора Прибыткова в «Последней жертве» Малого театра. Традиционно самая сильная борьба ведется именно в номинации «мужская роль». Хороших актеров в России стало много больше, чем хороших актрис — и объяснить природу этого феномена довольно затруднительно. Но именно в прошлом сезоне две не нуждающиеся в представлениях актрисы — Марина Неелова и Алиса Фрейндлих — сыграли грандиозные роли в спектаклях «Шинель» и «Оскар и Розовая дама». Причем, по существу, это моноспектакли, в которых актрисы играют роли мужчин или мальчиков — Акакия Акакиевича и Оскара. Марина Неелова для этой работы изменила всю себя. Дело тут вовсе не в мастерском гриме (актерские штампы могут победить любой грим), к тому же, нельзя загримировать голос, пластику, мимику, жесты, выражение глаз, наконец. У Марины Нееловой вообще нет штампов. И нет страха. А ведь это страшно: отказаться от надежной опоры в виде бесконечной женственности и сексуальности, ото всех годами наработанных приемов и быть неузнанной зрителями. В том, как играет Марина Неелова нет жалости к маленькому человеку, в этой «Шинели» вообще нет места сантиментам и открытым эмоциям, но атмосфера заставляет трепетать от ужаса перед тем мистическим и жутким, чему нет названия, что таится во всех углах и разлито в воздухе. Режиссер Валерий Фокин поставил словно бы не петербургскую повесть, а петербургский триллер.
«Оскар и Розовая дама»
Перейдем к «Оскару и розовой даме» театра «Ленсовет» в режиссуре Владислава Пази и в исполнении Алисы Фрейндлих. Драматург Шмитт написал мелодраму, в ней умирающий от лейкемии мальчик встречает пожилую женщину, сиделку, розовую Маму, как он ее называет. Она учит его писать письма Богу, чтение этих писем и есть текст пьесы.
Алиса Фрейндлих мелодрамы бежит и плакать не заставляет, она заставляет сопереживать. Она играет сначала Розовую маму, которая перечитывает письма после смерти ребенка. Потом уже Розовая Мама показывает, как он говорил, ходил, жестикулировал, потом образы разделяются, и Фрейндлих играет мальчика, Розовую Маму, а также его товарищей по несчастью, других маленьких пациентов. Розовая Мама учит Оскара вере в Бога и вместе с ним легко и ясно отвечает на проклятые вопросы. Мелодрама приобретает отчетливые черты пьесы воспитания. Но дидактики в ней нет. Розовая Мама предлагает Оскару игру: каждый день его жизни считать за 10 лет. Оскар, по этим правилам, умрет в 120 лет, пройдя через первую любовь, долгую жизнь с возлюбленной, девочкой из той же больницы, разлуку с ней, усталость от жизни, наконец. Играя, Оскар проживет долгую жизнь, играя, Алиса Фрейндлих проживет коротенькую жизнь своего героя. Заурядную мелодраму с признаками церковной проповеди Владислав Пази и Алиса Фрейндлих превратили в спектакль о спасительной силе игры и воображения. О спасительной силе театра, я бы сказала.
«Бытие номер 2»
Помимо «Трех сестер» и «Оскара» хочется снова и снова смотреть спектакль Сергея Женовача «Мальчики», но о нем и о «Недосказках» Дмитрия Крымова я расскажу в следующих выпусках, потому что тут обнаружилась целая тенденция (на «Маску» впервые выдвинуты студенческие спектакли). А о других хороших спектаклях — «Сценах из деревенской жизни» Юрия Погребничко и о «Шинели» Валерия Фокина я уже рассказывала, тексты программ сохранены в архиве. То же самое касается очередного шедевра театра «Тень» — «Смерти Полифема», который попал не в кукольную номинацию, а в «новацию», в которой конкуренция была много жестче, чем в драме. Кроме «Полифема» и «Недосказок» здесь было еще «Бытие номер 2» Виктора Рыжакова, якобы основанное на письмах, полученных актером и драматургом Иваном Вырыпаевым от пациентки психиатрической лечебницы.
На сцене — пациентка и лечащий врач. То ли женщина думает, что он Бог, то ли он в медицинских целях убедил в этом больную — не суть важно. Важно, что Бог уверяет Антонину в том, что его нет, а она настаивает на обратном. У нее будто шизофрения и раздвоение сознания. Но выражается оно в том же, в чем у многих здоровых. Она хочет понять, существует ли Бог, и если нет, то в чем смысл жизни. Не умея определенно ответить на эти вопросы, всякое сознание пробует искать выхода из создавшегося положения. И часто находит в черном юморе, ерничестве и юродстве, которые в полной мере присутствуют в этом спектакле.
«Между собакой и волком»
Жюри предпочло всем спектаклям из номинации «Новация» «Между собакой и волком» Андрея Могучего. Он поставлен по роману Саши Соколова, который только формально можно признать прозаическим, дело не в том, что в книге много стихов, но в том, что проза Соколова мелодична так, как стихи. Это Андрей Могучий чувствует очень точно.
Режиссер переводит язык романа на театральный. Голубое небо задника и штакетники, увешанные всяческими инструментами, нужными для деятельности артели инвалидов имени Данилы Заточника. Здесь треухи носят как шутовские колпаки, а фонари — за спиной, невеста одета в оранжевый жилет, покойник приподнимается из гроба, чтобы прикурить, почти хармсовский Пушкин участвует в самодеятельной постановке, на экране оживают и катаются по льду фигуры брейгелевских полотен, а дама с картины Ван Эйка покачивает головой.
«Между собакой и волком» — любопытный спектакль, но в нем слишком много от виденного прежде, от старых перфомансов ленинградского андерграунда, откуда и растут его ноги, взять хоть «Поп-механику» Сергея Курехина.
А вообще, если абстрагироваться от лучших спектаклей, то все остальные можно поделить на «стерильные» (правильные, но безжизненные) и «антисанитарные» (энергичные, шумные, с матом и всяческой непристойностью). Именно «антисанитарные», что занятно, претендуют на создание образа России. В них много натурализма и физиологии, в них ползают по сцене люди-обрубки и скачут люди на костылях, вечно одетые в лохмотья и ватники. И все это, всякий раз, на фоне классической музыки или живописи эпохи Возрождения. Так сказать: жизнь скотская, но над головой звездное небо. Образы эти, в общем, не оригинальны, и мысль не нова.
Кстати, спектакль Андрея Могучего завоевал еще и приз критики. Критики же определили название лучшего зарубежного спектакля на гастролях в России и дружно выбрали «Эмилию Галотти» Дойчес-театра и Михаеля Тальхаймера, показанную в Москве на фестивале Новый европейский театр. Поднявшиеся на сцену режиссер и интендант признались, что за честь почитают стоять на одной сцене с Петром Фоменко. Ария немецкого гостя прозвучала особенно приятно, потому что агитбригада поклонников спектаклей Серебренникова очень организованно пропихивала в лауреаты то, что ей идеологически близко. За день до голосования в газете «Коммерсант» было напечатано, что «консервативные круги» могут безо всяких на то аргументов, движимые только «иррациональным чувством» любви к Фоменко, проголосовать именно за него, а не так, как надо, не за Серебренникова. Прежде, в другой центральной газете прежде Петра Наумовича обозвали «зубром» из «заповедника», который «свое слово уже сказал» и на мировом рынке неконкурентоспособен. И что же вышло? Что немецкий режиссер, которому авторы вышеозначенных статей поклоняются, продемонстрировал подчёркнутое уважение к российской театральной культуре в её на сегодняшний день высших и вполне конкурентоспособных проявлениях. А в роли лакея Яши в очередной раз выступили свои же российские граждане. Вот вам и разлагающее влияние Запада.
