Террор бросает вызов не только нашей цивилизации, но и нашему искусству. Оно вынуждено решать своими, художественными средствами ту же задачу, которая стоит перед всей планетой: понять врага.
Надо честно сказать, что с этим никто еще не справился: ни политики, ни экономисты, ни религиозные деятели, ни секретные службы, ни историки, ни философы, ни психиатры. Никто не может нам объяснить, за что террористы ненавидят нас больше, чем они любят свою жизнь. Само разнообразие объяснений этого феномена показывает, что мы не можем разобраться во внутренних мотивах исламских камикадзе, в их персональной и коллективной психологии.
Как раз сейчас на нью-йоркские экраны вышел фильм бывшего офицера ЦРУ Роберта Бэра «Культ террористов-самоубийц», который исследует этот вопрос со всей мыслимой полнотой. Автор картины (это его приключения легли в основу популярного триллера «Сириана») объездил самые опасные страны. Там он пытался понять самоубийц, опрашивая их родных и близких. Больше всего внимания Бэр уделил Ирану, где, как он утверждает, в начале 1980-х, во время Месопотамской войны, родился этот вид террористических актов. Тогда, проигрывая армии Хуссейна, аятолла Хомейни благословил тринадцатилетних мальчиков подрывать себя вместе с иракскими танками. С тех пор, как все мы, увы, знаем, такая тактика стала повсеместной.
В фильм Бэра попало множество интервью с матерями, братьями и сестрами террористов, подорвавших себя и других. На экране близкие, называя погибших не самоубийцами, а мучениками, в один голос утверждают, что их умершие сыновья и братья выбрали лучшую из дорог. В конце фильма Роберт Бэр, человек, который занимается проблемой террора треть века, признается, что не смог пробиться сквозь непроницаемый для иноверца ментальный заслон, окутывающий «культ самоубийц».
То, на что не способен анализ, может быть, доступно художественному синтезу. Поэтому в последние годы ряд крупных писателей, например, Салман Рушди и Орхан Памук, попытались понять и объяснить психологию террориста. Но вряд ли им это удалось.
В своем рассказе Мартин Эмис — этот знаменитый сейчас английский прозаик — представляет внутренний монолог одного из террористов, захвативших самолет 11 сентября. Признаюсь, что чем дальше я читал, тем меньше верил. Все это слишком смахивало на экзистенциализм и Достоевского. Возможно, западному писателю просто невозможно оторваться от привычной нам диалектики зла, чтобы понять природу угрозы, бросившей нам вызов.
Понимая всю сложность стоящей перед литературой задачи, за нее взялся один из трех китов современной американской словесности Джон Апдайк. Его новая книга только что, на этой неделе, оказалась на прилавках книжных магазинов.
Джон Апдайк, 74-летний ветеран американской прозы, написал свой 22-й роман — «Террорист». В недавнем выступлении он сказал, что сейчас (как, впрочем, и после каждого романа) он чувствует, что «бочка с его замыслами и материалами опустела». «Не то, что Достоевский, — добавил он, — чья записная книжка, к моменту смерти, была полна новых планов и идей». Надо признаться, что после его нового романа и многие читатели (равно, как и критики) увидели дно бочки...
Роман «Террорист» написан о том, чего Джон Апдайк из личного опыта не знает: о превращении восемнадцатилетнего полуегиптянина-полуамериканца Ахмеда, родившегося и выросшего в американском городке, в мусульманина и в террориста. Школа в городском гетто рождает в Ахмеде отчаяние, ощущение, что вокруг него одни дьяволы, которые хотят отнять его веру. А мусульманский фанатик-имам покоряет Ахмеда силой этой веры.
Ни обстановка в общественной школе городского гетто (которая вызывает отчаяние не столько в Ахмеде, сколько в интеллектуале Апдайке), ни атмосфера убогой мечети не знакомы писателю. Как и новый жанр романа — триллер. И Апдайк сам говорил об этом в недавнем интервью, пересказанном (не без иронии), рецензентом New York Times Чарльзом Мак Гратом:
Описание современного детонатора бомбы Апдайк получил из интернета, поскольку видел это приспособление только раз в жизни — в руках Гарри Купера в фильме «По ком звонит колокол». При этом писатель посетовал, что интернет не очень щедр на описание взрывных устройств.
Седовласый, густобровый, элегантный Джон Апдайк рассказал, что рискнул также потолкаться около просвечивающих багаж аппаратов в аэропорту и с удивлением заметил, что изображения на них не черно-белые, а цветные. Он даже нанял машину и водителя повозить его по самым неблагополучным районам городка Патерсона в Нью-Джерси, чтобы из окна автомобиля увидеть церкви и магазины, незаметно превращенные в мечети.
Отсутствие личного опыта, само по себе, не может быть упреком писателю. Тем более, Апдайку, описавшему средневековый королевский двор в романе «Гертруда и Клавдий» и апокалиптическую Америку будущего в романе «К концу времен». Рецензент Адам Кирш из газеты New York Sun пишет:
Завет старых профессоров, ведущих курс по «литературному мастерству» всегда был таким: «не пиши о том, чего не знаешь». Звучит, как совет отчаявшихся. Если писать только о том, что знаешь, на книжных полках будут стоять одни мемуары. Я бы дал другие правила: «Первое: пиши только о том, что ты в состоянии вообразить. И отсюда второе правило: стоит писать (и читать написанное) только в том случае, если воображение автора рисует историю так интимно, что она становятся (как это ни парадоксально) реальнее самой реальности. Провал книги Апдайка в том и состоит, что на этот раз его воображение абсолютно неубедительно.
Почему Апдайк взялся за такую «чужую» тему? Только потому, что она актуальна? Или по поэтической прихоти? Он, например, включил в роман пассажи в арабской транслитерации. «Арабский язык необычайно красив, — сказал он в интервью. — Это язык Бога, и тот факт, что мы его не понимаем, значит только то, что мы недостаточно знаем о Боге».
Впрочем, Апдайк сам, более или менее, ответил в своем интервью на вопрос, почему он написал роман «Террорист»:
Я понял, что мне есть, что сказать от имени террориста. Я могу себе представить, как верующему мусульманину претит наша система. Сейчас я иногда думаю: зачем я за это взялся? Я влез в болезненную тему. Но когда тень сомнения закрадывается в мое сознание, я говорю себе: «Они не смогли бы пожелать более сочувствующего и даже, в каком-то смысле, более любящего портрета террориста».
Интересно, кто эти они? Каким людям мысленно отвечает Апдайк? Ну, понятно — тем, кто хочет встать и на ту, и на другую точку зрения, кто хочет всех понять и через это понимание — умиротворить. И чуть ли не с первых страниц романа вы видите, что автором ведет именно эта уместность темы, а не живые любопытство, проницательность и непредвзятость наблюдений. Именно поэтому шейх Рашид, фанатичный имам-вербовщик террористов, говорит в романе, как университетский профессор, цитируя немецких философов и используя типичное академическое выражение «любопытное противоречие». Рецензент Кирш пишет:
Все персонажи романа говорят однотипной безжизненной интеллигентской прозой. Восемнадцатилетний Ахмед, например, говорит об имаме: «Он считает, что такой релятивистский подход делает религию тривиальной...»
К счастью, роман «Террорист» включает и сцены, в которых ни Ахмеда, ни его имама нет. И тогда Апдайк сосредотачивается на более близких ему объектах: на вожделении, на сексе, на разочарованном стареющем мужчине и на его романе с молодой экстравагантной женщиной — матерью Ахмеда. Тут Апдайк — мастер: «Она нагнулась, и веснушчатая кожа над ее грудью показалась ему чуть шершавой по контрасту с мыльно-белой полоской по ту сторону лифчика».
Ради справедливости, надо сказать, что несколько рецензентов очень хвалили роман, в том числе критик из «Ассоциации Американских библиотек» (American Libraries Association):
Новую книгу Апдайка справедливо называют «романом 11 сентября», но это не мешает ему быть шедевром — благодаря точно выстроенной психологической линии тех молодых людей, которых затягивает в ряды террористов.
Но даже и поклонники нового романа Апдайка признаются, что лучшие сцены «Террориста» написаны о знакомых автору персонажах — о циничных, неверующих интеллектуалах. К сожалению, рано или поздно роман снова возвращается к неубедительному герою Ахмеду, хотя, я думаю, мало кого из читателей заботит, взорвет он себя или нет, — поскольку он с самого начала не был особенно живым.
