РАДИО "ЭЛЛЕФЕРИЯ"

В мае 1999 года на югославско-албанской границе я был очевидцем массового исхода беженцев-косоваров в Албанию. На первой пяди албанской земли эти измученные люди начинали стонать, выть, рыдать. Именно там я, грешным делом, подумал о том, что греческие трагики не придумали, не открыли катарсис, а лишь зафиксировали его.

Работая на радио, понимаешь, что европейскую историю можно не только изучать или рассматривать. Её можно слушать. На слух эта история – противоборство д и а л о г а и д и а т р и б ы. Нет радиожанра проще, чем интервью. Лишь собрав интервью воедино, записав на плёнку голоса, рассказы, исповеди, можно создать, сочинить в эфире жизненное пространство. Радио – изобретение нового времени – способно встряхнуть, расшевелить запатентованный Платоном жанр диалога. Слушая, собирая голоса современников, я чаще думаю о Сократе, Платоне, Плутархе, чем о злободневном, актуальном. "Среди приглашённых были и чужеземцы и граждане, родные и близкие, вообще самые различные люди…" (Плутарх, "Застольные беседы"). Получается, что звучание человеческих голосов, разноголосица, тарабарщина важней, выше идей, тем, истин. Возможно, чему-то схожему учит любое ремесло. К счастью, помимо «ремесленной» точки отсчёта, есть и другие точки зрения, слуха, философствования. Но я хочу поделиться тем, что услышал, к чему прислушивался, во что вслушивался.
________________________________________________________________________
*Эллефферия (элефферия) - по-гречески "свобода".


NEWS


В молодости меня пронзили стихи Поля Элюара:

Сьогоднi вранцi
прийшла добра новина:
ти снила про мене.

Я жил тогда в Киеве и много читал по-украински. Язык - тоже новость, из самых пронзительных. Фрикативное украинское "г", которому в русских анекдотах отведена роль холуя, закидывало удочку в арабский, в древнееврейский. Про удочку с многовековым грузилом я понял в Иерусалиме, услышав иврит и арабский. Фонетика не бывает случайной. На весах вечности фрикативное "г" перевешивает все носовые французского. Грамматика ещё похлеще: украинское "ти снила про мене" на русском звучит беспомощно: "тебе приснился я", "ты видела сон обо мне".

Но я о другом: о жанре новостей. Я работаю на радио уже лет двадцать и перевёл сотни выпусков новостей. На Би-Би-Си я предпочитал ночные смены. Начинались они после семи вечера, ещё с машинисткой. Около девяти все уходили. Я спускался в подвальную столовку, где свет не выключали уже полвека и куда в начале сороковых спускался мой коллега из Индийской службы Джордж Оруэлл, молодцевато проходил сквозь столовку в холл, а там, помахав перед носом подвыпившего швейцара клубной карточкой, переступал порог клуба Би-Би-Си. Грубо говоря, клуб этот был распивочной, хотя и в высшей степени цивилизованной.

У стойки я покупал бутылку бордо ("Чёрный принц") и возвращался с этой полуоткупоренной бутылкой, укутанной в целлофановый мешок, в столовку. Оттуда с подносом (ростбиф, салат) и своим бесценным целлофановым мешочком поднимался на лифте в русскую редакцию ("Russian Service"). Там разваливался в кресле, клал ноги на стол главного редактора, наливал. Вот это было вино! С ним любая новость была в кайф. Последний бокал я допивал под трагический баритон обозревателя Би-Би-Си Анатолия Максимовича Гольдберга. На особой полке в отделе текущих событий стояла плёнка с его комментарием на случай ввода советских войск в Польшу. Это был единственный комментарий Анатолия Максимовича так никогда и не вышедший в эфир. До сих пор помню: "Увы, СССР остался верен себе. Сегодня после полуночи советские танки вошли в предместья Гданьска, Варшавы, Кракова..."

В залитом иллюминацией ночном Лондоне слова отбрасывали густые тени. Телетайп выдавал новости рулонами. Я отрывал их, механически переводил, а про себя бубнил:

Талант - единственная новость,
которая всегда нова.

Пастернаковская "новость" тоже отбрасывала тень. Однажды меня озарило: этими двумя стихами Пастернак принял участие в полемике о романе. "Novel" по-английски - это "новый, неизведанный", а не только "роман". В переводе с пастернаковского на русский получалось:

Талант - единственный роман,
который всегда нов.

Моя тайная ночная жизнь в каморке новостника не мешала мне исправно переводить и читать в микрофон сообщения о нарушении прав человека, о сепаратистах и юнионистах, о захвате и освобождении заложников.

Эти ночные новости уже давно выпали в космический осадок. От них остался вкус бордо и привкус неправды. Нет-нет. Кто-то на самом деле уничтожал или миловал целые народы, где-то за кулисами мирового театра сговаривались заговорщики, а герои, рисукуя своей и чужой жизнью, разоблачали их. Но про самое главное в выпусках новостей никогда не говорилось: про то, что в Вероне юнец смертельно влюбился в юницу, что в Марракеше англичанин среднего возраста не может оторвать глаз от ключицы мальчика-араба, что в Киеве перевели на украинский стихи Поля Элюара:

Сьогоднi вранцi
прийшла добра новина:
ти снила про мене.

ХВАЛА УХУ, или ЗАТМЕНИЕ ЛУНЫ

Работа на радио вынуждает меня неустанно думать об ухе. Для нормального человека слышащее ухо - это нечто само собой разумеющееся, а глухота - отклонение, инвалидность. Между тем слух - это дар божий, и далеко не все им осчастливлены. Есть целые виды и подвиды глухих и даже безухих животных. Отсутствие слуха у них отчасти восполняется особой чувствительностью к сотрясениям. Они как бы слушают всем телом (брюхом, а не ухом). В конце концов, звук - это тоже сотрясение воздуха. Особой глухотой отличаются моллюски. И это уже не божий дар, а божья ирония. Напомню, что моллюск защищен наружным скелетом, который принято называть раковиной. Ухо же - не внутреннее устройство в височной кости, а оттопыренные хрящи, обтянутые кожей, - анатомы называют ушной раковиной. Вот тебе и глухая раковина!

Об особо чутких людях в народе говорят: "Он слышит, как трава растет". В русском народе говорят, а не в японском, хотя подобная тонкость скорее присуща японским хокку (у японского поэта звучало бы скромней: "Слышно, как трава растет..."). Русский глагол "слышать" соотносим с четырьмя из пяти органов чувств. Во-первых, можно в прямом смысле слышать (звуки), во-вторых, слышать вкус чего-либо ("язык не лопатка, слышит, что горько, что сладко"), в-третьих, слышать в значении осязать ("Девка и не слышала, как укололась до крови", Некрасов), в-третьих с половиной, одновременно осязать и обонять ("В воздухе слышна сырость"), в-четвертых, обонять (слышать запахи). Добавьте к этому "слышать" в смысле "понимать" ("Он по-русски не слышит") и "слушаться" ("Слушаю, мой государь"). Что до обоняния, то далеко не во всех языках запахи можно слышать (по английски to feel, catch, perceive the smell, по-немецки einen Geruch spuren oder riechen, но по-итальянски, как по-русски, sentire un odore).

И это еще не все. Французский семиотик и литератор Ролан Барт в коротком исследовании "Слушаю и повинуюсь" называет ухо самым эротическим органом человека. К такому выводу его подтолкнуло чтение "Тысячи и одной ночи". В этой книге Шехерезада ночи напролет рассказывает Шахрияру сказки. Да, да, не лобзает его, не танцует танец живота, а ласкает слух. Ученые считают, что эти арабские сказки восходят к персидскому источнику, а последний к индийскому. Должно быть, так оно и есть: иначе в Камасутре ушной (аурикулярный) секс не назывался бы "затмением луны". Сколько все же поэзии заключено в ухе!


НАШЕ ВРЕМЯ ИСТЕКЛО

Надо быть напрочь лишённым здравого смысла, чтобы не верить в мистику. Мистика – на каждом шагу, буквально под рукой. Это может подтвердить слесарь, работающий с металлом, столяр, работающий с древесиной, скульптор, работающий с твёрдыми, сыпучими и жидкими материалами. В Майнце на городской площади стоит скульптура-фонтан русского художника Вадима Космачёва. Он работает с жестью и цинком, буком и сосной, водой и ветром. Когда летом в стройном космачёвском фонтане-скульптуре играют дети, то их голоса и плеск воды естественно входят в состав скульптурного образа. Вот это и есть чудо. Мистика. Однажды я записал этот фонтан на магнитофонную плёнку, и с тех пор он струится в эфире.

Я работаю с голосами, звуками и точно так же, как слесарь или столяр, верю в мистику материала, которым занимаюсь вплотную. Меня уже давно не интересует "информация", "новости", "актуальные события". Больше ста лет назад философ Николай Фёдоров призывал устранить "небратство", "неродственность" людей. Он же выдвигал идею "регуляции природы" с помощью науки и техники. Для чего? Чтобы воскресить предков. Он считал смерть злом и предлагал победить её, осваивая космос и управляя космическими процессами. О том, что это возможно и что я могу принять участие в практическом осуществлении фёдоровских идей, я впервые понял, читая эссе Велимира Хлебникова "Радио будущего". ("Радио становится духовным солнцем страны, великими чародеем и чарователем... Радио будущего сумеет выступить и в качестве врача, исцеляющего без лекарства... Радио скуёт непрерывные звенья мировой души и сольёт человечество.") У меня точно завеса спала с глаз. Я узрел смысл смерти и обрёл пути противостояния ей. Теперь, спустя много лет, я могу лишь подтвердить, что чутьё не обмануло меня. Я действительно научился возрождать людей по голосу и/или даровать им бессмертие ещё при жизни. Увы, пока это относится лишь к тем, кто был акустически запечатлён на плёнку в эпоху грамзаписи (напомню, что первый фонограф появился на свет в августе 1877 года).

Вкратце суть моего открытия такова: я посылаю голоса с помощью ретрансляционной сети в космическое пространство, они навсегда остаются в нём и обживают целинные делянки астральной ойкумены.

Как всё это начиналось? На десятом году эфирной карьеры мне пришлось переехать из Лондона в Мюнхен. Собирая архивные записи, я обратил внимание на то, что в моём железном шкафу обосновалось солидное кладбище. Почти треть записанных к тому времени на плёнку людей прошли, так сказать, свою земную жизнь до конца. Был среди них и диссидент К., мой старый приятель. Он погиб в авиакатастрофе. (В скобках замечу, что многие диссиденты, оказавшись на свободе, весьма часто вступают в конфликт уже не с властями или правоохранительными органами, а с силами природы, духами новейших технологий, топливно-энергетическим комплексом и в результате гибнут). Как раз в дни моего переезда в Мюнхен исполнялся его юбилей, и вдова попросила меня отметить круглую дату в эфире. Я, разумеется, пошёл ей навстречу, а пойдя, понял, что словно выпускаю на волю К., даю ему вторую жизнь. Ветераны Холодной войны поймут меня: когда-то западные радиостанции, рассказывая о политзаключённых, как бы отпускали их на несколько минут на волю, по крайней мере, давали им возможность совершить прогулку по открытому небу. К.Н. Батюшков уже у самой черты безумия писал:

Я вздохну... и глас мой томной,
Арфы голосу подобной,
Тихо в воздухе умрёт.

Так вот, у меня получилось ровно наоборот. К. вздохнул, выдохнул - и ожил. Вдова же в письме, адресованном мне, лишь подтвердила это: "Вы и не знаете, что Вы сделали для меня и моего неугомонного мужа! Он вновь со мной, вновь нудит и сволочится...". Но это – частности. Главное же – открытие кладбища в шкафу, причём кладбища компактного, транспортабельного. Слыхано ли: менять города, страны и с лёгкостью возить с собой в ящике или контейнере десятки усопших. Иногда мне даже мнится, что они общаются между собой, т.е. переговариваются, но это уже какая-то чертовщина в духе Достоевского. Хотя... А разве я сам не сталь тенью собственного голоса? Всё самое главное, что я совершаю в жизни, связано с усилием гортани, голосовых связок, груди, носоглотки. Ни мой рост, ни черты лица, ни цвет глаз никому не интересны. И только струя воздуха, колеблющая связки и усиленная лёгкими и носоглоткой, может заинтересовать, обратить на себя внимание. Помню, как в четырнадцать лет мои связки вдруг начали разбухать, наливаться гормональными соками. Вот тогда-то я впервые понял, что голосом можно очаровывать, привораживать. Все свои знакомства с девчонками я начинал с телефонного звонка, и лишь когда понимал, что мой голос опустился на дно ушной раковины и покрыл её тонкой плёнкой нежности, назначал свидание. Чтобы не спугнуть собственный голос, я не курил, не ел орехов и семечек, а когда простужался, пил литрами молоко с мёдом и отвар малины, часами простаивал, накинув на голову махровое полотенце, над кастрюлей с горячей картошкой в мундире. И тогда голос и все его чары возвращались. Он выныривал из гортани, окрылённый глоткой и пазухами носа, взмывал под купол глотки, и моя рука снова тянулась к телефону...

Но я отвлёкся. Я хотел всего лишь сказать, что мои усопшие довели своё теневое существование до абсолюта. От них ничего, в буквальном смысле ничего, кроме голоса, не осталось. Да. Только голос, тембр, высота.

В Мюнхене я вплотную занялся упрочением моего кладбищенского хозяйства. Для начала съездил в русскую богадельню под Парижем и записал на плёнку последнюю дюжину её обитателей. Спустя два-три года все они испустили дух и стали моими питомцами. Но на этом я не остановился. Выпросив у начальства месячную командировку, я отправился по богадельням волжских городов. В отличие от парижского приюта, эти заведения были гнездовьями зловоний. Записывая старух и стариков, я буквально терял сознание, как аквалангист, израсходовавший весь кислород. Но эти обонятельные обмороки окупились с лихвой: спустя три года моё кладбище расцвело пышным цветом. Кроме того, я разработал такую технику интервьюирования, которая часто доводила особо чувствительных и хрупких собеседников до кондрашки. Когда это происходило на моих глазах, я испытывал сильнейшую эйфорию.

Последние десять с лишним лет – я в Праге. У меня за спиной уже два железных шкафа. Я не молод. Хлебникова я давно пережил, а до Фёдорова – рукой подать. Но я спокоен. Мало кто из смертных так прочно, так основательно заселил ближний и дальний космос. Я уверен, что уже в XXI веке учёные начнут оживлять человека во всей его биологической полноте по голосу. И начнут они, конечно же, с меня. Но вот что меня тревожит: кому передать всё это акустическое добро? Кто в моём временном отсутствии порадеет о погребалище? Кто будет разбивать его на аллеи, инвентаризировать, нумеровать? Инструкцию, как часто выгуливать питомцев, в какое время, по сколько минут, я, разумеется, оставлю. С прогулками нельзя перебарщивать. В околоземном пространстве голос с кислородной голодухи может лопнуть, сдуться. Но кого выбрать в наследники? Сына? Увы, его я упустил: он продал душу телевизионному дьяволу. Кого-либо из коллег? Но они не верят в мистику, ибо напрочь лишены здравого смысла. Мне кажется, я знаю, что я должен сделать. По воскресеньям я выхожу в прямой эфир с новостями культуры. У меня всего сто восемьдесят секунд. Но этого хватит. Я должен, просто обязан обратиться к миру со словами правды. Уверен, меня услышат, ко мне потянутся.