Яков Кротов: Наша сегодняшняя передача будет посвящена памяти святой княгини Елизаветы Федоровны, расстрелянной советской властью в 1918 году, канонизированной Русской Православной Зарубежной Церковью 30 лет назад, Русской Православной Церковью Московского Патриархата 20 лет назад. У нас в гостях Елизавета Крючкова, монахиня, президент международного благотворительного центра "Милосердие". У нас в гостях педагог, музыкант Вера Павловна Давыдова.
Судьбы обеих наших сегодняшних гостей тесно связаны были с Марфо-Мариинской обителью, школа, где преподает Вера Павловна, напротив Марфо-Мариинской обители, матушка Елизавета там работала, несла служение. Но разговор сегодня пойдет в связи, конечно, с Марфо-Мариинской обителью, потому что ровно сто лет назад, в 1909 году, Марфо-Мариинская обитель была открыта. Сейчас это место отреставрировано просто на пять с огромным плюсом, этот плюс, кажется, даже слегка задавливает эту пятерку, такая реставрация, что вышло лучше, чем при святой княгине Елизавете. Всякий может туда зайти, посмотреть. Последние новости, как я видел, в Марфо-Мариинской обители открывают центр православной моды. Так что жизнь не стоит на месте.
Но ведь первое значение слова "мода", "модус" - это "образ". В человеке есть образ и подобие Божье. Как христианин, любой человек должен быть образом Божьим и нести образ Христа. Вот здесь мы и подходим, как мне кажется, к нерву жизни святой княгини Елизаветы. Я напомню нашим слушателям, что ведь их было две сестры - святая Елизавета и святая Александра, жена Николая Второго Александра Федоровна и жена Сергея Александровича, князя, генерал-губернатора Москвы, княгиня Елизавета Федоровна. Хотя, когда мы смотрим святцы, они почти не различимы - обе родились в лютеранстве, обе перешли в православие, обе погибли - что еще сказать, казалось бы. Но когда мы читаем воспоминания, их письма, оказывается, что это были почти полюса. Во всяком случае, по тому, как к ним относились.
Великую княгиню Елизавету Федоровну все любили. Это было довольно необычно, надо сказать. Императрицу не то, чтобы все ненавидели, но в результате ее каких-то свойств семья Николая Второго и его дети оказались в социальной изоляции от высшей аристократии, то есть от тех, с кем они, в общем, только и могли общаться. Это была большая трагедия, потому что многие люди, которые встречались с великими княжнами, говорили, что замечательные девочки и хорошо воспитанные, но как Маугли, у них нет никакого жизненного опыта, никакого багажа, они выросли, словно в пробирке. Девочек просто реально было жалко. И два очень разных характера, собственно, к вопросу о свободе и христианстве. Две сестры и два абсолютно разных пути.
Мой первый вопрос будет такой. Почему все-таки Марфо-Мариинская обитель? Потому что большинство наших слушателей, наверное, слышали этот рассказ из Евангелия о двух сестрах, одна из которых, Мария, сидела у ног Спасителя и слушала, Марфа хлопотала, и Спаситель ей сказал, когда та напала на сестру и сказала, пойдем на кухню, Спаситель ей сказал: что ты хлопочешь о многом, единый на потребу. Так вот разница тех двух евангельских сестер и разница этих двух сестер? Насколько женщина вообще разнообразна, матушка Елизавета?
Елизавета Крючкова: Наверное, разнообразна. Все-таки Господь нас создал всех разными, мы же не клонированные на самом деле. Поэтому, конечно, две сестры. Вы говорите, что ее не любили, Александру. Я бы сказала по-другому: ее просто не знали. Она настолько была застенчивой, настолько была замкнутой, настолько была какой-то зажатой, вот такой она родилась, понимаете, воспитание они получили одинаковое, но они разные, и она, конечно, была прекрасной супругой, она была прекрасной матерью, она несла свой долг очень красиво и достойно. Но она не была такой публичной. Она такая замкнутая была.
Елизавета Федоровна другая. Ей очень интересно было и заниматься благотворительностью, и присутствовать, где-то что-то делать, она очень активная была женщина. Что делать? Таких создал Господь, тут уже поправить ничего не можем.
Яков Кротов: Матушка Елизавета, мне страшно, когда Вы так говорите, за многих и многих молодых людей, независимо от пола, которые застенчивы, неконтактны, угрюмы. И теперь Вы говорите, что это от Бога, что это врожденное и это не преодолевается.
Елизавета Крючкова: Понимаете, ведь они с детства пережили очень много. Экономически они были очень благополучны. Но, представьте себе, погиб братик маленький, умерла мама...
Яков Кротов: Но они пережили один и тот же жизненный опыт, а характеры оказываются разные.
Елизавета Крючкова: Так получилось. Они уехали к бабушке, они эту немецкую бабушку не очень любили, хотя она их в ответ очень любила, но они как-то не отвечали ей любовью и уехали к бабушке Виктории. Она меньше ведь по возрасту была, она тяжелее, по-другому пережила это горе, нежели Елизавета Федоровна. Все-таки Елизавета Федоровна была подростком, а эта еще маленькая была довольно-таки. Разный подход, так сказать, к горю.
Яков Кротов: Тогда я Веру Павловну спрошу, как педагога. Как бы Вы объяснили. Вот человек приходит к Богу, две девочки, две сестры, очень разный опыт. Да, может быть, смерть бабушки Александра пережила тяжелее. Но затем трагедия, потому что муж Елизаветы Федоровны, мне кажется, тут двойная трагедия. Одна всем хорошо известная, что он был убит террористом в 1905 году, бросившего в него бомбу. Но ведь под этим кроется другая трагедия, которая как бы не из тех, о которых принято говорить в приличном обществе, но это та трагедия, что муж Елизаветы Федоровны был человеком нестандартной сексуальной ориентации, это было прекрасно всем известно. Понятно, что семейная жизнь здесь нормальной быть не могла. Значит, те, не очень длинные годы, когда они жили вместе, под блестящей поверхностью тоже таилась такая боль. Как Вы женским сердцем это оцените?
Вера Давыдова: Во-первых, я хочу сразу Вам сказать, что Вы начали передачу с того, что Марфо-Мариинская обитель отреставрирована на пять с плюсом. Я бы возразила по этому поводу очень сильно. Дело в том, что обитель не отреставрирована, а построена. И очень страшно, очень неприятно, что к юбилею обители там уничтожены полностью места, которые связаны с самой Елизаветой Федоровной. Например, там была такая переходная галерея на уровне второго этажа, которую снесли. Я бы никогда за реставрацию не поставила оценку пять, учитывая, что это снесли. Там был прекрасно посаженный сад, это просто образец садового творчества. Он тоже полностью был уничтожен, полностью вырублен. И когда сейчас его позиционируют, как тот, который был, я бы эту реставрацию, конечно, тоже на пять не оценила. Я уже не говорю о том, что полностью перекроено общежитие сестер, что уничтожалось все, что обитель все-таки, при всем, что произошло, дошла до нас, скажем, на 2006 год в очень, скажем так, приличном состоянии. Например, общежитие сестер, там была метлахская плитка, уникальные смесители латунные, там остались такие вещи, которые могли бы являться просто музеем. Там, например, было отопление, которое можно было оставить просто как музей образца отопления. Поэтому в отношении реставрации я с Вами не соглашусь, она, конечно, не на пять с плюсом, а по самым скромным оценкам на три с минусом.
Теперь о сестрах. Дело в том, что ни в одной семье при одинаковых родителях, при однотипных ситуациях не бывает одинаковых детей. Все дети, рождаясь, безусловно, берут черты своих родителей, семьи, социальных условий, но ко всем явлением они относятся по-разному. Поэтому, мне кажется, Елизавета Федоровна в силу тех трагедий, о которых Вы сказали, о потере, о такой семье, о которой все знали, конечно, она где-то переживала подспудно, потому что, к сожалению, это было достоянием не только ее. Но, тем не менее, эти трагедии в каком-то смысле закалили, она вышла в народ. Александра Федоровна от этих трагедий, на мой взгляд, просто замкнулась, она была более замкнутая. Поэтому две сестры из одной семьи и такие очень-очень разные.
В отношении того, что Елизавету Федоровну любили и Александру Федоровну любили. Дело в том, что она создала эту обитель, она вышла в народ, она вышла помогать людям. Народ в общем, как масса, конечно, приветствует тех, кто бросает блестящие меры, приходит к ним. Поэтому, в том числе, она была любима. Ну и конечно, ее молитвенный подвиг, ее подвижничество, все то, что она делала в Марфо-Мариинской обители. Поэтому мне кажется, что корни разности кроятся, как в самом наличии семьи, так и в определенных особенностях и задатках, которые есть у каждого ребенка. Они, безусловно, уникальны и никогда не повторяют друг друга.
Яков Кротов: То, что говорила Вера Павловна про реставрацию, я же сказал, пять с плюсом, которые хоронят под собой пятерку.
Вера Давыдова: Давайте на три с минусом согласимся.
Яков Кротов: Нет, не соглашусь.
Вера Давыдова: Тогда на два.
Яков Кротов: Дело в том, что у людей разные представления об идеале, о святости.
Вера Давыдова: А мемориальность как же?
Яков Кротов: И о мемориальности разные. Потому что, что значит мемориальность? Буквально сейчас yf бывшей Качалова снесли роскошный доходный дом начала XX века, сперва оставили фасад, а теперь обрушили и фасад, будут ставить заново. Считается, что это тоже мемориально. В конце концов, когда мы молимся перед иконой, мы же молимся не перед фотографией, мы молимся перед изображением символическим. В каком-то смысле нынешняя Марфо-Мариинская обитель - это такая икона той Марфо-Мариинской обители, которая была. Икона на софринский манер, с жестяным позолоченным окладом. Вы так восторженно говорите, метлахская плитка, слушатель может подумать: метлахская плитка. В начале XX века это было дорого, престижно, но на самом деле это самая обычная кафельная плитка, которая теперь только разве что в общественных туалетах. В Звенигороде в Сторожевском монастыре весь собор ею выстлан. Тогда это было в новинку.
Вера Давыдова: Мне кажется, что, конечно, это так. Но дело в том, что мемориальность, как раз во время войны между Храмом Марфы и Марии и клиникой святой Елизаветы была вот эта знаменитая переходная галерея. И по ней, когда зимой было очень трудно ходить по улице, потом что мороз, сестры из клиники приходили в Храм Марфы и Марии, а там был госпиталь, и они там оказывали помощь раненым. Вот когда эту галерею уничтожили, мемориальность уничтожилась полностью. Даже если ее восстановят, как шел разговор о том, что она должна быть восстановлена, это не будет галерея, по которой ходила Елизавета Федоровна. Именно мемориальность этой галереи, то, что она там ходила, то, что ее там руки были, ее сестры, она там уничтожена. Так же, как рояль, например. Там был рояль старинный, на котором она играла. Когда была передача телевизионная про обитель, вдруг я вижу что из подвала этот рояль, как гнилушку, выносят на улицу в достаточно холодную погоду. Сейчас там навели блеск, там его отреставрировали, как я полагаю, подстроили, но все равно такое отношение к мемориалам, к тому, что это клавиши касалась Елизавета Федоровна, она играла на этом инструменте. Кстати, там был владыка Илларион уже в наше время, который тоже играл на этом инструменте. Такое отношение к уничтожению мемориальности просто губительно.
Знаете, там были липы. Несколько лет назад липы были огорожены, их так берегли, потому что их Елизавета Федоровна посадила. И представляете, под корень взять и вырубить. Почему? У этого дерева сидела она сама, сидели ее сестры. Даже когда ты подходишь к чему-то, что тебе близко, у тебя возникает такое волнение, такое восторженное отношение вот здесь, у этого дерева была сама Елизавета Федоровна. Когда его под корень срубили, это просто ужасно. Я могу сказать о своей семье, что я совершенно недавно узнала судьбу своего деда, протоиерея отца Иоанна, Смирнов Иван Алексеевич, который был расстрелян в 1938 году. У меня осталась единственная фотография, которую я нашла в Интернете. Мне это безумно дорого. Безумно дорого. А тут люди пришли, которые то, что другому дорого... Ведь обитель - это московский памятник, это святое место. Когда в нем уничтожается эта святость, мне кажется, это должно быть даже уголовно наказуемо.
Яков Кротов: Николай из Москвы. Добрый вечер, прошу Вас.
Слушатель: Здравствуйте, уважаемые. Я хотел бы поинтересоваться. Какое же все-таки отношение было императрицы к нашему Распутину, наставнику? Всех волнует, наверное, этот вопрос. Ведь застенчивая Алекс все-таки выбрала, наверное, может не лучшего себе советника, наставника, исповедника, а именно, как его назвать, отца святого или все-таки господина Распутина. Те травмы, которые перенесла императрица при смерти мужа, ведь добродушный русский народ во время трагедии шутил, что, наконец-то, императрица увидела мозги своего мужа, а, говорят, мозгов-то у него и не было. Спасибо.
Вера Давыдова: Вопрос я бы так не ставила. Дело в том, что Александра Федоровна, если мы о ней говорим сейчас, если нашелся человек, который поможет ребенку (вот я сама мать троих детей), то на этого человека будешь молиться. И она к Распутину относилась не просто, как к государственному деятелю, а она относилась к человеку, который в тяжелую, трудную минуту поможет ее ребенку. Конечно, ее еще замыкало от людей то, что ребенок был болен, болезнь была очень тяжелая, и она себя винила в том, что она привнесла в жизнь этого ребенка эту тяжелую болезнь. Поэтому Распутина надо рассматривать не как политического деятеля, а как врача, которому она доверяла.
Яков Кротов: Я добавлю к слова Веры Павловны, что истерика, связанная с именем Распутина, это именно истерика. Таких истерик в истории известно довольно часто, особенно в истории России. В несвободном обществе часто люди, не способные понять свое положение, понять его причины, их мистифицируют и сваливают всю вину на какого-то козла отпущения. Это может быть Ельцин, это может быть Березовский, Распутин. И тогда вся ярость обрушивается на них. Когда после февральской революции специальная комиссия проводила расследование, связанное со всеми слухами о Распутине, выяснилось, что все неверно, никакого особого влияния на политические дела он не оказывал, все эти критики, что императрица немка и продала, все оказалось ложью. Но, кстати, здесь к вопросу о простом русском народе, как говорила Вера Павловна, мы возвращаемся к Елизавете Федоровне. Человек создал вот эту больницу. И что же? Как только начинается Первая мировая война, по Москве, в ноябре особенно, 1914 года, проходит целая волна немецких погромов, особенно сильно это было в Дорогомилово и в районе Сухаревки, громятся немецкие магазины, немецкие заводы, а их было очень много, в том числе просто Елизавету Федоровну стали на улице оскорблять, когда проезжал ее экипаж, стали кричать, немка. До погрома, конечно, не дошло, но ведь это было. Как бы Вы, матушка, объяснили?
Елизавета Крючкова: Что тут объяснять? Темные силы неблагодарные, вот сегодня тебе делают добро, все отдают тебе, а завтра ты предаешь, вы понимаете, это еще со времен нашего Спасителя Иисуса Христа, предательство. Я все время думаю об этом предательстве. Я, например, очень осуждала, когда я оказалась в Гефсиманском саду ночью, на том самом месте, наверное, там где-то происходило моление о чаше, я очень осуждала его учеников, Спасителя. Я их осуждала много лет, как они уснуть, как они могли его оставить, как же им было тяжело. Отец Яков, Вы не представляете, как я кипела все эти годы. Наконец, через 15 лет я снова оказываюсь в Иерусалиме и с этой же позицией я прихожу на ночную службу в Храм Гроба Господня. Вот я уже исповедовалась, я встала. Вот только начало литургии и я засыпаю. Но как? Стоя, как лошадь. Вы понимаете, я не просто засыпаю, а я как-то выключаюсь. И я открыла глаза, стоя, уже к концу литургии и пришла в ужас. И тут до меня дошло, так с ними, наверное, было. Какое я имела право осуждать? Спаситель их простил, а я... И я побежала снова исповедоваться, потому что я действительно пережила потрясение. И народ такой. Сегодня он льстит, а завтра кричит «Распни его». Вот Вам классическая ситуация. Так же и это.
Елизавета Федоровна помогала солдатам, у нее была полна обитель этих раненых, искалеченных солдат. Но, с другой стороны, она открыто помогала и немецким раненым, потому что она считала выше себя, что раненный. Понимаете, образ Божий, плохо всем помочь. Потом стали рассказывать, а, она нашим солдатикам дает иконки, а немецким солдатикам рубли дает, и ей пришлось прекратить это, потому что такая людская молва, ничего не сделаешь. Особенно в деревнях, в сельских, старых деревнях, кого не взлюбят, каким бы ты хорошим ни был, съедят. Это уже такая природа человеческая, загадка.
Яков Кротов: Олег из Москвы. Добрый вечер, прошу Вас.
Слушатель: Добрый вечер. Раз уж заговорили на исторические темы, мне бы хотелось вот какой вопрос обсудить. Недавно президент Польши сравнил убийства польских офицеров с холокостом. То есть объявил это, в сущности, геноцидом. В связи с этим у меня два вопроса возникли. Во-первых, можно ли считать убийство царской фамилии геноцидом? Ведь по происхождению их уничтожили, не за какие-то конкретные обвинения.
Второе. Ее убили в 1918 году заодно со всеми или были какие-то особые основания, чтобы ее убить, какая-то особая ненависть?
Яков Кротов: Спасибо, Олег. Ответ очень краткий. К холокосту и геноциду это все отношения не имеет, как полагаю, впрочем, и преступления в Катыни, все-таки это вряд ли президент имел в виду. Что до княгини Елизаветы Федоровны, нет. Дело в том, что были убиты десятки членов царской семьи, их было очень много, великих князей, великих княжон, их детей. Их расстреливали по всей России, многие погибли в первые дни, остальные там, где царская семья. Так что здесь перед лицом ненависти не разбирали абсолютно, кто как отличается. Мне кажется, это вопрос о смысле зла, потому что грешат одни, а расплачиваются совсем другие, маленькие дети, совершенно невинные.
Так вот Елизавета Федоровна назвала обитель Марфо-Мариинской. Замечу, что это не монастырь, это обитель, такое уютное русское слово, теплое. Что значит "не монастырь"? Это означает, что любая девушка, которая туда приходила, любая женщина была свободна уйти. Зачем так было сделано, на Ваш взгляд? Зачем сохранять вот эту свободу ухода.
Елизавета Крючкова: Здесь вопрос, конечно, непростой. Это не просто пришел и ушел. Дело в том, что Елизавета Федоровна очень почитала монашество, особенно древнее монашество, в ее ряду, ее прародительницей по немецкой линии были аббатиса Хильдегарда фон Бинген, вторая, имя которой она носит, Елизавета Тюрингская. То есть она монашества коснулась генетически. И она очень уважала монашество, но она считала, что монашество должно быть созерцательным. Вот молитва, уход от суеты подальше, молитва за людские грехи, собственное спасение и так далее. Но практическая жизнь, социальная жизнь, миссионерство должны осуществлять другие. А именно, опять-таки, древнее движение декани, деканисы. Поэтому она решила ввести в обитель именно это служение - деканию, которое приспособить к российским условиям, к православию, и, в общем-то, она не в целом взяла эту деканию, а только как бы какую-то ее часть. Потому что самую высшую ступень этой декании она видела, как мантийное монашество все-таки, уход уже от активных дел, и пожилая монахиня могла жить в скиту, созерцательно молиться, а на ее место уже приходил новые.
Мне так думается, что Елизавета Федоровна давала возможность права выбора. Господь нас сделал свободными, значит, и мы должны уважать эту свободу. Пришла девушка молодая, попробовала, сможет ли она трудиться на ниве милосердия. Да, сможет, но какое-то время. Устала, надоело, не понравилось, выходит замуж - пожалуйста, ты выйдешь без последствий. И делаешь следующий шаг, испытуемая сестра, диаконисса. На год, на полгода берет обеты, трудится, молится, миссионер, труженица - все вместе. Да, прошла эти испытания, да, осталось желание остаться, идет дальше, уже переходит в Христовы сестры. Это уже высшая ступень такая, когда ты остаешься уже навсегда, выбор твой сделан. И все равно еще есть какая-то возможность свободы, уже до самого момента, когда ты становишься мантийной монахиней. Это очень правильно. Когда человек приходит, женщина, просто он или она приходят к выбору монашества, они приходят в зрелом возрасте, уже поняв, что тебе нужно, а от чего ты хочешь отказаться. А когда в юном возрасте смотришь девочек в черных апостольниках, как-то сразу задумываешься, а каков ее выбор, точно ли она сделала этот шаг или может быть она с мамой поругалась или с молодым человеком, понимаете, и унеслась в монастырь, а потом не знает, как оттуда выбраться, а уже все, иночество ее уже закрепило в монастыре. А здесь право выбора, время идет, ты выбираешь, ты смотришь и, в конце концов, решаешь раз и навсегда свой единственный праведный путь.
Яков Кротов: Это Вы, матушка, как Маркс рассуждаете, что религия - опиум народа. Не должна быть опиумом для народа.
Елизавета Крючкова: Неужели я до такого договорилась?
Яков Кротов: Если девочка в монастырь от неудачной любви, то это опиум, а вот если просто к Богу тянется, то это нормально. Значит, отделить религию, как опиум, как религии, как веры и встречи с Богом.
А все-таки, представьте себе тогда, матушка. Судьба тех девушек, женщин, которые были в Марфо-Мариинской обители с 1909 года до 1917-го, всего восемь лет. Это уже очень мало.
Елизавета Крючкова: Да.
Яков Кротов: И вдруг на них все это обрушивается. А ведь это несколько десятков человек. Как бы Вы (я думаю, что Вы хорошо знаете судьбы многих пострижениц) оценили вот эти восемь лет в их жизни, а потом ведь все закрывается, их вышвыривают. Как слоились судьбы людей? Насколько эти восемь лет повлияли?
Елизавета Крючкова: Даже если взять часть таких сестер, которые с Валентиной Сергеевной Гордеевой были, ведь им не разрешили всем вместе куда-то поехать. Их разложили на группы, ты туда, ты туда и ты туда. Но они все равно собрались. Они собрались сначала в Средней Азии, у них была маленькая общинка вместе с Валентиной Сергеевной Гордеевой. Конечно, им было очень трудно, они сами себя кормили, но они продолжали дело великой княгини. Все равно они занимались этой благотворительностью, милосердной деятельностью, все равно, представьте себе. И когда уже на склоне лет, когда они попали уже в село Владыченье, они и там рядом с батюшкой, отцом Митрофаном, тоже жили общинкой.
Яков Кротов: Это фантастика, потому что, конечно, не имея никаких доходов, умудряться заниматься благотворительностью в советские годы - это кажется почти невероятным.
Совсем недавно один очень пожилой католический священник, 90 с чем-то лет, который всю жизнь выслушивал, выслушивал тысячи и тысячи исповедей, опубликовал некоторый материал, где поведал миру не тайну отдельной исповеди, а тайну мужских и женских грехов, заявив, что они довольно разные, что наиболее распространенные грехи среди мужчин, помимо похоти, - это чревоугодие, уныние, гнев и гордыня, а у женщин на первом месте самолюбие, зависть и ярость. Это соответствует Вашим самонаблюдениям и наблюдениям?
Елизавета Крючкова: Отец Яков, я вообще небольшой специалист по страстям. Но я могу тут сказать такой, может быть общий вывод. Все-таки Россия какая-то немножко не похожая на Европу. У нас такие сильные, крепкие женщины, как писал Некрасов, в горящую избу войдет, коня на скаку остановит...
Яков Кротов: Да, да, как кто-то давеча откомментировал, русский человек должен поджечь избу и разогнать коня.
Елизавета Крючкова: Да. Поэтому, конечно, наша женщина настолько сильна и самостоятельна, что она, наверное, в какой-то степени обладает и мужскими страстями. Поэтому как-то разделить это все, так сказать, на европейское и наше состояние, для меня трудновато на самом деле. Я не задумывалась над этим. Может быть, Вера Павловна добавит.
Яков Кротов: Вера Павловна, а ведь Вы, как педагог, сотрудник женского, я так понимаю, в основном коллектива, можете на эту тему сказать. По-вашему, по-христиански, Ваши враги женщины, есть ведь, чай, женщины-враги.
Вера Давыдова: У каждого человека есть враги, друзья.
Яков Кротов: Нет, у большинства мужчин враги мужчины, как-то к женщинам мужчина относится, не скажу, лучше, иначе.
Вера Давыдова: Я бы немножко разделила, если можно так сказать, особенности женские и мужские. Дело в том, что женщине, как никому другому, свойственна мстительность. Вот это качество, которое преобладает настолько в ней, что оно в некоторых ситуациях бывает доминирующим. И главное даже не добиться какого-то результата хорошего, а просто отомстить. Вот мстительность - это одна из типичных женских особенностей. Потом в отношении гневливости я бы как раз сказала, что это не женская особенность, что способность раздражаться, входить в ярость - это все-таки ближе к мужчинам. А женщина по своему типу, по сути, потому что она мать, конечно, умеет сдерживаться. У женщины много таких особенностей, но тут еще много зависит от того, какой это человек, в какой семье и прочее. Но, если типовые брать особенности, то я бы сказала, что мстительность свойственна женщинам, больное самолюбие, абсолютно больное. Можно поссориться с женщиной просто из-за какой-то нечаянно сказанной фразы, совершенно не желая ее обидеть. И завистливость, зависть, вот это свойственно очень женщинам. А если говорить о мужчинах, то там другое. Там конкуренция идет, там борьба идет и за женщин в том числе. Там самолюбие не в такой степени, как у женщины. А там другое, там желание превалировать, желание победить, желание преодолеть все препятствия в достижении к определенной цели. Поэтому мне кажется, что страсти, если их так можно условно, конечно, разделить, они, в общем, имеют несколько и женское лицо, в то же время мужское. Хотя, безусловно, если люди, в которых сочетается это и в женских образах, все мужские пороки, и в мужчинах все женские пороки.
Яков Кротов: То есть так можно понять, что из двух сестер Марфа и Марии, Марфа скорее отличалась какими-то мужскими чертами. Потому что это желание доминировать над Марией...
Вера Давыдова: Безусловно, она была лидером.
Яков Кротов: Хотела быть.
Вера Давыдова: Хотела быть.
Яков Кротов: Как Вы думаете, матушка Елизавета, о чем, собственно, Спаситель говорил Марии, что она так заслушалась? О чем говорить с созерцательной женщиной? Что значит созерцать? Вот Вы созерцаете, но какое-то содержание у этого созерцания есть.
Елизавета Крючкова: Конечно, разумеется. Но я очень мало созерцаю.
Яков Кротов: Вы президент, это я понимаю.
Елизавета Крючкова: Дело не в президенте, а дело в том, что у меня целая куча детей-подростков. Тут просто валишься с ног.
Вера Давыдова: И созерцать некогда.
Елизавета Крючкова: А хочется очень. Хочется где-то уйти в храм, постоять, помолиться, подумать о вечном, попросить Господа о помощи, повернуться на себя, особенно в посты, на свои грехи, на свою унылую жизнь. Понимаете, хочется этого. Этого не хватает, конечно. А если у тебя еще есть такой добрый пастырь, который тебе может это все объяснить, растолковать, помочь, утешить, это прекрасно. Вот Мария, наверное, слушала.
Яков Кротов: А та готовила. Николай из Мордовии. Добрый вечер, прошу Вас.
Слушатель: Добрый вечер, братья и сестры, отцы и матери. Раз Вы и детей имеете, так что матери.
Яков Кротов: У матушки Елизаветы не биологические дети.
Елизавета Крючкова: Сироты.
Слушатель: Идейные дети, духовные дети - это своего рода шаг в бессмертие ее, в своих детях верующих. Я хотел сказать о том, что Евангелие можно читать, признать церковным или святым духом представителем от самого Христа, Спасителя нашего. Вот такое у меня странное мнение, со стороны христианина.
Яков Кротов: Со стороны христианина. Что же тут удивительного. Я думаю, что это мнение, а не вопрос. Но дело в том, что любой человек, который берет в руки Евангелие, он оказывается в положении Марии, которая сидит и, собственно, слушает голос Спасителя, начиная с "блаженны кроткие духом".
Валерий Борисович из Московской области. Добрый вечер.
Слушатель: Добрый вечер, отец Яков. Спасибо за передачу. У меня к Вам огромная просьба сделать передачу... Вот Вы сейчас о деяниях Александры Федоровны и ее сестры. Современные церковные служители, церковь плохо занимается социалкой, а влияние на наше правительство, на нашу администрацию российскую имеет очень огромную.
Яков Кротов: Что Вы понимаете под выражением "заниматься социалкой".
Слушатель: Это то, что находится за Садовым кольцом, отец Яков. То, что называется Россией: деревни, как живут люди, особенно те прихожане, которые процентов 90 ходят в церковь, это пенсионеры. Им-то надо чуть-чуть помогать, а церковь, мое мнение, наш патриарх и его синод поближе бы к социальному устройству России.
Яков Кротов: Понятно. Дорогой Валерий Борисович, Вы прямо как Господь Иисус Христос, скоро скажете патриарху, продай часы свои и иди за мной.
Как-то мне очень легло на сердце то, что говорила матушка Елизавета про сестер Марфо-Мариинской обители. Мне это кажется чудом. 30-е годы, когда любую из них могли просто взять и расстрелять и многих расстреливали, жить в Средней Азии, в чужой достаточно для них обстановке, и при этом не просто выживать, а еще кому-то помогать. Им было легче или труднее, чем нашим современникам, будь то в Никарагуа, в Бангладеш или где-то. Я думаю, им было как минимум не легче.
Вера Давыдова: Спасибо Вам за Ваш вопрос. Но я Вам должна сказать, что и в пределах Садового кольца происходят те же безобразия, которые Вы имеете в виду. Я Вам даже приведу конкретно Марфо-Мариинскую обитель, она находится в самом центре Москвы, Большая Ордынка, дом 34. Там сегодня, сейчас детей-сирот бьют.
Яков Кротов: В каком смысле?
Вера Давыдова: Физически бьют, головой об шкаф. А чтобы не видели люди, их затаскивают в комнаты, оттаскивают за волосы, состав детей постоянно меняется. Я Вам напоминаю, что это не за территорией Садового кольца и даже не за территорией Московской области, а в самом центре Москвы. Поэтому социальная работа на самом деле действительно должна быть продумана, церковь должна оказывать действительно помощь. Я Вам приведу такой пример, наверное, он Вам ответит на Ваш вопрос. Когда в Марфо-Мариинской обители умерла одна из старейших сестер обители Исаева Мария Дмитриевна, то сегодняшнее руководство обители не разрешило даже ее отпеть в обители. Сестры не были оповещены, не было организовано прощание с сестрой. А вот когда в Иерусалиме умерла сестра Магдалена, то ее отпевали в Гефсиманском храме, ее отпевали священники, все пришли с ней проститься. Вот, пожалуйста, милосердие уже к ушедшему человеку. Поэтому в пределах Москвы делается то же самое.
Яков Кротов: У нас звонок из поселка Тоголезский Бор. Сергей, прошу Вас.
Слушатель: Добрый день. У меня к матушке Елизавете вопрос. Я видел проблему с обетами. Я что-то не понял, она сначала сказала про свободу воли, которую Бог дал, а потом через минуту сказала, что есть некая категория монашеская, в которой монашка или монах наглухо закрепляются за этим положением. Куда при этом исчезает свобода воли, я не понял.
Елизавета Крючкова: Дело в том, что, прежде чем принять монашество, надо подумать, очень крепко подумать, насколько ты созрел для этого шага. Потому что в монастыре совершенно другое. Там действительно отказ от собственной воли, ты идешь под духовным водительством своего духовника и там такая либеральная ситуация невозможна. А вот в обители как раз все другое, потому что там не монастырь. Сестра, которая туда приходит, она в течение многих лет может делать выбор - или так, или так, или так. Поэтому, если мы будем в монастырях устраивать такую либеральную ситуацию, то суть монастыря изменится. Поэтому там совершенно другая дисциплина, там другие уставы. Это закрытое молитвенное учреждение, которое уходит подальше от людей, чтобы молиться за нас, за святую Русь и спасаться самому с помощью молитвы, держа в руках духовный меч. А вот когда идет социальная работа, когда уже миссионерская работа, когда сестры в гуще жизни, да, конечно, самодисциплина колоссальная должна быть, ответственность колоссальная и право выбора, сможешь ты дальше или нет. Надо быть честным и перед собой, прежде всего, перед Богом. Я не знаю, ответила ли я на вопрос нашего радиослушателя.
Яков Кротов: Думаю, что - да. Александр из Москвы. Добрый вечер, прошу Вас.
Слушатель: Добрый вечер. Я хотел бы Вашего духовного совета, потому что я несколько в смятении. Недавно я видел на программе "Русский взгляд" спор умных людей о том, что когда в стране все плохо, когда все рушится, когда в стране революционная ситуация, то один из служителей православной церкви сказал, что дело православного не вмешиваться. Потому что он живет в этой жизни только для того, чтобы перейти в жизнь иную. С другой стороны, есть настоящая, реальная жизнь, которая, естественно, несправедливо. Неужели всю жизнь я должен жить для того, чтобы жить только ради царства Божьего, а здесь вокруг меня будут твориться гнусности?
В связи с этим... Я живу в центре Москвы, я вижу, что нагнетается ситуация на религиозной почве. Как мне быть? У нас есть возле метро "Новослободская" Новый Сущевский переулок, который по постановлению нашего правительства должен в следующем году стать какой-то новой площадью. Но вся беда, что в связи с тем, что там будет новая площадь, а там находится религиозная организация известная в Москве, предстоит ходить трамваю, и люди это связывают именно с этой религиозной организацией. У нас в районе растут антисемитские настроения. Как мне быть, как православному, сложить руки, смотреть на все это безобразие или ждать погромов в городе Москве?
Вера Давыдова: Спасибо Вам за вопрос, он на самом деле очень непростой и очень трудно на него ответить. Но мне кажется, что человек не должен молчать, когда происходит зло. И никакие принадлежности ни к какой вере не могут его остановить от того, чтобы бороться за справедливость, за правду. Вы сидите, например, в автобусе видите, что бьют ребенка, причем бьют люди, физически Вас намного сильнее, все равно Вы вступитесь, я в этом уверена. Вы идете по улице и видите, что пожилая женщина или мужчина упали. Конечно, Вы поможете. И вот беда наших многих верующих в каком-то равнодушии, в нежелании, понимаете, в нежелании увидеть правду. Они, как страусы, голову в песок, мы не можем, какое мы имеем право, зачем мы будем обсуждать и осуждать, хотя можно и не осуждать, а рассуждать на эти темы. Я считаю, если Вы видите, что творится несправедливость, то Вам надо обязательно вступиться.
Знаете, мнение толпы, что в связи с этим духовным центром автобус или трамвай отменяют, это просто мнение толпы, как правило, она бывает невежественной. А если сказать в двух словах, то я бы сказала так, что аристократия помойки диктует цены на мораль. Поэтому будьте уверены в себе, защищайте справедливость, потому что Бог там, где правда.
Яков Кротов: Как-то очень обидны Ваши слова, "как страусы, в песок" про православных. Православные, мне кажется, если уж мы говорим про Марфо-Мариинскую обитель, мы головы в небо утыкаем и ничего внизу не видим, вот она, Ваша созерцательность, матушка Елизавета. Она приводит к тому, что люди думают, ну что, в Елизавету Федоровну стреляли, поделом, потому что надо было не просто ухаживать за ранеными, а стремится к социальным преобразованиям.
Елизавета Крючкова: Я бы на месте нашего собеседника, что бы сделала? Я бы пошла в этот духовный центр и сказала: "Вы знаете, убирая трамвай, думаю, что это Ваша работа. Сделайте так, чтобы все было хорошо, чтобы этот трамвай оставили, чтобы на Вас не указывали пальцем, чтобы по-другому, не с помощью демонстраций, решился бы этот вопрос, а мирно". Всегда же можно понять друг друга.
Вера Давыдова: А если это не в силах тех, кто трамвай делает?
Яков Кротов: Это другой вопрос. Главное - пойти и поговорить. Я думаю, кстати, что и звонивший нам человек тоже может пойти и поговорить, сделать потом листовочки и так далее.
Вера Давыдова: А результат будет ли от этого разговора?
Елизавета Крючкова: А это уже другой вопрос.
Яков Кротов: А что мы считаем результатом, хождение трамвая или контакт двух человеческих душ?
Вера Давыдова: Конечно, контакт.
Яков Кротов: А трамвай просто везет одного человека к другому. А если привезет и будем молчать? Тогда такой трамвай не нужен.
Самуил Львович из Москвы. Добрый вечер. Прошу Вас.
Слушатель: Добрый вечер. Продолжим вопрос про социалку. Как все-таки, зло или добро. Если взять 1908 год и государственные средства перебросить на медицинские исследования, на поиск, допустим, вакцины от "испанки", от которой погибло миллионов 15, наверное, в общей сложности. Или же на эти деньги построить обитель? Это первый вопрос.
Второй вопрос немножко не по теме. Вы несколько месяцев назад цитировали книгу, там приблизительно сказано следующее: Господь создал мир, плывет по морю-океану и встречает такой чурбачок, бревнышко, сатанин такой. Вы не скажете, откуда это вообще?
Яков Кротов: Самуил Львович, честное слово, первый раз слышу про чурбачок. Насколько я разбираюсь в медицинских технологиях, поскольку я имею честь быть коллегой Ольги Беклемищевой, оттого, что в 1908-1909 году кто-то выделит деньги на медицину, вакцину от "испанки" не найдешь, потому что, пока еще не началась пандемия, результата не будет. Кстати, это вообще действительно, наверное, уже последний вопрос, матушка. Действительно княгиня Елизавета Федоровна купила, собственно, землю сама, строила, если я не ошибаюсь, в основном за свой счет, который был довольно большой. Понимаете, ведь Самуил Львович задает тот же самый вопрос, что герои повести Грина "Фанданго", "что Вы мне привезли в голодную Москву (в голодный Петербург) гитары, парчу. Вы привезите мне крупы, привезите мне гусятины. Зачем нужно то, что не спасает человеческую жизнь?".
Елизавета Крючкова: Почему же не спасает? Во-первых, она на свои собственные средства купила уже готовое практически, она там практически ничего не строила, только одно здание строила. Это так.
Дальше. А бесплатные столовые? А лекарства дешевые? А бесплатное лечение, которое там осуществлялось? А дети-сироты, которые там были? Но мы не учитываем еще одного момента. Мы Елизавету Федоровну видим только в рамках обители милосердия. Но она была настолько деловым человеком, что она колоссальную общественную деятельность вела, помимо обители. Это только часть. И все это было связано с тем, чтобы помочь человеку всячески - и духовно, и экономически.
Яков Кротов: Я уж дам справку, что когда идут пандемии, подобные пандемии "испанки", пандемия начала XVII века, когда в России погибло несколько миллионов человек, в России погибло, а в Испании, например, нет. Почему? Вирус один, питание разное. Значит, человек, который плохо питается, тут выше смертность от пандемии. Точно так же, если человек плохо духовно питается, не поможет ни физическое питание, ни вакцина, все равно что-то произойдет. Так что не хлебом единым жив человек, а милосердием и любовью.
