Владимир Тольц: Сегодня речь пойдет о некоей "пропавшей грамоте" - документе, текст которого был лишь недавно найден, хотя вот уже 40 с лишним лет широко известном в изложении, имевшем широкий резонанс. Документ этот будет вскоре опубликован в газете Международного "Мемориала" "30 октября". И я надеюсь, что наша сегодняшняя передача послужит популяризации этой предстоящей публикации, которая, несомненно, окажется одним из важных источников для изучения истории советского и российского правосознания и общественной жизни России второй половины ХХ века.
В январе 1968-го в Москве по обвинению в "антисоветской пропаганде и агитации" судили Юрия Галанскова, Александра Гинзбурга, Алексея Добровольского и Веру Лашкову. Им инкриминировалась самиздатская активность: Гинзбургу – составление документального сборника о деле Синявского и Даниэля (так называемой "Белой книги"); Галанскову "вменили" составление машинописного литературно-философского альманаха "Феникс-66", Добровольскому – сочинение одного из текстов, помещенных в этом альманахе, а Лашковой – перепечатку этих сборников. Ну, и кроме того, им инкриминировалась "преступная связь" с зарубежной антисоветской организацией НТС ("Народно-трудовой союз"). Этот суд, вошедший в историю как "процесс четырех" (так была озаглавлена публикация о нем, осуществленная Павлом Литвиновым), оказался одним из самых резонансных, как сейчас выражаются, процессов своего времени. А изложение последних слов подсудимых Галанскова и Гинзурга, не признавших себя виновными, и выступление адвоката Гинзбурга Бориса Золотухина получили широкое хождение в самиздате. И вот теперь от сотрудника Международного "Мемориала", историка советского инакомыслия Геннадия Кузовкина я узнал, что нашлась и стенограмма защитительной речи Золотухина. Естественно, я сразу позвонил моему давнему доброму знакомому Борису Андреевичу Золотухину и спросил его, как это произошло.
Борис Золотухин: Ну, просто уже в силу своего возраста почтенного я принялся, наконец, разбирать свои старые бумаги, приводить их в порядок и обнаружил, что речь, которую я произносил когда-то много лет назад в защиту Гинзбурга, существует только в записи, которую сделали на процессе Людмила Ильинична, его мать, и Арина, его супруга. Конечно, сделали они ее очень добросовестно, существо всех тезисов защиты они отразили, этот конспект в этом смысле абсолютно хорош, но мне хотелось найти сам первоначальный текст, то, что я говорил непосредственно, потому что это, мне казалось, было все-таки живее. Ну, и как всякий конспект отличается от живой лекции, мне хотелось восстановить то, что говорил я в действительности.
Я помню, что когда рассматривалось мое дело в КПК (Комиссии партийного контроля – ВТ), следователь КПК или партследователь (не помню уже, как он назывался) держал в этом толстом томе моего персонального дела, листал, и, как мне казалось (издали мне это все показывали, вблизи не показывали), там была какая-то расшифровка этой речи. И тогда я стал искать в архивах, партийных архивах в том числе, свое персональное дело. Вот я его нашел. Его везли откуда-то из глубин России, потому что где-то хранилище у них находится далеко. Несколько архивов я запрашивал и, наконец, в одном нашел это дело, открыл его, начал его листать. Увидел, как происходила вся история моего исключения из адвокатуры, из партии, кто был инициатором. Но главное, что я нашел там стенограмму, расшифрованную стенограмму и аудиозапись, видимо, этого текста. И я им воспользовался. Вот и все.
Владимир Тольц: Читая обретенный текст сегодня, можно поэтапно восстановить те задачи, которые ставил перед собой советский адвокат Золотухин, защищая обвиняемого в антисоветской активности Гинзбурга. Первая – отмести за бездоказанностью связь подзащитного с признанной советскими судами эмигрантской организацией НТС. (Это ему удалось – "товарищ прокурор", объявивший было Гинзбурга "руководителем закрытой секции НТС в СССР", от этих своих слов отказался.) Дальше нужно доказать, что Гинзбург не является антисоветчиком по убеждениям.
"Начну объяснения по существу дела с того, что в формулировке обвинения есть утверждение, которое, не будучи преступлением, тем не менее, активно используется против Гинзбурга. Ему приписываются антисоветские убеждения. Сами по себе убеждения, как известно, ненаказуемы, но раз прокурор на них настойчиво ссылается, более того, использует их как незыблемый фундамент всего обвинения, мы не можем оставить это утверждение без ответа".
Владимир Тольц: Ответ Золотухина сводится здесь к тому, что утверждения прокурора об антисоветских убеждениях Гинзбурга строятся на признании подзащитным этого, сделанном за 7 лет до процесса в экстремальных обстоятельствах и им же и отвергнутом.
"В запальчивости сорвались слова, не произносившиеся никогда ни до, ни после. Всего несколько слов, сказанных лишь однажды и ни разу не повторявшихся, не годятся для описания твердых, устоявшихся убеждений. Поступать так в обыденной жизни - опрометчиво, а в суде - недопустимо. Мы не ошибемся, если признаем, что всего несколько слов, сказанных молодым человеком в момент голодовки, не позволяют судить о его убеждениях. Это поможет нам правильно отнестись к обвинению Александра Гинзбурга, и в первую очередь к сборнику документов по делу Синявского и Даниэля. Дело это было первым открытым судебным процессом над литераторами, обвинявшимися в государственном преступлении за содержание их книг. Бывало и прежде, что литературные произведения объявлялись антисоветскими. Так произошло с "Белой гвардией" Булгакова, с "Красным деревом" Бориса Пильняка, опубликованным за рубежом. Похожие обвинения выдвигались и против Бориса Пастернака в связи с романом "Доктор Живаго". Но никогда никто из писателей не привлекался к уголовной ответственности за содержание произведений.
Это был необычный процесс, и поэтому он вызвал общественный интерес. Центральные газеты, посвящали этому делу пространные статьи. После известий об аресте Синявского и Даниэля Гинзбург захотел прочитать их книги. Его интересовало, каким было содержание произведений, вызвавшее уголовное преследование. Раздобыв и прочитав книги, он не нашел в них ничего противозаконного. Я говорю сейчас о впечатлении самого Александра Гинзбурга, о его личной, субъективной оценке. (…) Он писал, что арест Синявского и Даниэля поднимает глубокие общественные вопросы. Такие, например, как понятие "антисоветская агитация и пропаганда" применительно к художественной литературе или роль органов государственной безопасности в жизни страны. Этим письмом ограничилась тогда его активность. Он ожидал приговора. В феврале 1967 года приговор состоялся".
Владимир Тольц: Золотухину важно доказать советскому суду, что его подзащитный, не согласный с этим приговором, не является "отщепенцем". Он лишь "один из", - таких же несогласных, - среди которых есть вполне уважаемые советские люди. И поступок Гинзбурга – нормальная гражданская рефлексия.
"Гинзбург был в числе тех, кто считал приговор неверным. Но в этом он был не одинок. Не согласились с приговором по делу Синявского и Даниэля люди разных политических взглядов, в том числе и те, кто, разделял коммунистическую идеологию, и те, чей патриотизм несомненен. Я должен напомнить о письме 62-х писателей. Среди них: Корней Чуковский, Илья Эренбург, Павел Антакольский, Вениамин Каверин, Белла Ахмадулина, Юрий Нагибин, Ефим Дорош. Люди, широко известные советской общественности выдающимся вкладом в развитие социалистической культуры. Нельзя умолчать о том, что писатели не видели антисоветского умысла в произведениях Синявского и Даниэля. Более того, они с тревогой написали: "Мы полагаем, что процесс над Синявским и Даниэлем причинил уже сейчас больший вред, чем ошибки Синявского и Даниэля". Я напоминаю об этом, чтобы подчеркнуть: отношение Александра Гинзбурга к приговору не было исключительным. Его реакция не была единичной. (…)
А теперь мне представляется важным поставить перед вами один общий вопрос. Как должен поступать гражданин, считающий приговор по уголовному делу неверным? Могут быть два варианта поведения. Один вариант – остаться равнодушным. Другой – проявить общественную реакцию. Гражданин может или безразлично смотреть, как под конвоем уводят невиновного, или вступиться за того, кого считает осужденным несправедливо: обратиться в высшие судебные инстанции, к представителям власти, наконец, обратиться в прессу. Я не знаю, как вы ответите на вопрос, какое поведение предпочтительнее. Я думаю, что поведение человека неравнодушного, неспособного безразлично смотреть как невиновный, уходит в тюрьму, такое поведение гражданственное и потому предпочтительное. (…)
Какой же выход видел Гинзбург? Предусмотренная законом жалоба в вышестоящую судебную инстанцию, естественная для участника процесса, была недоступна ему – он не участвовал в деле. Гинзбург решил собрать воедино всю общественную реакцию на дело Синявского и Даниэля, соединить отклики на процесс с полной записью судебного заседания и все это передать в распоряжение властей, решающих судьбы вступивших в законную силу приговоров. Он был убежден, что это единственный вклад, который он сможет внести в дело, "глубоко и горячо его волновавшее", как он писал в одном из писем".
Владимир Тольц: "Является ли сборник по делу Синявского и Даниэля, антисоветским?" - риторически вопрошал Золотухин у судей, которые, похоже, не имели по этому поводу никаких сомнений. И тут же ответствовал:
"Я нахожу ответ в самой формулировке обвинения. Обвинение не называет этот сборник антисоветским, оно считает его лишь тенденциозным. Тенденциозность, с точки зрения обвинения, состоит в стремлении опорочить процесс по делу двух литераторов.
Тенденциозный подход, в данном случае, это злонамеренный односторонний подбор одних только отрицательных оценок дела Синявского и Даниэля с целью искажения общественной оценки дела. (…)Но, если само обвинение признает, что сборник тенденциозный, а не антисоветский, что сам сборник преследует цель изменения или отмену приговора по делу Синявского и Даниэля, а не цель подрыва и ослабления советской власти, - значит, и включение в него отдельных материалов преследует только эту цель. А, следовательно, обвинение в антисоветской агитации и пропаганде - не состоятельно".
Владимир Тольц: Завершил свою защитительную речь Борис Золотухин так:
"Товарищи судьи, мы рассмотрели все, чем обвинение могло обосновать вину Александра Гинзбурга. (…) Независимо от того, хорош или плох Александр Гинзбург, он невиновен и по закону подлежит оправданию".
Владимир Тольц: Результат известен: Александр Гинзбург был приговорен к 5 годам лагерей. Его подельник Юрий Галансков получил 7 лет, активно сотрудничавшего со следствием Алексея Добровольского приговорили к 2 годам. Вере Лашковой дали 1 год лишения свободы, и через несколько дней после суда она была освобождена из-под стражи.
- Ну, а что получили вы, Борис Андреевич? – спрашиваю я Золотухина. – И как сложилась ваша жизнь дальше?
Борис Золотухин: После этого процесса меня исключили из адвокатуры. Мне было 38 лет в ту пору, я был очень привязан к своей профессии, она составляла главное содержание моей жизни. Но это отлучение от профессии, запрет на профессию продолжался 20 лет. Когда исключили меня из адвокатуры, мне было 38 лет, смог я вернуться только в 1988 году, уже когда перестройка была в полном разгаре, спустя 20 лет, мне было уже 58 лет. Все это время я занимался такой работой: я был юрисконсультом. Честно сказать, я эту работу не полюбил, это было для меня довольно скучное существование в профессиональном плане. Но зато многие диссиденты или почти все диссиденты нуждались в юридических консультациях, в советах юристов, ну, и я, наверное, был одним из тех, кому они доверяли, и поэтому мой дом был такой, я бы сказал, юридической консультацией для инакомыслящих. Я со всеми знаком был, и кому мог, помогал советами. В этом смысле жизнь была довольно бурная.
А вот уже в 1990 году мои друзья сочли, что хорошо было бы мне заняться законодательной деятельностью, тогда Коллегия адвокатов выдвинула меня в Верховный совет, я стал депутатом. Ну, а там я занимался очень важной работой, это было тоже очень важное для меня время. Я выступил инициатором разработки концепции судебной реформы, которая должна была вернуть в Россию суд присяжных и другие демократические институты правосудия. Мы разработали такую концепцию, она была принята Верховным советом. Потом мне довелось работать в конституционной комиссии, где я был руководителем главы судебной власти. В общем, в 90-х годах это была активная деятельность, и я удовлетворен ею.
Владимир Тольц: Скажите, а вы позднее встречались с вашим подзащитным Александром Гинзбургом?
Борис Золотухин: Да. Но сначала он по одному приговору отбывал наказание, потом по другому, потом его выслали, и мы долгие годы не виделись. И увидели мы с ним только уже во времена перестройки, когда он приехал в Москву, побывал у меня на дне рождения случайно, а потом – когда я был в Париже, это был 1988 год, только тогда мы с ним встретились, с ним, с его семьей, уже были взрослые дети. Только тогда. А так тесных отношений мы не могли поддерживать, мы были в разных странах.
Владимир Тольц: Историки советского правозащитного движения считают, что "дело четырех" "стало одним из самых громких политических процессов 1960-1980-х годов и имело далеко идущие последствия". Связанные с ним волна общественного протеста и петиционная кампания в защиту Гинзбурга и Галанскова по своим масштабам оказались "рекордными" для всего периода существования в СССР диссидентского сопротивления.
Борис Золотухин говорит…
Борис Золотухин: Я думаю, что к тому времени уже назревал такой конфликт, такое интеллектуальное противостояние между властью и либеральной интеллигенцией. Уже к этому времени такой конфликт внутренний дошел до определенной степени развития. И с этого – и с процесса Синявского, а потом в связи с "процессом четырех" – началось формирование, мне кажется, демократического движения. Ведь эти оба процесса и вызванная петиционная кампания им стали как-то консолидировать противостояние между государством и интеллигенцией. И эти оба процесса сыграли, конечно, роль катализатора. Тогда же и возникло правозащитное движение, как мне кажется, возникла "Хроника текущих событий". Время требовало гласности в связи с этими процессами, в связи с преследованием инакомыслящих. И нашлись люди, которые взяли на себя, я имею в виду диссидентов, взяли на себя такую героическую обязанность – сделать достоянием гласности злодейства власти.
Владимир Тольц: "Достоянием гласности" стала тогда же (в изложении) речь Бориса Золотухина, которой посвящена наша сегодняшняя передача. Я попросил прокомментировать найденный текст члена Конституционного суда (в отставке) Анатолия Кононова.
Анатолий Кононов: Во-первых, я про Бориса Андреевича хочу сказать. Это отдельная песня. И не про его даже речь. Потому что я его очень хорошо знаю, мы вместе работали с 1990 года в одном депутатском корпусе, в Верховном совете РСФСР. Там, собственно, я его узнал, увидел, и потом очень близко мы контактировали. И я его знаю вообще как очень хорошего юриста, как очень честного, очень совестливого. Как человека в высшей степени интеллигентного и как человека, который не только вот сказал эту речь знаменитую, потому что она действительно знаменита, она прогремела в свое время, она была уникальна.
Все-таки это политический процесс, по которому выступал адвокат. Мне, например, показалось, что это, во-первых, очень честная позиция, что она блестяще была юридически обоснована, как по анализу доказательств, собственно говоря, так и по психологическому подходу к этому делу и с точки зрения, собственно говоря, юридической квалификации. Вот то, что там было сказано, я не знаю, было ли это в каких-то других процессах, но здесь прозвучало это впервые – впервые оценка этих действий, которые преступными как бы признавались, как нормальной реализации прав и свобод, свободы убеждений, свободы слова, свободы творчества. Вот с этих позиций, конечно, я понимаю, что очень трудно было в политическом процессе защищать человека. Я уже не говорю про то, что не то что не оправдывали наши суды, а даже попросить оправданий, подвести к оправданию, потому что здесь нет никакого состава преступления, – это, конечно, очень смелая позиция была.
То, что Борис Андреевич это делал, еще удивительно – он же делал это, в общем-то, в рамках своего адвокатского долга, он нигде его не перешел, не переступил. Он вправе был это оценивать именно так, как он это оценил. Хотя я думаю, что он понимал все-таки, что по головке его за это не погладят.
Владимир Тольц: А вот мнение сотрудника Международного "Мемориала", историка правозащиты Геннадия Кузовкина.
Геннадий Кузовкин: Речь Бориса Андреевича Золотухина в 1968 году стала событием. И мне кажется, что эта речь и то, что адвокат потребовал безусловного оправдания своего подзащитного по политическому делу, и это в 1968 году прозвучало, - мне кажется, это событие, оно выходит за рамки только истории инакомыслия, истории правозащитного движения. Мне кажется, что эта речь имеет значение и для истории права, истории отечественного правосознания. История права в советский период, она еще пишется, и в этом смысле находка стенограммы это речи, мне кажется, очень важна и, может быть, заинтересует и правоведов.
Владимир Тольц: Ваша честь, - обращаюсь я снова к конституционному судье Анатолию Кононову, - речи выдающихся адвокатов прошлого – Федора Плевако или Анатолия Кони, к примеру, – до сих пор остаются своеобразными учебными пособиями современных юристов. Как думаете, удостоится ли такой же судьбы обсуждаемая нами речь Бориса Золотухина?
Анатолий Кононов: Я вот, к сожалению, только одну такую речь знаю, и дай бог, что по этой речи никому не придется учиться (смеется), что она так в истории и останется, не дай бог, повторится нечто подобное! Но то, что она блестящая и заслуживает публикации отдельно, может быть, отдельным томом, не знаю, но отдельной публикации, - это, безусловно, не подлежит никакому сомнению.
Владимир Тольц: Конституционный судья Анатолий Кононов, историк Геннадий Кузовкин и Борис Золотухин, давняя речь которого будет опубликована ко Дню памяти жертв политических репрессий в газете Международного общества "Мемориал" "30 октября".
Мы на нашем сайте тоже намерены полностью опубликовать этот текст.
