Александр Генис: Юбилейную часть нашего “Американского часа” продолжит Борис Михайлович Парамонов.
Борис Парамонов: К юбилею 40-го президента США приурочил выпуск своей книги об отце сын президента Рональд Рейган-младший. Она так и называется “Моему отцу сто лет”. В “Нью-Йорк Таймс” помещена обширная рецензия штатного литературного критика газеты Мичико Какутани. Ориентируясь на эту рецензию, я выскажу кое-какие собственные мысли о Рейгане, притом не касаясь общеизвестного о Рейгане-политике.
Мичико Какутани начинает с того, что Рейган в глазах всего мира представал и предстает не столько конкретным человеком, сколько гнездом разнообразнейших метафор: тут и ковбой, и отважный скаут, и дружелюбный тупица (чтоб не сказать дурачок). Но самое важное, конечно, - то, что пишет о Рейгане его сын. Основной тон его книги, основной даже ее сюжет – о странностях характера президента Рейгана. Сын пишет, что отец был очень теплым и приветливым человеком, проводя время с сыном, оказывал ему всяческое внимание, но стоило выйти из комнаты, пишет Рейган-сын, - и возникало впечатление, что вы удалились из поля его внимания и памяти вообще. Как будто в некоей пьесе некий персонаж произнес свою реплику – и вышел за кулисы до следующего появления на сцене.
Александр Генис: Театральное сравнение кажется естественным, если вспомнить о первой – актерской - профессии Рейгана.
Борис Парамонов: Это так, но не совсем так. Легче всего, зная актерскую карьеру Рейгана, говорить о том, что он играл в жизни, застыл в неких голливудских стереотипах, путая их с жизнью.
Кстати сказать, я узнал о Рейгане-актере, который стремится в политику во времена, можно сказать, доисторические – еще при Сталине. Однажды в журнале “Крокодил” была статья о некоем голливудском актере, захотевшим стать губернатором Калифорнии. Это было в начале пятидесятых годов, когда Рейган сделал первую неудачную попытку быть избранным на этот пост. Статейка была ёрническая, но она сопровождалась иллюстрацией – фотографией Рейгана в сцене одного фильма: хорошо сложенный красивый молодой человек в купальных плавках обнимал за плечи девушку. “Ну разве может такой фрайер быть политиком?!” – вот идея той давней крокодильской статейки.
Александр Генис: Стоит ли об этом говорить. Чего только не печатали в “Крокодиле”. Бахчанян целую выставку устроил: шаржи на американцев из этого издания. В Сохо она очень хорошо смотрелась: буржуи с кошельками и ракетами.
Борис Парамонов: Может быть, об этом и в самом деле говорить бы не стоило, но для меня важно, что этот молодой человек на фотографии мне очень понравился. Он как-то лег на образ Америки, который сложился в то время у советских людей из трофейных голливудских фильмов: в Америке, мол, всё и все красивые. Главное было в том, что я Рейгана с тех пор запомнил, это было для меня знакомое имя. Конечно, этого б не случилось, если бы не фотография – что и подтверждает нынешнюю модную мысль о превосходстве визуальных впечатлений над словесными.
Александр Генис: Ваша реакция была не исключительной. Уже намного позже, после того, как Рейган стал не только губернатором Калифорнии (два срока!), но президентом США, о нем многие говорили: слишком красив, слишком актер, чтоб принимать его всерьез.
Борис Парамонов: Да, конечно, от голливудского Рейгана – или от рейгановского Голливуда – никуда не деться, но главное, что остановило мое внимание в книге Рейгана-сына – это как раз выход за пределы кинематографического, актерского измерения. Ведь актер и есть актер, в сущности, он чужд роли, не совпадает с ней, а только имитирует это совпадение. В старину вообще считали, что у актеров нет души, а только личины, маски, почему и запрещали хоронить их в церковной ограде – только за ее пределами. Но вот Рейган-сын говорит об отце другое, и куда более важное. Его странность, о которой мы уже упоминали, в глазах сына казалось свидетельством того, что отец был человек, пришедший из какого-то другого, и лучшего, чем наш мира. И тут эффект не эстетический, как можно было бы подумать – искусство, мол, лучше жизни, а скорее этический, моральный. И вот эта кажущаяся или даже настоящая, реальная странность, говорит сын, приводила сплошь и рядом к тому, что Рейган не видел в окружающем того, что было ему неприятно, отрицал, не хотел видеть неприятно: “динайл”, как говорят в Америке, а в России – “глухая несознанка”.
Александр Генис: В связи с этим сюжетом всплыла тема, очень охотно подхваченная медией: о том, что первые приступы болезни Альцгеймера начались у Рейгана еще во время его президентства.
Борис Парамонов: Газетчики и телевизионщики с удовольствием об этом судачат, но сын всё-таки идет глубже: не больной, а здоровый Рейган всегда отличался этим свойством: видеть и представлять лучший мир. И таким же он хотел видеть и сделать себя. Буквально так говорит Рейган-сын (я цитирую): “Сюжетом жизни отца не было достижение превосходства или господства над другими. Он хотел, чтобы в нем видели человека, всю жизнь представлявшего позитивную силу, видели человека, которым по праву все восхищаются”.
А если вспомнить, что Рейган не только таким хотел предстать, но и действительно сделал одно исключительно доброе дело – то есть победил ту самую империю зла, - то и вправду тут не только актерство.
Александр Генис: Разве что понимать актерство философски, как Ницше, который предсказывал, что именно актер станет героем нашего времени.
Борис Парамонов: И вот тут я бы и углубил эту тему об актерстве и реальности. В случае Рейгана нужно говорить не о Голливуде, а о мифе как таковом, о мифическом сознании – в том смысле, как говорит об этом Алексей Федорович Лосев в своей “Диалектике мифа”. Миф, по Лосеву, ни в коем случае не выдумка, не сказка, это некое тотализирующее поле существования. Миф действен и личностен, говорит Лосев. (Вот от него и подхватила российская медия это словечко, которое идет ей как корове седло). Личностность, говорит Лосев, - это лик личности, то есть платоническая идея личности, платоновская ее возгонка. Или по Канту, – это интеллегибельный, умопостигаемый характер, в отличие от эмпирического. Это умопостигаемая структура личности, которая не только служит ей моральным ориентиром, но и бытийно, онтологически ее создает. Когда в человеке совпадают интеллегибельный и эмпирический характер, мы вправе говорить о величии.
Величие Рейгана – не личное, а личностное, это величие Америки, ее умопостигаемый образ. Америка хочет видеть себя творящей добро силой – и, действительно, часто добро совершает. Отсюда американский оптимизм, который можно даже высмеивать, как неспособность видеть реальность и зло в реальности, но который в то же время есть свидетельство величия этой страны
