Программу ведет Владимир Бабурин. В программе принимает участие корреспондент Радио Свобода Лилия Пальвелева.
Владимир Бабурин: Сегодня нобелевские лауреаты из России устроили круглый стол, в общем, без видимых причин. И было сделано такое заявление: "В России могло бы быть значительно больше нобелевских лауреатов, если бы присуждение самой престижной в мире научной премии не подвергалось влиянию политики".
Лилия Пальвелева: Физик Ландау говорил не Нобелевская, а «НобЕлевская премия». Так, действительно, правильнее. По-шведски фамилия учредителя премии произносится - НобЕль. Никто уже не помнит, почему в России стали ставить ударение на первом слоге - так давно появились в стране первые нобелевские лауреаты.
Кстати, их могло быть больше, причем во всех номинациях - за достижения в области физики, химии, физиологии, медицины, литературы и, наконец, борьбы за мир. Талантливых людей, добившихся каждый в своем деле впечатляющий успехов, было немало, но вот отметили далеко не всех. Говорит Михаэль Сульман, исполнительный директор Нобелевского фонда.
Михаэль Сульман: Нобелевский фонд, который финансирует все это дело - премии и очень обширную работу по изучению кандидатур - это частное, совершенно самостоятельно учреждение, институт, который находится в Швеции. Его деятельность проходит совершенно самостоятельно от шведского правительства или от норвежского правительства. Это очень важно подчеркнуть, поскольку в ходе первых 100 лет были, мягко выражаясь, некоторые недоразумения по этому поводу. В этой стране, тогда в Советском Союзе, так же, как, например, в гитлеровской Германии, было трудно понять, что есть самостоятельные институты, которые действуют, не посоветовавшись с властями.
Лилия Пальвелева: И вот одна из самых грустных историй, произошедших из-за такого непонимания.
Михаэль Сульман: В связи с присуждением премии в области литературы Пастернаку это было воспринято как очередная идеологическая диверсия со стороны шведского правительства, которое, конечно, никакого отношения не имело к этому решению, ни положительного, ни отрицательного.
Лилия Пальвелева: Пастернаку советская власть премию за «Доктора Живаго» так и не простила. Но были - сообщает нобелевский лауреат, академик Виталий Гинзбург - и совсем глухие времена. Сталинские.
Виталий Гинзбург: Ну, Сталин, как известно, очень долго был, но конкретно давайте говорить, в 40-х годах и речи не могло быть о том, чтобы кого-то номинировать, это было просто запрещено. И вообще мы не участвовали. Нобелевский комитет много раз присылал, просил представить, но на это не отвечали.
Лилия Пальвелева: Многое тогда для престижа советской науки было потеряно. И задним числом - не восстановить. Случаи, когда награду давали десятилетия спустя момента совершения открытия, - не редкость (сам академик Гинзбург, награжденный лишь недавно, - тому пример), но вот уже ушедшему из жизни человеку премию не дают - таково правило, которое Виталий Гинзбург считает несправедливым.
А нравится ему демократичная и тщательно продуманная процедура выдвижения кандидатов.
Виталий Гинзбург: Те, кто получают эту бумагу, что "мы просим вас номинировать",- на этой бумаге написано, что Нобелевский комитет просит конкретных людей номинировать, кого они хотят, и просит об этом не распространяться. Я считаю, что это единственный правильный подход в таких случаях. Кроме того, Нобелевский комитет просит тех, кто номинирует, не обсуждать это ни на каких ученых советах, не сообщать даже (ну, это немножко смешно) тем, кого номинируют - ну, это уже их личное дело. Во всяком случае, Нобелевский комитет стремится, чтобы это происходило конфиденциально, и это единственно правильный подход. Те, кто знает, как у нас выставляли на все эти государственные, сталинские премии, знают, что это за безобразие, по существу, - все эти публичные интриги, обсуждения и так далее. В таких вещах можно только так вот действовать, то есть рассылать большому числу лиц - и они выражают свое мнение, а потом уже комитет это анализирует.
Лилия Пальвелева: Как бы ни был разработан и отшлифован за 100 лет механизм присуждения премии, по наблюдениям Виталия Гинзбурга, со временем кое-что все-таки меняется.
Виталий Гинзбург: За первые 24 года Нобелевские премии только в четырех случаях были не для одного человека. Это четыре случая следующие: если мне память не изменяет, получили - Лоренц и Зееман (ну, о чем тут говорить, это всякий физик знает), Беккерель и супруги Кюри, в 1909 году получили Маркони и Браун, и получили Брэгг, отец и сын. Из 24-х первых лет только в четырех случаях получил не один человек, а была разделена премия на двух или трех человек. А за последние 24 года, наоборот, только в четырех случаях получил один человек, а во всех остальных получили три, потому что очень много кандидатов. И очень характер работ изменился.
Лилия Пальвелева: В позапрошлом веке Альфред Нобель решил: заниматься его премией должны академии Швеции и Норвегии, - тогда бедных периферийных стран. «Там, на севере, - пояснил меценат, - люди менее коррумпированы".
И вот косвенное доказательство этому: члены комитетов (может быть, и перегибая палку в стремлении быть незапятнанными) очень редко выдвигали шведов. В результате скандинавов среди всех лауреатов - не более 3-х процентов, то есть очень незначительная часть.
Впрочем, в Стокгольме это, кажется, никого особенно не печалит. Им и так есть чем гордиться. Говорит временный поверенный в делах Королевства Швеции в Российской Федерации Стефан Гуллгрен.
Стефан Гуллгрен: Конечно, для нас большая честь - иметь эти премии. Нас радует тот факт, что само существование этой премии в Швеции резко влияет на интерес среди молодежи к науке. Каждый год в декабре проходит эта церемония, и студенты, конечно, смотрят телевизор и видят церемонию и так далее. Это один факт. Еще один факт - это влияние очень положительное на наши контакты между учеными в Швеции и за границей, научные контакты между студентами, учеными и университетами.
Владимир Бабурин: Сегодня нобелевские лауреаты из России устроили круглый стол, в общем, без видимых причин. И было сделано такое заявление: "В России могло бы быть значительно больше нобелевских лауреатов, если бы присуждение самой престижной в мире научной премии не подвергалось влиянию политики".
Лилия Пальвелева: Физик Ландау говорил не Нобелевская, а «НобЕлевская премия». Так, действительно, правильнее. По-шведски фамилия учредителя премии произносится - НобЕль. Никто уже не помнит, почему в России стали ставить ударение на первом слоге - так давно появились в стране первые нобелевские лауреаты.
Кстати, их могло быть больше, причем во всех номинациях - за достижения в области физики, химии, физиологии, медицины, литературы и, наконец, борьбы за мир. Талантливых людей, добившихся каждый в своем деле впечатляющий успехов, было немало, но вот отметили далеко не всех. Говорит Михаэль Сульман, исполнительный директор Нобелевского фонда.
Михаэль Сульман: Нобелевский фонд, который финансирует все это дело - премии и очень обширную работу по изучению кандидатур - это частное, совершенно самостоятельно учреждение, институт, который находится в Швеции. Его деятельность проходит совершенно самостоятельно от шведского правительства или от норвежского правительства. Это очень важно подчеркнуть, поскольку в ходе первых 100 лет были, мягко выражаясь, некоторые недоразумения по этому поводу. В этой стране, тогда в Советском Союзе, так же, как, например, в гитлеровской Германии, было трудно понять, что есть самостоятельные институты, которые действуют, не посоветовавшись с властями.
Лилия Пальвелева: И вот одна из самых грустных историй, произошедших из-за такого непонимания.
Михаэль Сульман: В связи с присуждением премии в области литературы Пастернаку это было воспринято как очередная идеологическая диверсия со стороны шведского правительства, которое, конечно, никакого отношения не имело к этому решению, ни положительного, ни отрицательного.
Лилия Пальвелева: Пастернаку советская власть премию за «Доктора Живаго» так и не простила. Но были - сообщает нобелевский лауреат, академик Виталий Гинзбург - и совсем глухие времена. Сталинские.
Виталий Гинзбург: Ну, Сталин, как известно, очень долго был, но конкретно давайте говорить, в 40-х годах и речи не могло быть о том, чтобы кого-то номинировать, это было просто запрещено. И вообще мы не участвовали. Нобелевский комитет много раз присылал, просил представить, но на это не отвечали.
Лилия Пальвелева: Многое тогда для престижа советской науки было потеряно. И задним числом - не восстановить. Случаи, когда награду давали десятилетия спустя момента совершения открытия, - не редкость (сам академик Гинзбург, награжденный лишь недавно, - тому пример), но вот уже ушедшему из жизни человеку премию не дают - таково правило, которое Виталий Гинзбург считает несправедливым.
А нравится ему демократичная и тщательно продуманная процедура выдвижения кандидатов.
Виталий Гинзбург: Те, кто получают эту бумагу, что "мы просим вас номинировать",- на этой бумаге написано, что Нобелевский комитет просит конкретных людей номинировать, кого они хотят, и просит об этом не распространяться. Я считаю, что это единственный правильный подход в таких случаях. Кроме того, Нобелевский комитет просит тех, кто номинирует, не обсуждать это ни на каких ученых советах, не сообщать даже (ну, это немножко смешно) тем, кого номинируют - ну, это уже их личное дело. Во всяком случае, Нобелевский комитет стремится, чтобы это происходило конфиденциально, и это единственно правильный подход. Те, кто знает, как у нас выставляли на все эти государственные, сталинские премии, знают, что это за безобразие, по существу, - все эти публичные интриги, обсуждения и так далее. В таких вещах можно только так вот действовать, то есть рассылать большому числу лиц - и они выражают свое мнение, а потом уже комитет это анализирует.
Лилия Пальвелева: Как бы ни был разработан и отшлифован за 100 лет механизм присуждения премии, по наблюдениям Виталия Гинзбурга, со временем кое-что все-таки меняется.
Виталий Гинзбург: За первые 24 года Нобелевские премии только в четырех случаях были не для одного человека. Это четыре случая следующие: если мне память не изменяет, получили - Лоренц и Зееман (ну, о чем тут говорить, это всякий физик знает), Беккерель и супруги Кюри, в 1909 году получили Маркони и Браун, и получили Брэгг, отец и сын. Из 24-х первых лет только в четырех случаях получил не один человек, а была разделена премия на двух или трех человек. А за последние 24 года, наоборот, только в четырех случаях получил один человек, а во всех остальных получили три, потому что очень много кандидатов. И очень характер работ изменился.
Лилия Пальвелева: В позапрошлом веке Альфред Нобель решил: заниматься его премией должны академии Швеции и Норвегии, - тогда бедных периферийных стран. «Там, на севере, - пояснил меценат, - люди менее коррумпированы".
И вот косвенное доказательство этому: члены комитетов (может быть, и перегибая палку в стремлении быть незапятнанными) очень редко выдвигали шведов. В результате скандинавов среди всех лауреатов - не более 3-х процентов, то есть очень незначительная часть.
Впрочем, в Стокгольме это, кажется, никого особенно не печалит. Им и так есть чем гордиться. Говорит временный поверенный в делах Королевства Швеции в Российской Федерации Стефан Гуллгрен.
Стефан Гуллгрен: Конечно, для нас большая честь - иметь эти премии. Нас радует тот факт, что само существование этой премии в Швеции резко влияет на интерес среди молодежи к науке. Каждый год в декабре проходит эта церемония, и студенты, конечно, смотрят телевизор и видят церемонию и так далее. Это один факт. Еще один факт - это влияние очень положительное на наши контакты между учеными в Швеции и за границей, научные контакты между студентами, учеными и университетами.
