Игорь Померанцев:
Слово "свобода" называют сладким. Поэт Поль Элеуар когда-то завороженно повторял в стихах строку: "Я пишу твое имя - Свобода". Есть еще одно слово, которое с неменьшим упоением повторяют в 20-м веке - независимость. Разговоры о свободе от..., о свободе для... стали интеллектуальными штампами, но куда реже мы говорим о независимости от кого-либо или чего-либо и о независимости для, ради.
"Когда приходится каждый день думать о куске хлеба, не ощущается реализация этой свободы. В таком положении реализовывать свободу личности, свободу слова очень тяжело".
"Независимость ничего хорошего мне не дала, денег никогда во время не выдают. Декабрь, январь, февраль - до сих пор я еще пенсию я не получаю".
"Грузия хороша, когда она независима, и она очень плоха в других условиях".
Гурам Амашукели:
Только независимое государство дает человеку гарантии свободы. В виду такое тяжелого экономического положения, когда приходится каждый день думать о куске хлеба, не ощущается реализация этих свобод. Мы стоим перед такими проблемами мелочными, повседневными проблемами, что просто не имеем времени и возможности думать о высоких материях. В таком положении реализовывать свободу личности, свободу слова очень тяжело, когда реальный заработок меньше минимума.
Вероника Гроженская:
Независимость мне ничего хорошего не дала. Я сама пенсионерка, получаю 14 лар всего. Деньги никогда вовремя не выдают. Декабрь, январь, февраль - до сих пор еще я пенсию не получаю. А без конца приходят, между прочим, требуют, то бумажки приносят, чтоб им бы заплатить. Интересно, с какого прейскуранта я буду платить? Требуют, прямо в наглую приходят.
Леван Бердзенишвили:
В данный момент Грузия более-менее цельное государство, с программной юрисдикцией. В Абхазии, Южной Осетии, да и в Аджарии, чего греха таить, у нас несовсем грузинское государство. Мы имеет что-то, что независимо, и мы не имеем права не иметь то, что мы имеем. Многие говорят, что мы не боролись за независимость с таким рвением как, например, Польша, нам не давровали так же эту независимость, я не согласен с этой мыслью. К нам она попала случайно, второй раз в 20-м веке. То есть исторические катаклизмы и столкновение крупнейших государств, они привели к исторической необходимости независимости Грузии. Кроме того, в течении всего периода Советского Союза не было ни одного дня, когда в советских тюрьмах не сидели бы несколько грузин, которые утверждали, что они хотели бы иметь независимое государство. Я один из этих людей, могу подтвердить, что мы оставили не самое плохое впечатление в советских тюрьмах, в тюрьмах мы вели себя хорошо. Редко грузины сдавались целиком и полностью власти, их невозможно было увидеть в совете внутреннего порядка, то есть они держались более-менее независимо, а в некоторых случаях даже грациозно и театрально, то есть они были грузинами. К сожалению, грузины хороши в тюрьмах, а так же хороши, если у них очень много денег, но очень трудно быть грузином в нормальной ситуации, очень трудно иметь нормальное государство. В экстремальных ситуациях Грузия поведет себя хорошо. А те люди, для которых в Грузии, где страшное слово, придуманное в конце 80-х - негрузин, граждане, негрузинского этнического происхождения, но наши, так сказать, они абсолютно так же ведут себя, как остальные грузины. В этом плане мы цельное общество. То есть армяне, которые живут в Грузии, и грузины, которые живут в Грузии, поступают совершенно одинаково в этом плане, и армяне в Грузии не похожи на армян в Армении или в Соединенных Штатах, это наш социальный капитал. Странное общество, которое знает полностью все о себе, у которого нет никаких предрассудков, которые точно знают, кто есть кто в истории, которые критически относятся к своим выдающимся сынам. Это нечто, это очень редкое состояние души и общества. Если миру нужен такой народ, то Грузия как страна состоится, как независимая страна.
Лева Карапетян:
Независимость ничего не дала, ничего абсолютно. Седьмой год сын погиб у меня в Сухуми. Журналист, корреспондент, в пресс-центре работал. В 93-м году, когда бомбили первый раз Сухуми, отсюда вызвали 4 журналиста и послали туда: идите, как журналисты. 13-го марта они полетели, 14-го пошли бомбы, фотографировали, бомба взорвалась, полтонная и мне принесли цинковый кубок, я лицо не видел. Мой сын герой Грузии, орденом наградили. 32 или 33 человека, а медалей много.
Наира Гелашвили:
Демократия, независимость вовсе не являются потребностью большинства. Народ это не хочет, не привык, это ему не нужно. Народ хочет социальную стабильность, зарплату, которую они получали, чтобы власть все решала сама, чтобы народ не беспокоили лишними проблемами и вопросами. Не произошло духовное обновление общества. Власть состоит из бывшей номенклатуры, активистов комсомола, коммунистов и так далее. Если посмотреть - на всех предыдущих постах опять они сидят. Может они неплохие люди в человеческом отношении, в личностном отношении, но они не могут излучать духовную силу. От них не может импульс духовного обновления излучаться. Народу сейчас именно это нужно, это самое главное. Вот еще в 19-м веке Чавчавадзе и Гогебашвили мечтали, говорили о новом грузине. Этот новый грузин ничего общего не имеет с сегодняшними новыми грузинами, которые у нас возникли. Это как раз противоположное тому, что они имели в виду. Народ должен начать независимое существование, историческое существование и должен сделать независимые шаги и научиться жить независимо.
Ивлиан Хаиндрава:
Я бы, пожалуй, воздержался говорить о том, что весь народ искренне и осознанно стремился к независимости. Дело в том, что в советский период получилось так, что грузины приспособились к этой системе может быть даже лучше, чем другие народы, входящие в Советский Союз. Так это было принято считать и, я думаю, что не без оснований. Но это приспособление к системе, которая была антигуманна сама по себе, оно не пройти бесследно и не могло пройти без моральных, скажем так, потерь. Давайте вспомним, что членов компартии на душу населения в Грузии было может быть больше, чем в какой-либо иной республике Советского Союза или, во всяком случае, мы были в лидерах по этому показателю. Весьма характерна судьба, что ли, грузинской интеллигенции, если можно говорить вообще об этом понятии. Сначала часть аристократии просто уничтожили, ту часть, которая могла создать проблемы, а потом остальную тоже приручили. Я не хочу говорить, что нет исключений, безусловно были и, слава Богу, до сих пор есть индивиды, я бы их назвал именно интеллектуалами, а не представителями интеллигенции, потому что интеллигенция, с моей точки зрения, слово совершенно скомпрометированное в Грузии. Так вот Шеварднадзе этих видных, скажем так, деятелей науки, культуры, он их приручил. Он им создал привилегии, он им создал возможности, пожалуй даже побольше, чем в других республиках, творить и писать крамолу, но крамолу в рамках. Крамолу, которая не подрывала устои системы, а которая то, что в дальнейшем было названо "придание советскому социализму человеческого лица", вот это делала его ангажированная интеллигенция. И продолжает делать это сейчас. Мы из уст вот этой самой интеллигенции сейчас слышим постоянные разговоры о безальтернативности Шеварднадзе, что без него будет полный крах. Насколько надо не уважать самих себя, чтобы говорить об этом, не только говорить, а всячески пропагандировать это и оболванивать, так сказать, население именно давлением в этом направлении.
Этери Сакварелидзе:
Сижу дома, без света, в холодине, без работы, ну, в общем, ничего не получили люди, народ ничего не получил. В принципе, в народе нет сожаления, чтобы вернуться, допустим, к той части жизни, которую мы провели при коммунистах. Но надеяться уже не на что тоже. Перед какой-то проблемой неясной стоят люди. Жить дальше нечем буквально и в материальном смысле, и в духовном плане так же. Не знаю, если выйти на улицу, это не бизнес называется, просто сидят и продают разные вещи, они вышли на улицу, потому что негде работать людям. Не знаю, если называется демократия, то наверное это не нужно никому.
Ливан Бердзенишвили:
Я считаю, что, несмотря ни на что, несмотря, что после независимости у нас резко и очень быстро ухудшилась ситуация с экономикой, несмотря на то, что только традиционное грузинское общество помогло в том, что нет совсем неимущих и люди не мрут прямо на улицах, хотя они близки к этому состоянию. И несмотря на другие, очень негативные моменты, которые есть в нашей истории, несмотря на то, что нами правят люди, которые абсолютно ничего не знают в управлении, начиная с самых верхов и кончая на уровне муниципалитета. Несмотря на то, что местные власти совершенно не понимают, что это такое, Грузия не знает, что такое самоуправление, у нас нет самоуправления совершенно. Люди верят только в правительство и ждут пенсий и зарплат только от правительства. Идут процессы, которые показывают, что нация интеллектуально не близка к лучшей форме. Несмотря ни на что, Грузия есть и будет независимой, потому что в других ситуациях эта страна просто вымирает и может вымирать до недопустимых размеров и в количестве грузин, и по отношению территории. Мы концу 18-го века дошли до минимума. Всего в мире было 700 тысяч грузин и были близки к вымиранию, но не вымерли. Я знаю отношение очень многих интеллектуалов, допустим, в России, превосходные слова Андрея Битова, который описывает состояние грузин как некоего целого, которое вымирает. И я уважаю этот взгляд. Несмотря на это, нам удался этот фокус - выжить, несмотря ни на что.
Наира Гелашвили:
При советской власти у нас был оптимизм, потому что, может иллюзорная, но какая-то перспектива существовала, что если власти не будет, если этого строя не будет, мы начнем жить по-человечески. Это, может, был ошибочный оптимизм, но он был. И когда сейчас все рухнуло в Грузии, есть ощущение полной бесперспективности. Человеку знаете что трудно,не то, что в данный момент он живет так плохо, что у него ничего нет, ни света, ни воды, ни, допустим, зарплаты, но, я думаю, что людей здесь подсознательно убивает ощущение бесперспективности. Что сейчас той власти нет, но и лучше не стало, наоборот, стало хуже.
Лева Карапетян:
Ну а теперь живу холодный, голодный, дети, внуки, дочь, зять тоже погиб через год, дочкин муж. Вот так существую, не живу. Никак, не хватает даже на хлеб. Не знаю, как жить дальше. Пенсию не дают 9 месяцев, не получаем, ну как-то за сентябрь один раз дали и все. Не знаю, как я живу, я не знаю, и что делать. За пенсией идем - не дают. За свет не платили совсем, а сейчас пришли, пристали - будете платить 50%. Я говорю: откуда я заплачу, я пенсию не получил еще? Получу, потом буду платить. А где я возьму, ни зарплаты нет, ничего нет. А как жить дальше - не знаю.
Ивлиан Хаиндрава:
Стремление к независимости и готовность к независимости и одно, и другое в моем народе безусловно присутствовало. Когда независимость стала фактом, оказалось, что у нас нет экономической школы. Грузия в одном из самых важных, а может быть и определяющем параметре оказалось совершенно неготовой. И те, кто ходил в лидерах нашей так называемой отечественной экономической школы, оказались даже не калифами на час, а просто мыльными пузырями. Это не могло не сказаться, конечно, самым болезненным образом.
Нонна Зукрашвили:
Я пока все еще жду, я пока ничего не ощутила. А чего жду - не знаю, потому что каждый день какое-то новое и неопределенное. Надеюсь, можно сказать, на себя, на какие-то возвышенное силы, но, естественно, не на людей. Потому что люди обозлились - без света, без газа, без денег, без работы. Ну не знаю, что принесет, если бы что-то принесло, до сих пор что-нибудь принесло. А ждать вот так, надеяться. Отношения людей изменились, естественно, люди озлоблены от голода, от холода. Вот я вижу люди потеряли элементарную культуру нормально здороваться. Что от меня хочет, почему здоровается? Вот такие есть моменты в жизни.
Леван Бердзенишвили:
Я очень далек от тех представлений, что если пройдет трубопровод по Грузии, то у нас будет функция и так далее. Все эти интеграционные программы очень важны, но есть вещи поважнее, чем труба. Это грузинство как таковое, взгляд на мир. Если этот взгляд уникальный, если ни у кого этого нет, то нас в этом мире оставят. Как жила Грузия? Я вообще-то рационалист, для меня небо пусто, к сожалению, поэтому я редко думаю о том, что нас будет хранить Бог или Богородица, которая является традиционным хранителем Грузии. Я думаю, Грузию охраняет не это. Грузию охраняет не военное успехи и не интеллектуальная мощь, это мы не очень отличаемся на Кавказе. Хотя, конечно, если спросить у любого грузина, вы получите абсолютно другой ответ, но этот все зависит от того, каким будет опрос. На самом деле, Грузия выжила потому, что мы сумели на протяжении всей истории сказать то, что сказала реклама "Спрайта" - "Я хочу быть мною". То есть Грузия очень самобытна. И эта самобытность выражается в том, что в разных регионах этой страны культура совершенно разная. Если понять, что объединяет, допустим гурийские песни с имеретинскими, а это совсем рядом, то можно понять и грузинский дух - это дух независимости. Грузия хороша, когда она независима, и она очень плоха, она ненормальна в других условиях.
Вахтанг Колбая:
На политической карте мира Грузия как таковая не присутствовала, она была окрашена в тот розовый цвет или красный цвет, которым был окрашен весь Советский Союз, территория всего Советского Союза. Поэтому по сей день нам очень сложно преодолевать синдром одноцветности, что ли, или одной ментальности. Другие государства до сих пор не знают, что такое Грузия, что такое Армения и так далее. Я сегодня, выезжая куда-то или говоря, беседуя с кем-то, встречаясь, я представляю государство со всеми атрибутами, каковыми являются герб, собственная инфраструктура во главе с президентом, со своей собственной конституцией, выстраданной конституцией, может быть не совсем совершенной в техническом и правовом плане, но все-таки это конституция Грузии. Парламент, который мы называем 4-й парламент, это атрибут этой независимости. И со всеми законами, реформами, может быть не совсем безболезненными, с ошибками и так далее, но народ привык к этому. Сравним наше бытие в эпоху социализма, где мы были скованы теми законами, которые нам не позволяли развиваться. Сегодняшнее общество нам дает эту возможность. Мы приняли закон о печати, дали человеку возможность раскрепоститься, так сказать, делать все для саморазвития.
Наира Гелашвили:
Власти хотят как-то найти могущественного покровителя. Грузия мечется то по направлению к Западу, то к России, уже не знает, кому угодить, что сделать, чтобы не разозлить Россию, не потерять Запад и так далее. Это называется независимость? Во время Советского Союза, это особо подчеркивал философ Мамардашвили, существовал псевдоязык, который перекрывал действительность. И не только просто перекрывал, но и определял на страшную деятельность, на кровавую, уродливую и так далее. Язык был совершенно пустой, фальшивый. Именно тогда Мамардашвили приводил в пример такие выражения, интернациональный долг советского гражданина или советского солдата, о котором говорили в связи с афганской войной, чтобы оправдать эту войну. И целый арсенал таких выражений, которые ничего не несли, кроме лжи. Интересно, что после распада Советского Союза появляется новый язык, такой же фальшивый, новая риторика и новые фантомы. К этим понятиям принадлежит слово независимость и свобода. Мы видим какие-то внешние проявления независимости и демократии. С другой стороны, мы знаем, что это не соответствует действительности в глубине нашей жизни. Как будто Грузия имеет какие-то признаки политической независимости. Она может существовать без духовной независимости - это же абсурд, без умственной независимости, без независимости мышления. А где оно в Грузии? Давайте конкретно поставим вопрос - что может хотеть вор, какую независимость? Он хочет независимость воровства, чтобы он был бы в своем воровстве как можно свободней. Ну что может хотеть псевдоученый, неуч? Чтобы его не контролировали, чтобы он писал диссертации, какие-то свои бездарные труды свободно, чтобы это протолкнуть. И что может хотеть, допустим, бездельник? Чтобы он дальше бездельничал и еще получал деньги. Если сейчас вы посмотрите учреждения - они такие же как и были. 10 человек работает, 80 нет, но все хотят получать зарплату.
Этери Сихарулидзе:
Нет, я не политик, поэтому я не знаю, как это осуществить надо. Я думаю, что надо просто немного больше любить свой народ и не только о себе думать, а и о народе. В принципе, сейчас в Грузии только 1% людей, которые работают, живут и, так сказать, ездят на разных иномарках. Они хорошо себя чувствуют, а вся остальная часть, 99%, в нищете находятся. Ну я думаю, что немного хотя бы любить свой народ надо и добьется, наверное, правительство чего-то тогда, а так нет. Они где-то на вершине, а народ сам по себе где-то в яме находится. Даже недавно, когда были выборы, один из депутатов очень откровенно по телевизору сказал, что я вот знал все через газеты, мол, я не ожидал, что люди в таком состоянии. Это тогда, когда он столкнулся с народом, и он об этом сказал по телевидению очень громко и ясно. Это было очень странно от него слышать, потому что самый, один из ведущих наших сегодняшних политиков, не хочу сейчас называть, кто это. Но это, в принципе, он правильно заметил, потому что об этом я уже давно думаю и знаю. Но он это, так сказать, подтвердил мне с экрана.
Леван Бердзенишвили:
Нельзя Грузию полностью интегрировать в мире, потому что, если правильный спор, если права теория о дополнительности культур, то Грузия нужна миру в качестве фрондера, которая так долго живет, что она уже знает, что есть вещи поважнее, чем, допустим, материальное благополучие, есть вещи поважнее, чем духовное развитие. Что это такое? Это любовь к жизни, которая утверждается в Грузии очень легко. Это память о том, что наши предки смогли, учитывая интересы крупнейших империй, которые находились всегда рядом, сохранить вот эту страну. Поэтому каждый грузин уверен, что он сможет быть независимым. Несоразмерность вертикали и горизонтали - самая главная проблема Грузии. По вертикали нас много, у нас долгая история, мы часть этой истории просто отбросили. Дохристианство нас просто не интересовало долгое время. Но мы же знаем о себе почти все. Мы - это мир Медеи. И если кто-то хочет понять, что это такое Грузия, то они должны читать Еврипида. Медея очень-очень очень грузинская женщина. И мир поймет нас, если поймет, почему мы, несмотря на зверства, совершенные этой женщиной, почему в Грузии, ну не каждая вторая, но каждая пятая называется Медея. Не потерять даже Медею, верить в то, что мы что-то такое умеем, что не умеет другие, иллюзия уникальности - это и есть та самая грузинская идея. Поэтому Грузия не может быть зависимой. Если Грузия будет независимой, то она будет, если не будет такой страны, не будем импортировать Сталина в разные страны. Я очень далек от националистических представлений, и я превосходно знаю, что грузины не лучше других, ничем не лучше, но и не хуже.
Ивлиан Хаиндрава:
Вторая сторона вот того же компромиса с собственной совестью и того же конформизма, это ситуация в Грузии, где, по общему признанию, основная проблема это коррупция. С 60-70-х годов в стремлении более-менее по-человечески обстроить свою жизнь в советской системе стало не зазорно обходить законы. Но теперь государство наше и, обкрадывая это государство, мы обкрадываем самих себя и своих детей. Страна наша, если мы за ней не присмотрим, то никто за ней не присмотрит или, если присмотрит, то совсем не так, как нам нужно. Что за этим стоит? Мне кажется, в определенной степени безответственность. Когда я говорю о неготовности к независимости, я в первую очередь имел в виду готовность взять на себя ответственность за судьбу собственной страны. Но сейчас эта страна наша и правительство, и власть вроде бы наши, во всяком случае должны быть нашими, так сказать, и обвинять сейчас некого, кроме как самих себя. Да, можно говорить, что кто-то вставляет палки в колеса, строит козни и так далее, но все это было предсказуемо. А мы-то сами чего сделали?
Лева Карапетян:
Ничего не помогли, уже 3 года ничего не получаем. А раньше давали, первый год, второй. Я сейчас вообще даже не смотрят в нашу сторону. Никаких продуктов, ничего, ничего нет абсолютно, ничего не вижу я. Мы с женой гибнем. Иногда и свет выключают, потом включают, холод. У меня дом разрушился, потолок осыпан. Даже нет возможности помазать метров 3-4, ремонтировать не могу. Полы у меня сгнили. Старый дом. А кушать вообще, еле живем. 6 душ на моей шее, я немножко хоть работаю здесь, как нищий, кто даст, кто не даст. И вот этим обходимся почти на силу, на силу живем. Моему сыну 14 лет, мальчик уже вырос, раньше давали пенсию, а сейчас жене сняли пенсию, одна пенсия только мальчику еще года два может дадут и все. Я ничего не помню, ничего не знаю, ничего не вижу. Не знаю, как дальше будет, как будем жить, не знаю. Моя семья разрушилась совсем полностью. Нет жизни, нет. Холодный, голодный, больше ничего не могу сказать.
Наира Гелашвили:
Что нужно для того, чтобы построить нормальную жизнь? Мы сможем это или нет - я не могу это сказать. В личностном плане для меня свобода слова очень многое значит. То, что нет идеологической цензуры, я могу свободно писать и никто меня не притесняет из-за этого. Но, что значит это для моего народа? За счет моего народа я этого не хочу, ради Бога. А мой народ просто гибнет, я даже не знаю, кого сейчас назвать народом. Народ надо искать не на проспекте Руставели и в дворцах правительства и так далее, вот в наших деревнях, которые забыты Богом и людьми, где нет ни света, ни воды, ни информации, ничего. И разве нельзя было, невозможно что-то сделать? Это не так. Ситуация возникла из-за тотальной коррумпированности общества. Условно, когда мы говорим звиадисты или антизвиадисты, это очень условное разграничение. Потому что, в принципе, за 10 лет так называемой независимости общественное сознание не развивается, наоборот. Где нет света, там нет условий принимать образование, читать книги. Где холод и темнота, там совершенно элементарные физические условия отсутствуют. Один Ленин понимал, что без электрификации государства не существует. Ну почему-то наши власти это не понимают. Разве можно государству без электрификации? Вот я слушаю наших парламентариев, у меня возникает только один вопрос в голове: интересно, когда последний раз он читал книгу? Никто книг не читает. Не возникла группа людей-интеллектуалов, которые несли бы ответственность за судьбу своего народа и были бы активными гражданами.
Леван Бердзенишвили:
В Грузии обычно бывает или так, или этак. Илья Чавчавадзе, например, самый выдающийся грузин всех времен, в разных произведениях то утверждал, что грузины самые худшие, то утверждал, что грузины самые лучшие. Это очень по-грузински, очень грузинское чувство слово "самое". Потому что в Грузии не знают пределов. Обычно для Грузии нет, так сказать, серых тонов - есть только черный и белый. Мир, разделенный между двумя тонами - это и есть грузинский мир, но это мир уважения чужого. В этом есть нечто грузинское, может быть не сталинское, не шеварднадзевское, но нечто очень грузинское. Нас мало знают, и мы обижаемся, когда говорят: а Грузия, это мы помним, это Россия. Мы не смогли продать, так сказать, свою культуру. Почему мир не знает Руставели, почему мире не знает Важа Пшавела? Объективно это высочайшие имена. Вся русская культура пропитана этим пониманием. А я глубоко уверен, что русская культура в этом отношении никак не ошибается. Я очень хорошо помню, что в зоне, где я находился, были интеллектуалы из всего Советского Союза. Мы читали друг другу лекции, ну это когда как удавалось. Чай и лекция - это два высочайших блага, которые можно найти на зоне. И вот когда я спросил: а знаете ли вы Важа Пшавела, у меня сегодня лекция о Важа Пшавела, Вадим Анатольевич Ярков, крупнейший математик, тополог сказал: как не знать? Алуда Кателаури - это же первый диссидент. Мы сами виноваты в том, что нас в мире не знают. Мы дали себе блажь 200 лет не подавать информации, кроме как Сталина, Берия и других руководителей. Откуда мир мог заинтересоваться каким-то поэтом? А если учесть, что это наши секреты, наше тайное оружие, если я уверен в том, что мир нуждается в Вазо Пшавели намного больше, чем в грузинских политиках, то может быть настанет время, когда мы научимся самому страшному для любого грузина - научимся жить в нормальных условиях. То, чего видел мир в последний годы, показывает, что мы может быть не самая мудрая, но одно из самых выносливых обществ. Грузины народ героический. И этот героизм грузинский, этот героизм полностью укрывается грузинскими шутками, а так же представлениями многих о нас, как о народе несерьезном. Мы шуты Кавказа, но очень серьезные шуты, хамелеоны, люди, которые имеют всякую возможность приспособиться к любой власти, к любой ситуации и только сегодня начинают понимать, что за это надо еще платить. И я уверен, что если такая страна Грузия будет, то она будет хорошей страной, или ее не будет. Мы стоим у конца нашей истории. Сейчас стоит вопрос - или-или. Нет вопроса присоединиться к России или не присоединиться к России, стать, так сказать, заокеанским штатом Соединенных Штатов или не стать. Вопрос стоит совсем по-другому - хотим мы жить или нет. Может быть мы очень устали? Я уверен, что нет. Есть нечто в этом обществе, это крупнейший капитал людских взаимоотношений. Это наше богатство. За это нас многократно осмеяли, за это мы сами смеемся над собой. Но в Грузии еще остается шанс использовать этот капитал. В Грузии не нужны мероприятия для того, чтобы познакомить людей друг с другом, найти друг друга. И нет никаких проблем для интеграции общества. Это же чудо - таких обществ мало.
Вероника Гроженская:
Уже я с этими бумажками пришла туда, сказала, что с какого прейскуранта вы это все выписали, у меня никаких приборов буквально нет. Никаких печек нет, никаких плиток нет. На каком основании они это выписывают, с какой головы выдумывают? Ну конечно я не плачу, потому что у меня и нет. Рада бы заплатить, но с чего я буду платить. У меня дома плюс 7, холод собачий, ничем не пользуюсь, ни плиткой, не ворую, ничего. А многие, которые воруют, это они не проверяют. Как дальше жить, я даже представить себе не могу. В отношении света: дадут на полтора часа, дадут на 3 часа или на два с половиной, короче говоря, не жизнь, хоть в гроб ложись. Вот такая жизнь наша, такая наша судьба. Все это уже надоело, никаких пределов нет. Все пишут в газетах, мол, назначим вам пенсию больше. Но до сих пор пишут только, говорят, языком болтают, а ничего на деле не делают.
Нона Зукрашвили:
Не знаю, что можно еще сказать, хотелось бы может быть многое сказать, кому сказать, зачем сказать? Никаких последствий и никакой поддержки, абсолютно никакой. Сегодня сказал, завтра забыл и все забыли. Вчера думал по-другому, а сегодня думаешь по-другому, потому что там что-то случилось, это уже забыли, теперь другое. Типа как боль вышибается болью. Хотелось бы верить, но на одних сказках далеко не пойдешь.
Ивлиан Хаиндрава:
Оказалось, что сами-то мы ничего особого не сделали и теперь уже становится вопрос в состоянии ли мы вообще. Это, скажем так, сакраментальный вопрос, потому что от этого зависит ответ, будет ли это государство существовать как независимое, а если будет, то в какой форме. И теперь я вижу, что мы как-то перескакиваем Европу и полным ходом сейчас в стране осуществляется модель, характерная для некоторых государств в Латинской Америке. И как выбираться из всего этого, откровенно говоря, я не совсем ясно себе вижу. Потому что опять же потребность к независимости и готовность к независимости, которые вместе формируют способность к независимому существованию, вот этой способности оказалось меньше критической массы. Когда некоторые наши деятели, бизнесмены, банкиры, финансисты жалуются на то, что в Грузии навязывают условия и правила игры теперь уже, допустим, не из Кремля, а из международных финансовых организаций, да, так оно и есть. И, безусловно, иной раз есть вещи совершенно неприемлемые. Но получается это потому, что нам фактически нечего им противопоставить. Мы не в состоянии выдвинуть весомые контраргументы, контрпрограммы, контрконцепции. Мы в какой-то мере даже в отношении нашего собственного будущего, будущего наших детей, мы его приносим на алтарь того, чтобы сегодня физически выжить и сегодня создать иллюзию, что существует государство, существует власть, и она способна как-то управлять этой страной.
Этери Сихарулидзе:
Они хотели что-то создать, они хотели прежде всего свободу, я уверена в этом. Желания у них просто не совпали с возможностями в том, что к власти пришли совсем не те люди, которые воевали за эту свободу. И это обычно так бывает в политике - воюют одни, приходят к власти другие. Это естественно, но не настолько, что опять то же коммунистическое направление в преображенном виде, якобы. Как может, допустим, кэгэбешник стать вдруг обычным человеком? Не может быть такого. Я думаю, что молодежь действительно стремилась к свободе, просто не получилась. Власть была в чужих руках с самого начала, я думаю.
"Ничто нам не дается разом,
Во всем есть долгая подспудность.
Ах это детство, эта юность,
Каким беспечным был наш разум,
Как бойкий жеребенок в поле,
Забывшись скачет в неизвестность.
Так наш талант и наша честность
Резвились вопреки неволе.
И принародно, и приватно
Нас били яростно, наотмашь
И приговаривали:
То-то ж, в другой раз будет неповадно.
Нас убивали спозаранку весной 9-го апреля.
В ответ мы о свободе пели,
И шли вперед навстречу танкам.
Но в час нежданный одногодки -
Мои друзья вдруг хвост поджали.
Все, что с трудом завоевали,
Лжецам мы отдали на откуп.
Забыв про молодецкий норов,
Про юношеское раздолье,
По чьей-то сатанинской воле
Попрятались по теплым норам.
Вновь на дворе царит ненастье,
Идут дожди и воет ветер.
И день за днем худые дети
Ждут подаяния от власти".
Слово "свобода" называют сладким. Поэт Поль Элеуар когда-то завороженно повторял в стихах строку: "Я пишу твое имя - Свобода". Есть еще одно слово, которое с неменьшим упоением повторяют в 20-м веке - независимость. Разговоры о свободе от..., о свободе для... стали интеллектуальными штампами, но куда реже мы говорим о независимости от кого-либо или чего-либо и о независимости для, ради.
"Когда приходится каждый день думать о куске хлеба, не ощущается реализация этой свободы. В таком положении реализовывать свободу личности, свободу слова очень тяжело".
"Независимость ничего хорошего мне не дала, денег никогда во время не выдают. Декабрь, январь, февраль - до сих пор я еще пенсию я не получаю".
"Грузия хороша, когда она независима, и она очень плоха в других условиях".
Гурам Амашукели:
Только независимое государство дает человеку гарантии свободы. В виду такое тяжелого экономического положения, когда приходится каждый день думать о куске хлеба, не ощущается реализация этих свобод. Мы стоим перед такими проблемами мелочными, повседневными проблемами, что просто не имеем времени и возможности думать о высоких материях. В таком положении реализовывать свободу личности, свободу слова очень тяжело, когда реальный заработок меньше минимума.
Вероника Гроженская:
Независимость мне ничего хорошего не дала. Я сама пенсионерка, получаю 14 лар всего. Деньги никогда вовремя не выдают. Декабрь, январь, февраль - до сих пор еще я пенсию не получаю. А без конца приходят, между прочим, требуют, то бумажки приносят, чтоб им бы заплатить. Интересно, с какого прейскуранта я буду платить? Требуют, прямо в наглую приходят.
Леван Бердзенишвили:
В данный момент Грузия более-менее цельное государство, с программной юрисдикцией. В Абхазии, Южной Осетии, да и в Аджарии, чего греха таить, у нас несовсем грузинское государство. Мы имеет что-то, что независимо, и мы не имеем права не иметь то, что мы имеем. Многие говорят, что мы не боролись за независимость с таким рвением как, например, Польша, нам не давровали так же эту независимость, я не согласен с этой мыслью. К нам она попала случайно, второй раз в 20-м веке. То есть исторические катаклизмы и столкновение крупнейших государств, они привели к исторической необходимости независимости Грузии. Кроме того, в течении всего периода Советского Союза не было ни одного дня, когда в советских тюрьмах не сидели бы несколько грузин, которые утверждали, что они хотели бы иметь независимое государство. Я один из этих людей, могу подтвердить, что мы оставили не самое плохое впечатление в советских тюрьмах, в тюрьмах мы вели себя хорошо. Редко грузины сдавались целиком и полностью власти, их невозможно было увидеть в совете внутреннего порядка, то есть они держались более-менее независимо, а в некоторых случаях даже грациозно и театрально, то есть они были грузинами. К сожалению, грузины хороши в тюрьмах, а так же хороши, если у них очень много денег, но очень трудно быть грузином в нормальной ситуации, очень трудно иметь нормальное государство. В экстремальных ситуациях Грузия поведет себя хорошо. А те люди, для которых в Грузии, где страшное слово, придуманное в конце 80-х - негрузин, граждане, негрузинского этнического происхождения, но наши, так сказать, они абсолютно так же ведут себя, как остальные грузины. В этом плане мы цельное общество. То есть армяне, которые живут в Грузии, и грузины, которые живут в Грузии, поступают совершенно одинаково в этом плане, и армяне в Грузии не похожи на армян в Армении или в Соединенных Штатах, это наш социальный капитал. Странное общество, которое знает полностью все о себе, у которого нет никаких предрассудков, которые точно знают, кто есть кто в истории, которые критически относятся к своим выдающимся сынам. Это нечто, это очень редкое состояние души и общества. Если миру нужен такой народ, то Грузия как страна состоится, как независимая страна.
Лева Карапетян:
Независимость ничего не дала, ничего абсолютно. Седьмой год сын погиб у меня в Сухуми. Журналист, корреспондент, в пресс-центре работал. В 93-м году, когда бомбили первый раз Сухуми, отсюда вызвали 4 журналиста и послали туда: идите, как журналисты. 13-го марта они полетели, 14-го пошли бомбы, фотографировали, бомба взорвалась, полтонная и мне принесли цинковый кубок, я лицо не видел. Мой сын герой Грузии, орденом наградили. 32 или 33 человека, а медалей много.
Наира Гелашвили:
Демократия, независимость вовсе не являются потребностью большинства. Народ это не хочет, не привык, это ему не нужно. Народ хочет социальную стабильность, зарплату, которую они получали, чтобы власть все решала сама, чтобы народ не беспокоили лишними проблемами и вопросами. Не произошло духовное обновление общества. Власть состоит из бывшей номенклатуры, активистов комсомола, коммунистов и так далее. Если посмотреть - на всех предыдущих постах опять они сидят. Может они неплохие люди в человеческом отношении, в личностном отношении, но они не могут излучать духовную силу. От них не может импульс духовного обновления излучаться. Народу сейчас именно это нужно, это самое главное. Вот еще в 19-м веке Чавчавадзе и Гогебашвили мечтали, говорили о новом грузине. Этот новый грузин ничего общего не имеет с сегодняшними новыми грузинами, которые у нас возникли. Это как раз противоположное тому, что они имели в виду. Народ должен начать независимое существование, историческое существование и должен сделать независимые шаги и научиться жить независимо.
Ивлиан Хаиндрава:
Я бы, пожалуй, воздержался говорить о том, что весь народ искренне и осознанно стремился к независимости. Дело в том, что в советский период получилось так, что грузины приспособились к этой системе может быть даже лучше, чем другие народы, входящие в Советский Союз. Так это было принято считать и, я думаю, что не без оснований. Но это приспособление к системе, которая была антигуманна сама по себе, оно не пройти бесследно и не могло пройти без моральных, скажем так, потерь. Давайте вспомним, что членов компартии на душу населения в Грузии было может быть больше, чем в какой-либо иной республике Советского Союза или, во всяком случае, мы были в лидерах по этому показателю. Весьма характерна судьба, что ли, грузинской интеллигенции, если можно говорить вообще об этом понятии. Сначала часть аристократии просто уничтожили, ту часть, которая могла создать проблемы, а потом остальную тоже приручили. Я не хочу говорить, что нет исключений, безусловно были и, слава Богу, до сих пор есть индивиды, я бы их назвал именно интеллектуалами, а не представителями интеллигенции, потому что интеллигенция, с моей точки зрения, слово совершенно скомпрометированное в Грузии. Так вот Шеварднадзе этих видных, скажем так, деятелей науки, культуры, он их приручил. Он им создал привилегии, он им создал возможности, пожалуй даже побольше, чем в других республиках, творить и писать крамолу, но крамолу в рамках. Крамолу, которая не подрывала устои системы, а которая то, что в дальнейшем было названо "придание советскому социализму человеческого лица", вот это делала его ангажированная интеллигенция. И продолжает делать это сейчас. Мы из уст вот этой самой интеллигенции сейчас слышим постоянные разговоры о безальтернативности Шеварднадзе, что без него будет полный крах. Насколько надо не уважать самих себя, чтобы говорить об этом, не только говорить, а всячески пропагандировать это и оболванивать, так сказать, население именно давлением в этом направлении.
Этери Сакварелидзе:
Сижу дома, без света, в холодине, без работы, ну, в общем, ничего не получили люди, народ ничего не получил. В принципе, в народе нет сожаления, чтобы вернуться, допустим, к той части жизни, которую мы провели при коммунистах. Но надеяться уже не на что тоже. Перед какой-то проблемой неясной стоят люди. Жить дальше нечем буквально и в материальном смысле, и в духовном плане так же. Не знаю, если выйти на улицу, это не бизнес называется, просто сидят и продают разные вещи, они вышли на улицу, потому что негде работать людям. Не знаю, если называется демократия, то наверное это не нужно никому.
Ливан Бердзенишвили:
Я считаю, что, несмотря ни на что, несмотря, что после независимости у нас резко и очень быстро ухудшилась ситуация с экономикой, несмотря на то, что только традиционное грузинское общество помогло в том, что нет совсем неимущих и люди не мрут прямо на улицах, хотя они близки к этому состоянию. И несмотря на другие, очень негативные моменты, которые есть в нашей истории, несмотря на то, что нами правят люди, которые абсолютно ничего не знают в управлении, начиная с самых верхов и кончая на уровне муниципалитета. Несмотря на то, что местные власти совершенно не понимают, что это такое, Грузия не знает, что такое самоуправление, у нас нет самоуправления совершенно. Люди верят только в правительство и ждут пенсий и зарплат только от правительства. Идут процессы, которые показывают, что нация интеллектуально не близка к лучшей форме. Несмотря ни на что, Грузия есть и будет независимой, потому что в других ситуациях эта страна просто вымирает и может вымирать до недопустимых размеров и в количестве грузин, и по отношению территории. Мы концу 18-го века дошли до минимума. Всего в мире было 700 тысяч грузин и были близки к вымиранию, но не вымерли. Я знаю отношение очень многих интеллектуалов, допустим, в России, превосходные слова Андрея Битова, который описывает состояние грузин как некоего целого, которое вымирает. И я уважаю этот взгляд. Несмотря на это, нам удался этот фокус - выжить, несмотря ни на что.
Наира Гелашвили:
При советской власти у нас был оптимизм, потому что, может иллюзорная, но какая-то перспектива существовала, что если власти не будет, если этого строя не будет, мы начнем жить по-человечески. Это, может, был ошибочный оптимизм, но он был. И когда сейчас все рухнуло в Грузии, есть ощущение полной бесперспективности. Человеку знаете что трудно,не то, что в данный момент он живет так плохо, что у него ничего нет, ни света, ни воды, ни, допустим, зарплаты, но, я думаю, что людей здесь подсознательно убивает ощущение бесперспективности. Что сейчас той власти нет, но и лучше не стало, наоборот, стало хуже.
Лева Карапетян:
Ну а теперь живу холодный, голодный, дети, внуки, дочь, зять тоже погиб через год, дочкин муж. Вот так существую, не живу. Никак, не хватает даже на хлеб. Не знаю, как жить дальше. Пенсию не дают 9 месяцев, не получаем, ну как-то за сентябрь один раз дали и все. Не знаю, как я живу, я не знаю, и что делать. За пенсией идем - не дают. За свет не платили совсем, а сейчас пришли, пристали - будете платить 50%. Я говорю: откуда я заплачу, я пенсию не получил еще? Получу, потом буду платить. А где я возьму, ни зарплаты нет, ничего нет. А как жить дальше - не знаю.
Ивлиан Хаиндрава:
Стремление к независимости и готовность к независимости и одно, и другое в моем народе безусловно присутствовало. Когда независимость стала фактом, оказалось, что у нас нет экономической школы. Грузия в одном из самых важных, а может быть и определяющем параметре оказалось совершенно неготовой. И те, кто ходил в лидерах нашей так называемой отечественной экономической школы, оказались даже не калифами на час, а просто мыльными пузырями. Это не могло не сказаться, конечно, самым болезненным образом.
Нонна Зукрашвили:
Я пока все еще жду, я пока ничего не ощутила. А чего жду - не знаю, потому что каждый день какое-то новое и неопределенное. Надеюсь, можно сказать, на себя, на какие-то возвышенное силы, но, естественно, не на людей. Потому что люди обозлились - без света, без газа, без денег, без работы. Ну не знаю, что принесет, если бы что-то принесло, до сих пор что-нибудь принесло. А ждать вот так, надеяться. Отношения людей изменились, естественно, люди озлоблены от голода, от холода. Вот я вижу люди потеряли элементарную культуру нормально здороваться. Что от меня хочет, почему здоровается? Вот такие есть моменты в жизни.
Леван Бердзенишвили:
Я очень далек от тех представлений, что если пройдет трубопровод по Грузии, то у нас будет функция и так далее. Все эти интеграционные программы очень важны, но есть вещи поважнее, чем труба. Это грузинство как таковое, взгляд на мир. Если этот взгляд уникальный, если ни у кого этого нет, то нас в этом мире оставят. Как жила Грузия? Я вообще-то рационалист, для меня небо пусто, к сожалению, поэтому я редко думаю о том, что нас будет хранить Бог или Богородица, которая является традиционным хранителем Грузии. Я думаю, Грузию охраняет не это. Грузию охраняет не военное успехи и не интеллектуальная мощь, это мы не очень отличаемся на Кавказе. Хотя, конечно, если спросить у любого грузина, вы получите абсолютно другой ответ, но этот все зависит от того, каким будет опрос. На самом деле, Грузия выжила потому, что мы сумели на протяжении всей истории сказать то, что сказала реклама "Спрайта" - "Я хочу быть мною". То есть Грузия очень самобытна. И эта самобытность выражается в том, что в разных регионах этой страны культура совершенно разная. Если понять, что объединяет, допустим гурийские песни с имеретинскими, а это совсем рядом, то можно понять и грузинский дух - это дух независимости. Грузия хороша, когда она независима, и она очень плоха, она ненормальна в других условиях.
Вахтанг Колбая:
На политической карте мира Грузия как таковая не присутствовала, она была окрашена в тот розовый цвет или красный цвет, которым был окрашен весь Советский Союз, территория всего Советского Союза. Поэтому по сей день нам очень сложно преодолевать синдром одноцветности, что ли, или одной ментальности. Другие государства до сих пор не знают, что такое Грузия, что такое Армения и так далее. Я сегодня, выезжая куда-то или говоря, беседуя с кем-то, встречаясь, я представляю государство со всеми атрибутами, каковыми являются герб, собственная инфраструктура во главе с президентом, со своей собственной конституцией, выстраданной конституцией, может быть не совсем совершенной в техническом и правовом плане, но все-таки это конституция Грузии. Парламент, который мы называем 4-й парламент, это атрибут этой независимости. И со всеми законами, реформами, может быть не совсем безболезненными, с ошибками и так далее, но народ привык к этому. Сравним наше бытие в эпоху социализма, где мы были скованы теми законами, которые нам не позволяли развиваться. Сегодняшнее общество нам дает эту возможность. Мы приняли закон о печати, дали человеку возможность раскрепоститься, так сказать, делать все для саморазвития.
Наира Гелашвили:
Власти хотят как-то найти могущественного покровителя. Грузия мечется то по направлению к Западу, то к России, уже не знает, кому угодить, что сделать, чтобы не разозлить Россию, не потерять Запад и так далее. Это называется независимость? Во время Советского Союза, это особо подчеркивал философ Мамардашвили, существовал псевдоязык, который перекрывал действительность. И не только просто перекрывал, но и определял на страшную деятельность, на кровавую, уродливую и так далее. Язык был совершенно пустой, фальшивый. Именно тогда Мамардашвили приводил в пример такие выражения, интернациональный долг советского гражданина или советского солдата, о котором говорили в связи с афганской войной, чтобы оправдать эту войну. И целый арсенал таких выражений, которые ничего не несли, кроме лжи. Интересно, что после распада Советского Союза появляется новый язык, такой же фальшивый, новая риторика и новые фантомы. К этим понятиям принадлежит слово независимость и свобода. Мы видим какие-то внешние проявления независимости и демократии. С другой стороны, мы знаем, что это не соответствует действительности в глубине нашей жизни. Как будто Грузия имеет какие-то признаки политической независимости. Она может существовать без духовной независимости - это же абсурд, без умственной независимости, без независимости мышления. А где оно в Грузии? Давайте конкретно поставим вопрос - что может хотеть вор, какую независимость? Он хочет независимость воровства, чтобы он был бы в своем воровстве как можно свободней. Ну что может хотеть псевдоученый, неуч? Чтобы его не контролировали, чтобы он писал диссертации, какие-то свои бездарные труды свободно, чтобы это протолкнуть. И что может хотеть, допустим, бездельник? Чтобы он дальше бездельничал и еще получал деньги. Если сейчас вы посмотрите учреждения - они такие же как и были. 10 человек работает, 80 нет, но все хотят получать зарплату.
Этери Сихарулидзе:
Нет, я не политик, поэтому я не знаю, как это осуществить надо. Я думаю, что надо просто немного больше любить свой народ и не только о себе думать, а и о народе. В принципе, сейчас в Грузии только 1% людей, которые работают, живут и, так сказать, ездят на разных иномарках. Они хорошо себя чувствуют, а вся остальная часть, 99%, в нищете находятся. Ну я думаю, что немного хотя бы любить свой народ надо и добьется, наверное, правительство чего-то тогда, а так нет. Они где-то на вершине, а народ сам по себе где-то в яме находится. Даже недавно, когда были выборы, один из депутатов очень откровенно по телевизору сказал, что я вот знал все через газеты, мол, я не ожидал, что люди в таком состоянии. Это тогда, когда он столкнулся с народом, и он об этом сказал по телевидению очень громко и ясно. Это было очень странно от него слышать, потому что самый, один из ведущих наших сегодняшних политиков, не хочу сейчас называть, кто это. Но это, в принципе, он правильно заметил, потому что об этом я уже давно думаю и знаю. Но он это, так сказать, подтвердил мне с экрана.
Леван Бердзенишвили:
Нельзя Грузию полностью интегрировать в мире, потому что, если правильный спор, если права теория о дополнительности культур, то Грузия нужна миру в качестве фрондера, которая так долго живет, что она уже знает, что есть вещи поважнее, чем, допустим, материальное благополучие, есть вещи поважнее, чем духовное развитие. Что это такое? Это любовь к жизни, которая утверждается в Грузии очень легко. Это память о том, что наши предки смогли, учитывая интересы крупнейших империй, которые находились всегда рядом, сохранить вот эту страну. Поэтому каждый грузин уверен, что он сможет быть независимым. Несоразмерность вертикали и горизонтали - самая главная проблема Грузии. По вертикали нас много, у нас долгая история, мы часть этой истории просто отбросили. Дохристианство нас просто не интересовало долгое время. Но мы же знаем о себе почти все. Мы - это мир Медеи. И если кто-то хочет понять, что это такое Грузия, то они должны читать Еврипида. Медея очень-очень очень грузинская женщина. И мир поймет нас, если поймет, почему мы, несмотря на зверства, совершенные этой женщиной, почему в Грузии, ну не каждая вторая, но каждая пятая называется Медея. Не потерять даже Медею, верить в то, что мы что-то такое умеем, что не умеет другие, иллюзия уникальности - это и есть та самая грузинская идея. Поэтому Грузия не может быть зависимой. Если Грузия будет независимой, то она будет, если не будет такой страны, не будем импортировать Сталина в разные страны. Я очень далек от националистических представлений, и я превосходно знаю, что грузины не лучше других, ничем не лучше, но и не хуже.
Ивлиан Хаиндрава:
Вторая сторона вот того же компромиса с собственной совестью и того же конформизма, это ситуация в Грузии, где, по общему признанию, основная проблема это коррупция. С 60-70-х годов в стремлении более-менее по-человечески обстроить свою жизнь в советской системе стало не зазорно обходить законы. Но теперь государство наше и, обкрадывая это государство, мы обкрадываем самих себя и своих детей. Страна наша, если мы за ней не присмотрим, то никто за ней не присмотрит или, если присмотрит, то совсем не так, как нам нужно. Что за этим стоит? Мне кажется, в определенной степени безответственность. Когда я говорю о неготовности к независимости, я в первую очередь имел в виду готовность взять на себя ответственность за судьбу собственной страны. Но сейчас эта страна наша и правительство, и власть вроде бы наши, во всяком случае должны быть нашими, так сказать, и обвинять сейчас некого, кроме как самих себя. Да, можно говорить, что кто-то вставляет палки в колеса, строит козни и так далее, но все это было предсказуемо. А мы-то сами чего сделали?
Лева Карапетян:
Ничего не помогли, уже 3 года ничего не получаем. А раньше давали, первый год, второй. Я сейчас вообще даже не смотрят в нашу сторону. Никаких продуктов, ничего, ничего нет абсолютно, ничего не вижу я. Мы с женой гибнем. Иногда и свет выключают, потом включают, холод. У меня дом разрушился, потолок осыпан. Даже нет возможности помазать метров 3-4, ремонтировать не могу. Полы у меня сгнили. Старый дом. А кушать вообще, еле живем. 6 душ на моей шее, я немножко хоть работаю здесь, как нищий, кто даст, кто не даст. И вот этим обходимся почти на силу, на силу живем. Моему сыну 14 лет, мальчик уже вырос, раньше давали пенсию, а сейчас жене сняли пенсию, одна пенсия только мальчику еще года два может дадут и все. Я ничего не помню, ничего не знаю, ничего не вижу. Не знаю, как дальше будет, как будем жить, не знаю. Моя семья разрушилась совсем полностью. Нет жизни, нет. Холодный, голодный, больше ничего не могу сказать.
Наира Гелашвили:
Что нужно для того, чтобы построить нормальную жизнь? Мы сможем это или нет - я не могу это сказать. В личностном плане для меня свобода слова очень многое значит. То, что нет идеологической цензуры, я могу свободно писать и никто меня не притесняет из-за этого. Но, что значит это для моего народа? За счет моего народа я этого не хочу, ради Бога. А мой народ просто гибнет, я даже не знаю, кого сейчас назвать народом. Народ надо искать не на проспекте Руставели и в дворцах правительства и так далее, вот в наших деревнях, которые забыты Богом и людьми, где нет ни света, ни воды, ни информации, ничего. И разве нельзя было, невозможно что-то сделать? Это не так. Ситуация возникла из-за тотальной коррумпированности общества. Условно, когда мы говорим звиадисты или антизвиадисты, это очень условное разграничение. Потому что, в принципе, за 10 лет так называемой независимости общественное сознание не развивается, наоборот. Где нет света, там нет условий принимать образование, читать книги. Где холод и темнота, там совершенно элементарные физические условия отсутствуют. Один Ленин понимал, что без электрификации государства не существует. Ну почему-то наши власти это не понимают. Разве можно государству без электрификации? Вот я слушаю наших парламентариев, у меня возникает только один вопрос в голове: интересно, когда последний раз он читал книгу? Никто книг не читает. Не возникла группа людей-интеллектуалов, которые несли бы ответственность за судьбу своего народа и были бы активными гражданами.
Леван Бердзенишвили:
В Грузии обычно бывает или так, или этак. Илья Чавчавадзе, например, самый выдающийся грузин всех времен, в разных произведениях то утверждал, что грузины самые худшие, то утверждал, что грузины самые лучшие. Это очень по-грузински, очень грузинское чувство слово "самое". Потому что в Грузии не знают пределов. Обычно для Грузии нет, так сказать, серых тонов - есть только черный и белый. Мир, разделенный между двумя тонами - это и есть грузинский мир, но это мир уважения чужого. В этом есть нечто грузинское, может быть не сталинское, не шеварднадзевское, но нечто очень грузинское. Нас мало знают, и мы обижаемся, когда говорят: а Грузия, это мы помним, это Россия. Мы не смогли продать, так сказать, свою культуру. Почему мир не знает Руставели, почему мире не знает Важа Пшавела? Объективно это высочайшие имена. Вся русская культура пропитана этим пониманием. А я глубоко уверен, что русская культура в этом отношении никак не ошибается. Я очень хорошо помню, что в зоне, где я находился, были интеллектуалы из всего Советского Союза. Мы читали друг другу лекции, ну это когда как удавалось. Чай и лекция - это два высочайших блага, которые можно найти на зоне. И вот когда я спросил: а знаете ли вы Важа Пшавела, у меня сегодня лекция о Важа Пшавела, Вадим Анатольевич Ярков, крупнейший математик, тополог сказал: как не знать? Алуда Кателаури - это же первый диссидент. Мы сами виноваты в том, что нас в мире не знают. Мы дали себе блажь 200 лет не подавать информации, кроме как Сталина, Берия и других руководителей. Откуда мир мог заинтересоваться каким-то поэтом? А если учесть, что это наши секреты, наше тайное оружие, если я уверен в том, что мир нуждается в Вазо Пшавели намного больше, чем в грузинских политиках, то может быть настанет время, когда мы научимся самому страшному для любого грузина - научимся жить в нормальных условиях. То, чего видел мир в последний годы, показывает, что мы может быть не самая мудрая, но одно из самых выносливых обществ. Грузины народ героический. И этот героизм грузинский, этот героизм полностью укрывается грузинскими шутками, а так же представлениями многих о нас, как о народе несерьезном. Мы шуты Кавказа, но очень серьезные шуты, хамелеоны, люди, которые имеют всякую возможность приспособиться к любой власти, к любой ситуации и только сегодня начинают понимать, что за это надо еще платить. И я уверен, что если такая страна Грузия будет, то она будет хорошей страной, или ее не будет. Мы стоим у конца нашей истории. Сейчас стоит вопрос - или-или. Нет вопроса присоединиться к России или не присоединиться к России, стать, так сказать, заокеанским штатом Соединенных Штатов или не стать. Вопрос стоит совсем по-другому - хотим мы жить или нет. Может быть мы очень устали? Я уверен, что нет. Есть нечто в этом обществе, это крупнейший капитал людских взаимоотношений. Это наше богатство. За это нас многократно осмеяли, за это мы сами смеемся над собой. Но в Грузии еще остается шанс использовать этот капитал. В Грузии не нужны мероприятия для того, чтобы познакомить людей друг с другом, найти друг друга. И нет никаких проблем для интеграции общества. Это же чудо - таких обществ мало.
Вероника Гроженская:
Уже я с этими бумажками пришла туда, сказала, что с какого прейскуранта вы это все выписали, у меня никаких приборов буквально нет. Никаких печек нет, никаких плиток нет. На каком основании они это выписывают, с какой головы выдумывают? Ну конечно я не плачу, потому что у меня и нет. Рада бы заплатить, но с чего я буду платить. У меня дома плюс 7, холод собачий, ничем не пользуюсь, ни плиткой, не ворую, ничего. А многие, которые воруют, это они не проверяют. Как дальше жить, я даже представить себе не могу. В отношении света: дадут на полтора часа, дадут на 3 часа или на два с половиной, короче говоря, не жизнь, хоть в гроб ложись. Вот такая жизнь наша, такая наша судьба. Все это уже надоело, никаких пределов нет. Все пишут в газетах, мол, назначим вам пенсию больше. Но до сих пор пишут только, говорят, языком болтают, а ничего на деле не делают.
Нона Зукрашвили:
Не знаю, что можно еще сказать, хотелось бы может быть многое сказать, кому сказать, зачем сказать? Никаких последствий и никакой поддержки, абсолютно никакой. Сегодня сказал, завтра забыл и все забыли. Вчера думал по-другому, а сегодня думаешь по-другому, потому что там что-то случилось, это уже забыли, теперь другое. Типа как боль вышибается болью. Хотелось бы верить, но на одних сказках далеко не пойдешь.
Ивлиан Хаиндрава:
Оказалось, что сами-то мы ничего особого не сделали и теперь уже становится вопрос в состоянии ли мы вообще. Это, скажем так, сакраментальный вопрос, потому что от этого зависит ответ, будет ли это государство существовать как независимое, а если будет, то в какой форме. И теперь я вижу, что мы как-то перескакиваем Европу и полным ходом сейчас в стране осуществляется модель, характерная для некоторых государств в Латинской Америке. И как выбираться из всего этого, откровенно говоря, я не совсем ясно себе вижу. Потому что опять же потребность к независимости и готовность к независимости, которые вместе формируют способность к независимому существованию, вот этой способности оказалось меньше критической массы. Когда некоторые наши деятели, бизнесмены, банкиры, финансисты жалуются на то, что в Грузии навязывают условия и правила игры теперь уже, допустим, не из Кремля, а из международных финансовых организаций, да, так оно и есть. И, безусловно, иной раз есть вещи совершенно неприемлемые. Но получается это потому, что нам фактически нечего им противопоставить. Мы не в состоянии выдвинуть весомые контраргументы, контрпрограммы, контрконцепции. Мы в какой-то мере даже в отношении нашего собственного будущего, будущего наших детей, мы его приносим на алтарь того, чтобы сегодня физически выжить и сегодня создать иллюзию, что существует государство, существует власть, и она способна как-то управлять этой страной.
Этери Сихарулидзе:
Они хотели что-то создать, они хотели прежде всего свободу, я уверена в этом. Желания у них просто не совпали с возможностями в том, что к власти пришли совсем не те люди, которые воевали за эту свободу. И это обычно так бывает в политике - воюют одни, приходят к власти другие. Это естественно, но не настолько, что опять то же коммунистическое направление в преображенном виде, якобы. Как может, допустим, кэгэбешник стать вдруг обычным человеком? Не может быть такого. Я думаю, что молодежь действительно стремилась к свободе, просто не получилась. Власть была в чужих руках с самого начала, я думаю.
"Ничто нам не дается разом,
Во всем есть долгая подспудность.
Ах это детство, эта юность,
Каким беспечным был наш разум,
Как бойкий жеребенок в поле,
Забывшись скачет в неизвестность.
Так наш талант и наша честность
Резвились вопреки неволе.
И принародно, и приватно
Нас били яростно, наотмашь
И приговаривали:
То-то ж, в другой раз будет неповадно.
Нас убивали спозаранку весной 9-го апреля.
В ответ мы о свободе пели,
И шли вперед навстречу танкам.
Но в час нежданный одногодки -
Мои друзья вдруг хвост поджали.
Все, что с трудом завоевали,
Лжецам мы отдали на откуп.
Забыв про молодецкий норов,
Про юношеское раздолье,
По чьей-то сатанинской воле
Попрятались по теплым норам.
Вновь на дворе царит ненастье,
Идут дожди и воет ветер.
И день за днем худые дети
Ждут подаяния от власти".
