Бывают темы, писать на которые не поднимается рука – слишком личные. Но именно потому, что они личные, никто вместо тебя этого не сделает.
С Левой Бруни я познакомился в 1989 году, в московском Доме кино, где новорожденная «Независимая газета» устроила презентацию проекта. Все мы были охвачены эйфорией и упивались свободой, наступившей после долгих лет, проведенных в кочегарках и дворницких.
Лев Бруни подошел ко мне в перерыве, представился: главный редактор Русской службы Международного французского радио. Сказал, что хочет сотрудничать с «Независимой». Бюджет наш был нищенский. Будучи редактором международного отдела, я не имел возможности не только послать корреспондента за границу, но и пристойно оплачивать работу стрингеров. Я был рад предложению Левы, с благодарностью его принял и ни разу не пожалел об этом. Позже я узнал, что он тоже прошел через дворницкую. По нашей бедности он присылал нам из Франции канцтовары и при малейшей возможности давал заработать у себя на радио.
Лева был последним романтиком журналистики. Он был настолько увлечен происходящим в Советском Союзе, что решился оставить теплое кресло в Париже и переехать в Москву в неизвестность, потому что тогда никто из нас не был уверен в том, чем все это кончится. При этом он женился на моей подруге, которую я привел в «Независимую газету» из «Литературной» и которая, проводив все семейство в Израиль, осталась в Москве, чтобы работать в «Независимой».
Уже будучи мужем и женой, нежно и трогательно любящими друг друга, они долгое время не могли перейти с «вы» на «ты». В этой старомодной Левиной привычке были элегантность парижанина и инстинкт русского интеллигента с богатым родословием.
Потом мы вместе работали в газете «Сегодня», потом наши пути разошлись. Мы с ним часто не соглашались, у нас были периоды сближения и отдаления, но я всегда знал, что Лева – человек бесконечно добрый и деликатный. И не раз испытал эту доброту и эту деликатность на себе.
Двери дома Левы и Лены на Щербаковке были всегда широко открыты для друзей. Мы собирались там по поводу и без повода, большими компаниями и в интимном кругу, искали и находили понимание. Лева искренне наслаждался обществом и был его душой. Я думаю, что прежде всего в этом, в создании неповторимой атмосферы журналистского братства, заключается его заслуга перед русской журналистикой новой России. Она не измеряется перечнем должностей, премиями или званиями. Это щемящее чувство братской любви по отношению ко всем своим тогдашним товарищам осталось со мной несмотря на все передряги и метаморфозы.
Судьба отмерила ему всего 61 год жизни. Это чудовищно мало. Надеюсь, мое последнее «прости» достигло его на смертном одре через наших общих друзей.
Светлая вам память, Лев Иванович. Аминь.
С Левой Бруни я познакомился в 1989 году, в московском Доме кино, где новорожденная «Независимая газета» устроила презентацию проекта. Все мы были охвачены эйфорией и упивались свободой, наступившей после долгих лет, проведенных в кочегарках и дворницких.
Лев Бруни подошел ко мне в перерыве, представился: главный редактор Русской службы Международного французского радио. Сказал, что хочет сотрудничать с «Независимой». Бюджет наш был нищенский. Будучи редактором международного отдела, я не имел возможности не только послать корреспондента за границу, но и пристойно оплачивать работу стрингеров. Я был рад предложению Левы, с благодарностью его принял и ни разу не пожалел об этом. Позже я узнал, что он тоже прошел через дворницкую. По нашей бедности он присылал нам из Франции канцтовары и при малейшей возможности давал заработать у себя на радио.
Лева был последним романтиком журналистики. Он был настолько увлечен происходящим в Советском Союзе, что решился оставить теплое кресло в Париже и переехать в Москву в неизвестность, потому что тогда никто из нас не был уверен в том, чем все это кончится. При этом он женился на моей подруге, которую я привел в «Независимую газету» из «Литературной» и которая, проводив все семейство в Израиль, осталась в Москве, чтобы работать в «Независимой».
Уже будучи мужем и женой, нежно и трогательно любящими друг друга, они долгое время не могли перейти с «вы» на «ты». В этой старомодной Левиной привычке были элегантность парижанина и инстинкт русского интеллигента с богатым родословием.
Потом мы вместе работали в газете «Сегодня», потом наши пути разошлись. Мы с ним часто не соглашались, у нас были периоды сближения и отдаления, но я всегда знал, что Лева – человек бесконечно добрый и деликатный. И не раз испытал эту доброту и эту деликатность на себе.
Двери дома Левы и Лены на Щербаковке были всегда широко открыты для друзей. Мы собирались там по поводу и без повода, большими компаниями и в интимном кругу, искали и находили понимание. Лева искренне наслаждался обществом и был его душой. Я думаю, что прежде всего в этом, в создании неповторимой атмосферы журналистского братства, заключается его заслуга перед русской журналистикой новой России. Она не измеряется перечнем должностей, премиями или званиями. Это щемящее чувство братской любви по отношению ко всем своим тогдашним товарищам осталось со мной несмотря на все передряги и метаморфозы.
Судьба отмерила ему всего 61 год жизни. Это чудовищно мало. Надеюсь, мое последнее «прости» достигло его на смертном одре через наших общих друзей.
Светлая вам память, Лев Иванович. Аминь.
