Информационно-аналитический центр "СОВА" во вторник, 29 апреля, представляет доклад о "неправомерном применении антиэкстремистского законодательства в 2013 году".

Российские власти в последнее время уделяют особое внимание борьбе с экстремизмом. Директор центра "СОВА" Александр Верховский делает акцент на том, что российское законодательство необычайно широко определяет термин "экстремистская деятельность". Ради борьбы с таким "экстремизмом", утверждает эксперт, депутаты Госдумы приняли несколько "репрессивных" законов, в том числе закон о внесудебной блокировке сайтов, который применяется довольно часто, или закон о наказании за оскорбление чувств верующих, по которому не было еще ни одного приговора. Уже в этом году принят закон об уголовной ответственности за "реабилитацию нацизма". Избирательное применение этих законов зависит от "политической необходимости", говорит Александр Верховский. Как следствие, расширяется круг "случайных жертв", а "настоящие экстремисты" чувствуют безнаказанность, поэтому количество преступлений, связанных с насилием, вновь начинает расти:
– Прошлый год был характерен меньшей политической активностью, чем позапрошлый, еще не начались, по большому счету, украинские события. Можно было ожидать, что необходимости в подавлении оппозиционной или независимой активности у властей будет меньше. И действительно, по уголовному правоприменению, которое мы считаем неправомерным, цифра меньше, чем в 2012 году. С другой стороны, мер административного характера – запретов материалов, неправомерных решений по Административному кодексу – стало больше. Такое ощущение, что есть машина, которая на повороте немного разгоняется, но если ее поставить на ручное управление, в том, что касается уголовного наказания, ее можно по необходимости притормозить.
В 2013 году законодатели в массовом порядке изготовляли разнообразные репрессивные инициативы. Какие-то из них были приняты и вступили в силу в прошлом году, какие-то вступили в силу только в этом году. Они открывают печальное будущее. Эти законы – низкого качества, правоохранитель обычно сам не знает, как их применять, пока ему сверху не скажут. Например, закон об оскорблении чувства верующих, который наделал много шума, был принят довольно давно. Уже больше полугода как он вступил в силу, а приговоров не было. А вот так называемый "закон Лугового" – блокировка в интернете, которую может осуществлять Генпрокуратура в определенных случаях, вступил в силу только в этом году в феврале и уже дал плоды. У всех на слуху несколько заблокированных изданий, на самом деле их было больше, остальные просто не столь популярны.

– У вас есть статистика по этим сайтам?

– Мы не можем это точно знать, к сожалению. Информация о том, что заблокировано, нигде не публикуется, мы узнаем об этом по отрывочным фактам. Я думаю, что на сегодняшний день по "закону Лугового" заблокировано, может быть, два десятка сайтов. В основном это сайты радикальных исламистов. Но в том же ряду "Грани", "Каспаров.ру" и т. д. Такое странное правоприменение оказалось возможным из-за политического фона. Все от него зависит. В прошлом году по-прежнему сильно преследовали совершенно мирную мусульманскую сеть учителя Саида Нурси. Они являются объектом преследования уже который год. Нетрудно догадаться, что в спецслужбах их считают очень опасными. Это ошибочное мнение, к сожалению, не поддается никакой корректировке. У нас так все устроено в антиэкстремистском законодательстве, это и внушает опасения.

– Многие эксперты расценивают антиэкстремистское законодательство как репрессивное, и не считают, что оно помогает бороться с "реальным" экстремизмом.

– Здесь есть некоторая игра слов. Если мы считаем, что экстремизм – это то, что определяется в российских законах, то оно, конечно, помогает с ним бороться.

– Как оно определяется?

– В том-то и дело, что это определение чрезмерно широко. Оно выходит далеко за рамки того, что обычные люди или политологи, скажем, называют экстремизмом. В него входят не только силовые действия, но и разного рода "интолерантная болтовня". Поскольку рамки очертить трудно, все остается на воле правоприменителя, который даже не по политическим мотивам, а для роста отчетности размножает дела. К счастью, не уголовные – это сложно, – а административные. Мало кто знает, что страдающей группой по этому законодательству являются директора библиотек, к которым регулярно наведываются сотрудники прокуратуры и следят, нормально ли работают библиотеки с федеральным списком экстремистских материалов.

– Это и есть те самые "случайные жертвы", о которых в вашем докладе говорится, что их круг растет?

– Да, библиотеки являются классическим примером. Этой коллизии уже много лет. Грубо говоря, библиотеки, особенно центральные, которые являются хранителями книг, изданных в регионе или на федеральном уровне, не имеют права книжки выкидывать. С другой стороны, по закону они не имеют права массово распространять запрещенную литературу. Как же им быть? Никто так и не дает ответа. Наши центральные библиотеки нашли некий компромисс, никак не основанный на законе. Остальным библиотекарям от этого не легче, поскольку на этом прокуратура делает отчетность. Почему эту очень простую проблему невозможно решить уже много лет, я не понимаю. "Случайные жертвы" – это люди или организации, которые не занимаются даже мало-мальски радикальной деятельностью, но неожиданно оказались в сфере внимания.

– Вопрос в том, действительно ли у нас борются с настоящим экстремизмом? Есть ли эффективные для этого законы?

– Есть. У нас есть вполне активное законодательство, касающееся терроризма, преступлений по мотиву ненависти, имеются в виду насильственные преступления. Но определение "экстремистской деятельности" никак не стыкуется с подписанной, да и инициированной Россией "Шанхайской конвенцией о борьбе с терроризмом, экстремизмом и сепаратизмом". В этой конвенции, подписанной не самыми, скажем, демократическими странами, как Казахстан, Китай и т. д., все эти понятия определяются как "действия, связанные с применением насилия". То есть человек – сепаратист, не только потому что он выступает за отделение какой-то территории, но и готовит какие-то насильственные действия. Наше законодательство этой привязки к насилию не знает. Поэтому возможны самые экзотические варианты правоприменения. Люди много чего говорят, но не все это должно регулироваться экстремистским законодательством. К сожалению, эту мысль никак не удается донести до тех, кто имеет отношение к сочинению законов.

– А что касается статистики по случаям насилия? Вы упомянули, что волна спала.

– Она падала, не считая последнего года. В прошлом году опять имел место прирост. И это связано как раз с широким определением экстремистской деятельности. Правоохранители наловчились быстро расследовать дела по пропаганде – это оказалось легче, чем расследовать дела о насильственных преступлениях. А поскольку это легче, именно это и делается. Поэтому в прошлом году количество людей, осужденных за высказывания, более чем вдвое превысило количество людей, осужденных за насильственные преступления. Это совершенно беспрецедентная пропорция. Никогда такого не было. Когда уменьшается количество приговоров за насилие, это вовсе не значит, что преступлений стало меньше. Люди, практикующие подобное насилие, меньше боятся, а значит, совершают больше преступлений.