Более двух десятков лет назад компания философов в Риге начала издавать латышский черно-белый журнал на недорогой бумаге под названием Rīgas Laiks ("Рижское время"), в котором публиковали эссе и интервью. Три года назад вышла его русская версия. Сегодня многие россияне, приезжая в Ригу, ищут редакцию, чтобы приобрести полный комплект. Стопки его бумажных номеров люди увозят домой в Париж, Лондон и Прагу. Однако, несмотря на рост популярности, издатели не собираются увеличивать тиражи. Радио Свобода побеседовала с бессменным редактором Rīgas Laiks Улдисом Тиронсом.
– Мы позиционируемся не как журнал для русских, а как журнал на русском языке. С другой стороны, и особенно в последнее время, мы считаем себя промежуточным звеном между Западом и Россией. У нас достаточно много российских интервью, материалов, связанных с Россией, а с другой стороны, какие-то необычные материалы из Америки, Франции, Германии Англии и из прибалтийских стран.
– Расскажите историю возникновения журнала.
– В ноябре 1993 года вышел первый номер латышского Rīgas Laiks. Тогда все жили по одному времени, московскому, и нам показалось остроумным противопоставить ему рижское время. Теперь это кажется ребячеством, но название прижилось, и мы не захотели его менять. Нас предупреждали: вот вы будете продавать его в России, и люди не смогут понять заглавие. На что я отвечал: наш хороший друг Александр Моисеевич Пятигорский прочел его за десять секунд и всегда повторял с безупречным латышским произношением. Читателю не составит труда прочесть это, как читают английские названия журналов в странах, в которых по-английски не говорят.
Издание журнала было попыткой поспеть за временем. Мы с ребятами работали в книжном издательстве. Книги для того времени казались слишком длинным процессом, а в журнале можно было реагировать на то, что происходит, да и вообще хотелось поскорее увидеть результат. За 20 лет он сильно изменился, и теперь быстрое реагирование является для меня главным врагом. Я страшно не люблю мировые медиа. Они реагируют лишь на то, что происходит на поверхности, и их можно дергать за ниточки: как только выстрел раздастся, они сразу откликнутся и не смогут разобраться, что произошло, так как будут ждать следующего сигнала, щелчка затвора. Мы против глянца, оставим его другим, и против "мировой повестки". Не хочется дергаться, как амеба, которой подключают электричество. Пятигорский говорил: имеет смысл размышлять лишь о том, что подготовлено для размышления.
Первые десять лет мы блуждали в потемках. Был период, когда все работавшие у нас редакторы имели философское образование, как и я, при этом никто из них не был профессиональным философом. У меня за это время выработалась некая эстетическая парадигма, по которой я оцениваю текст. Что касается так называемого нон-фикшн, мне хватает одного предложения, возможно, и не первого, чтобы понять, хорош он или плох. Это было главное: мы шли фенологическим методом по очищению поля, выбрасыванию ненужного. А нужным оказалось то, что Владимир Бибихин (философ, филолог и переводчик. – РС) назвал бы мелодией. Ее слышат очень немногие.
– Первые десять лет вы развивались вне рынка, не думали ни о какой аудитории. Верно ли, что все это время вы существовали на средства одного-единственного мецената?
-- Это не совсем так, но, тем не менее, мы были частным предприятием. Журналом владел один человек, потом другой, потом двое, а теперь мы с моим другом (Арнис Ритупс. – РС) являемся единственными владельцами. Но это не многое меняло, потому что никогда, в это трудно поверить, мы не мечтали, что увеличим тираж и соберем больше рекламы, чтобы эти люди избавились от необходимости все время давать нам какие-то деньги, которые мы не в состоянии были бы отработать. Здесь парадоксально вот что. В начале 90-х подобные издания создавались не только в Латвии, но и в России, и в Восточной Европе, но они, как правило, перешли на государственное финансирование или умерли. Как такой журнал, как Rīgas Laiks в его нынешнем виде, может существовать в нормальном режиме? Он не должен существовать. Нигде в Европе нет такого журнала.
– А через десять лет вы неожиданно обнаружили, что популярны и можете себя продавать?
– Это неправда. Мы до сих пор получаем дополнительные средства. У нас маленькое государство, мы заняли какое-то место, и нас довольно трудно подвинуть. Мы ежегодно получаем средства от государства как культурное издание. Иногда находятся спонсоры, которые хотят поучаствовать в стоящем деле. Но этот режим не вселяет уверенность в завтрашнем дне. Иногда, оглядываясь назад, я думаю, что наше существование больше похоже на чудо, чем на закономерность. И журнал мог умереть, и нам он мог надоесть, ну, кто в наше время занимается одним делом двадцать лет?
– Как вы выбираете кандидатов на интервью?
– Первые десять лет мы очень стремились к знаменитостям. Но известность не означает интересность, зачастую наоборот, мы быстро это поняли. У меня появилась концепция, что интервью как жанр представляет собой небольшой сеанс психоанализа, в котором интервьируемый, а может быть, и сам интервьюер, узнает что-то новое о себе, создается новое пространство разговора. Зачастую это, увы, достигалось достаточно брутальными средствами, нападками на какого-нибудь бедного президента, вопросами, что он думает о Прусте, что, в общем-то, непорядочно. И где-то с 2003 года мы решили, что просто будем разговаривать с интересными людьми. Эта концепция принадлежит Александру Моисеевичу Пятигорскому, который сказал, что коллекционирует интересных людей, а не богатых, знаменитых. Александр Моисеевич определял интересного человека как метафизического индивидуума, который не меняется вместе со временем, а остается самим собой, живой или мертвый.
– Какую роль Александр Пятигорский сыграл в становлении журнала?
– Я смею сказать, что мы были дружны. Мы довольно много организовали его лекций и семинаров, сами в них участвовали, читали и обсуждали вместе разные книги. Александр Моисеевич приезжал в Латвию, и мы также организовали его первый визит с лекциями в Россию. И он сказал как-то, уже, наверное, в третий раз начиная разговор о русской версии: давайте издавать журнал на русском, а я буду финансовым директором. Всех, кто его знает и кому известно, что он в своей жизни больше пяти фунтов в кармане никогда не имел, это может насмешить. Но после его смерти мы с Арнисом решили, что с этой смертью что-то нужно делать. Все, кто читал больше чем один номер журнала, могут увидеть, что в каждом есть публикация Пятигорского, это наш оммаж, мы отдаем дань нашему учителю и другу. Возможно, это громко звучит, но распространение отношения к жизни, идей Александра Моисеевича, с учетом того, что он буддист, может пойти во благо всех чувствующих существ.
Мы думали, что если издадим русский журнал, а это большая аудитория, то, может быть, он потянет за собой латышский. Теперь вместо одного трудного журнала мы имеем два, и это мероприятие до сих пор не увенчалось финансовым успехом. Но ни я, ни Арнис, ни другие не считаем это провалом. Одно дело издавать что-то в Латвии, где много чего еще не вышло из того, что есть на русском языке. Другое – в России, в которой около 140 таких узкокультурных изданий. Но мы посмотрели, их тираж в основном 200-300 экземпляров. Тираж русского Rīgas Laiks намного выше, и читательский диапазон намного шире. "Логос", к примеру, я еще в состоянии прочесть… Журнал интеллектуального пошиба, каких много в России и в Европе, как бы на расстоянии говорит: не лезь! Это не тебе! Ты же дурак! А у нас здесь самое глубокое, самое высокодуховное, со своими мозгами даже близко не подходи. Я за академические журналы: филология, какие-то исследования антропологические, это пожалуйста. Но я не понимаю, почему культурные издания Европы шагают с ними в одной шеренге. Так вот, наш журнал любой человек, интересующийся чтением, может читать, не чувствуя себя дураком. У нас есть серия интервью с лучшими физиками мира, самыми громкими именами, нобелевскими лауреатами. Я как-то присутствовал при таком интервью, которое брал мой друг, и порой терялся: что этот Саскинд (или этот Вайнберг) говорит? Но как было интересно!
– Этот научпоп в России скорее в общественно-политических изданиях публикуется.
– В латышском издании мы действительно немного занимались просвещением масс просто потому, что первыми писали о многих вещах. О Роберте Фросте (американский поэт. – РС), к примеру, мы первые написали, а не какой-нибудь литературный журнал. Дети наших друзей или тех, кто давно читает Rīgas Laiks, могут давать его одноклассникам и даже учителям в школах, там множество материала, которого нет ни в каких книгах, а в интернете тем более, латышский интернет очень беден. Но в России мы популяризацией не занимаемся. Здесь другое. Помните ситуацию с Сократом, когда он узнал от Дельфийского оракула, что он самый умный человек в Афинах? Он как человек, строгий к себе, спросил себя: а что это означает? И решил, что поймет это, если пойдет к разным людям, лучшим в своей области: лучшему политику, лучшему конюху, и спросит у них, что они знают о своем деле. Он обнаружил, как нам рассказывает Платон в "Диалогах", что эти люди умеют, скажем, размахивать мечом или красиво говорить в народном собрании, но чем они занимаются, они не знают. Есть театральные и кинорежиссеры, физики и математики, политики и писатели, просто какие-то другие люди. И мы не выступаем на одном с ними профессиональном уровне, не задаем формальные журналистские вопросы, но предполагаем, что есть нечто интересное в самой основе их занятия, та самая мелодия бытия, которую мы стараемся уловить. Перед нами стена непонимания, и жутко интересно что-то делать с самим этим непониманием. Я невысокого мнения о каждом отдельном человеке. Он становится кем-то, или, точнее, самим собой, только когда занимается своим делом, и оказывается, это и есть условие возможности нашего разговора.
– Когда вы выходили на российскую аудиторию, вам пришлось пересмотреть концепцию, круг тем?
– Нет, извините, это российской публике пришлось перестраиваться.
– С авторами русскими у вас были проблемы?
– Они есть. Я не то чтобы не вижу русских авторов, они существуют, но добиться от них согласия писать для нас чрезвычайно сложно, поскольку все, кого я высоко ценю, Григорий Ревзин приходит почему-то на ум, уже очень востребованы в хороших русских изданиях.
– То есть вы не готовы воспитывать своих авторов?
– Нет, вообще не готов, считаю, либо автор есть, либо работать над ним бесполезно. Говорю с полным знанием дела, потому что преподавал предмет, который называется creative writing (творческая письменная речь). Если человек умеет писать, он хорошо пишет с самого начала.
– Вас не просят в России увеличить тиражи?
– Вы просто не представляете себе, что значит наладить отсюда процесс, начиная от ввоза в Россию, заканчивая распространением, и это еще не конец, потому что непонятно, какие законы на них будут распространяться. По российским – мы не хотим издавать чисто по идеологическим причинам. Мы хотим оставить за собой все права журнала, издающегося на русском за пределами России, пока мы можем его так продавать. Тираж никогда не будет велик, хотя я достаточно высокого мнения о читателях не только Москвы и Питера, где нас распространяют, но и других крупных городов, куда мы попадаем случайно. Целенаправленно мы попадаем также в Киев, Тбилиси, Минск, а также в Лондон и Прагу, но там мы не продаемся. Никто не будет специально заниматься дистрибуцией журнала тиражом менее 10-20 тысяч экземпляров. Если мы хотим, мы сами должны платить за распространение. Но мы же не можем доплачивать еще и за то, чтобы он попал в библиотеки и магазины всех больших городов России и Европы, это не "Нью-Йоркер", у которого тираж миллион с лишним. Наша ближайшая цель – распространение по интернету, хотя мы хотим старомодным образом сохранить "бумагу" для особых гурманов. Им мы можем рассылать журнал персонально.
– По какой схеме вы думаете работать с интернетом?
– Вполне возможно, что там будут платные материалы, часть материалов сможет прочесть любой, часть – только зарегистрированный пользователь, а ко всему содержанию получат доступ люди, которые заплатили за подписку. Схема проста, но мы не знаем, насколько нам удастся заинтересовать людей, которые никогда не слышали о нас.
– Вам часто отказывают в интервью по причине того, что не знают о вас?
– Арнис позвонил Владимиру Тарасову, замечательному джазовому музыканту, живущему в Литве. Тот небрежно попросил представиться, и, услышав название Rīgas Laiks, воскликнул: "Все что угодно! Я же вас читаю!" Условно говоря, Тарасов, композитор Юрий Мартынов и другие раскрывают перед нами и следующие двери. Мы не просто корреспонденты какого-то журнала из Латвии, которые хотят отнять у человека час или два времени. У нас же интервью длинные, и ты должен дать понять, что предстоит не совсем пустой разговор. Наш с Арнисом идеал интервью – это разговор между друзьями, когда не нужно задавать внятные вопросы и получать артикулированные ответы.
– С тех пор как вы стали издавать русскую версию, основными авторами издания являетесь вы с Арнисом Ритупсом.
– Это смешно, да. Но я почти не вижу вокруг людей, которые могли бы делать для нас интервью. Я не считаю, что в других изданиях совсем уж не умеют это делать, просто цель и способы, да и личности другие, там делают другие интервью, которые нам не подходят. Если бы нашелся такой же Арнис или Улдис, который чувствовал бы, куда движется живой нерв разговора! Смею вас уверить, что это очень редкое качество. Я люблю то, что называется new yournalism: ты не придумываешь вопросы заранее, а предлагаешь себя в качестве собеседника. Ты рискуешь в разговоре. Вот, например, Сьюзен Зонтаг после моего первого, осмысленного, на мой взгляд, а по ее мнению совершенно безобразного вопроса чуть не выставила нас за дверь. Я спросил: "Имеет ли война смысл?" Только что началось американское вторжение в Ирак, и естественно, как левая интеллектуалка, Зонтаг была против. Но она думала об иракской войне, в которой погибнет множество мирных жителей и американских солдат. А я имел в виду войну пандавов в "Бхагавад гите", в которой происходит то, что должно произойти, и невозможно ничего изменить. Я очень волновался, мне хотелось, чтобы это было очень хорошее интервью, оно таковым не стало. Правда, в конце, когда она узнала, что мы с Арнисом философы, она спросила, почему же мы не говорим о философии. И довольно долго еще беседовала с нами, удерживая ногой дверь лифта в ее квартиру, в котором мы уже собирались отправиться вниз. Это было смешно и глупо. Но еще больше ты рискуешь, когда говоришь с каким-нибудь… ну, с тем же Пятигорским, или с далай-ламой, у которого мы брали интервью дважды, один раз в Индии, другой раз во время его приезда в Ригу. Один ответ такого человека на важный для тебя вопрос может изменить твою жизнь.
