Я помню осажденное Сараево с разбитыми стеклами окон и жителями, тревожно оглядывающимися на горы, откуда вела обстрелы сербская артиллерия. Помню Йоханнесбург между апартеидом и демократией: на улицах полицейские броневики, будто из времен русской Гражданской войны, и полное безлюдье по ночам. Помню Москву октября 1993-го. Но не могу представить себе Париж напряженным, напуганным, озирающимся по сторонам, хотя и знаю, что камни его мостовых впитали в себя много крови. В этот город влюбляются раз и навсегда. Можно знать его назубок по книгам и фильмам. Но нужно вдохнуть его воздух, неповторимую смесь тлена великой культуры с шумной, яркой и вульгарной витальностью. Генри Миллер выносил по вечерам помойное ведро и всякий раз смотрел на базилику Сакре-Кёр, эту, как он однажды назвал ее, "светлую французскую идею", царящую над Монмартром – "линялым, потасканным, бесприютным, откровенно порочным". Этого не объяснишь. Это вкус, цвет и дух свободы. Да, пряный запах греха, как бы ни возмущались моралисты, тоже необходимый ингредиент свободы.

Впрочем, этот непостижимый город таков, каким ты хочешь его видеть, каков ты сам в данную минуту. Злишься на него и на весь белый свет – он обратится в юродивого и злорадно покажет тебе свои гнойники и язвы. Таких описаний Парижа мы читали последнее время немало. Их авторы особенно упирают на засилье арабов, которым, дескать, не место в чисто подметенной Европе. Себя эти путешественники, не говорящие ни на каком языке и презирающие чужую культуру, считают полноправными и полноценными европейцами.

После парижской бойни мигом оживились политики-ксенофобы: настал их звездный час! Долой иноземную нечисть! Беженцам – от ворот поворот! Эти политики делают как раз то, чего хочет от них "Исламское государство", – возбуждают ненависть к мусульманам.

После 11 сентября Америка тоже, как непроворный инвалид из стихотворения Пушкина, опустила шлагбаум перед иммигрантами. Я был свидетелем безобразной сцены в одном из вашингтонских "мозговых центров" – Институте Брукингса: чиновники иммиграционной службы заявились туда прямо посреди дискуссии и увели под конвоем одного из участников встречи, уважаемого ученого из Пакистана, за то, что он задержался в США на пару суток сверх указанного в визе срока. Но вскоре взвыли индустрия туризма, университеты, оставшиеся без иностранных студентов, и клиники, лишившиеся иностранных пациентов.

Сегодня история повторяется: 13 американских губернаторов заявили, что не хотят видеть в своих штатах сирийских беженцев и сделают все возможное, чтобы не допустить их на подведомственную территорию. Президент Обама ответил: это позор и предательство американских ценностей. А подпевшему этому хору сенатору Теду Крузу, не называя его по имени, напомнил, что он сам – сын кубинских беженцев. Да разве только Круз! Беженцами были и отцы-пилигримы, и роялисты, покинувшие Англию при Кромвеле, и французы Луизианы, изгнанные из Канады, и всех мастей диссиденты и революционеры Старого Света.

Между ассимиляцией и мультикультурализмом есть третий путь, открытый Америкой, – плавильный котел. Приезжая в США впервые, поражаешься этническому разнообразию. Здесь встречаешь выходцев со всего света. И даже более того: здесь живет множество людей, которых больше нигде на свете не увидишь, – плод "кровосмешения" сразу нескольких народов, представителям которых, кроме Америки, и встретиться-то негде. Число комбинаций неисчерпаемо. А национальность у всех одна – американец.

Иммигрант, едва ступив на американскую землю, чувствует, что он не одинок и не беззащитен, что ему есть куда пойти со своими проблемами – в США действует разветвленная сеть организаций, защищающих интересы те, кто только что приехал в страну. Жизнь иммигранта в первом поколении нелегка. Но, работая в поте лица таксистом или мойщиком посуды, пришелец знает: его дети будут американцами, а не турками или арабами, которым гуманно позволили поселиться в стране. Здесь никто не запрещает школьницам носить хиджаб, потому что воспринимают его как этнографию, а не идеологию.

Думаю, что и у Европы другого пути нет. Мусульмане должны ощутить себя частью этой цивилизации, а не ее изгоями. Нужно добиться, чтобы они ассоциировали себя со свободным миром и воспринимали угрозу этому миру как общую. Решение проблемы именно в этом, а не в погромной паранойе, которая лишь раскручивает спираль ненависти и насилия. Это отлично понимал Редьярд Киплинг, написавший, обращенное к иноверцу стихотворение:

В доме моем и в доме твоем – мира судьба, планида.
Но над домом моим и домом твоим – полумира злость и обида.
И должен мой дом, и должен твой дом жить в сердечном согласье,
Иначе мой дом, иначе твой дом погибнут враз, в одночасье.

(Перевод Е. Фельдмана)

Владимир Абаринов – вашингтонский обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции