"Российские власти готовятся к массовым уличным протестам" –​ такой вывод пользователи социальных сетей сделали после публикации на минувшей неделе фотографий телецентра Останкино, который начали обносить колючей проволокой. Пресс-служба телецентра объяснила это мерами безопасности из-за "тревожной ситуации в Москве, в Европе и в мире" и назвала работы по сооружению дополнительной ограды "превентивной мерой для защиты сотрудников и гостей телецентра".

В октябре 1993 года во время попытки штурма телецентра сторонниками распущенного Верховного Совета спецподразделения внутренних войск открыли огонь по нападавшим, погибли десятки человек.

О том, что российские силовые ведомства готовятся к подавлению возможных массовых беспорядков, со ссылкой на свои источники говорит и Валерий Соловей – политолог, доктор исторических наук, профессор и заведующий кафедрой связей с общественностью МГИМО. Недавно в свет вышла его новая книга, посвященная влиянию пропаганды на российское общество. Она называется "Абсолютное оружие. Основы психологической войны и медиаманипулирования".

В разговоре с Радио Свобода Валерий Соловей рассказал, возможна ли в России мирная революция, о которой говорит Михаил Ходорковский, является ли 90-процентный рейтинг Владимира Путина исключительно результатом манипулирования обществом со стороны средств массовой информации и сколько лет россиянам осталось жить при режиме Владимира Путина:

–​ Действительно ли роль пропаганды и медиа – абсолютна в 90-процентном рейтинге Путина? Или здесь есть что-то еще?

– Значение медиа в организации власти, в обеспечении легитимности, в поддержке политики велико в любой стране. В России оно сейчас колоссально, поскольку в России создана и функционирует очень эффективная машина государственной пропаганды. Поскольку все телевизионные каналы в той или иной мере находятся под государственным контролем, напрямую и опосредованно, то это не оставляет слушателям, зрителям, обществу в целом никакой альтернативы. Упрощенно, существует три метода управления любым обществом. Первый метод – это административно-полицейское принуждение и насилие. Второй метод – это социальные пряники, социальная политика, пособия, пенсии и тому подобные вещи. Третий метод – это пропаганда. И вот в России сейчас в ситуации кризиса значение второго метода – раздача социальных пряников – уменьшается, а административно-полицейский аппарат и пропаганда – это и есть две опоры власти. Это два основных инструмента управления обществом.

В чем цель использования пропаганды? В создании нужной власти картины мира. Если вы создаете нужную вам картину мира, если вы навязываете ее посредством контролируемых вами СМИ обществу, то общество будет принимать эту картину мира за реальную и вести себя соответствующим образом, то есть негативно реагировать на происки Запада, на происки того, кого вам укажут, поддерживать ту или иную политику, поддерживать и одобрять. Плюс к этому, пропаганда очень важна сейчас еще и потому, что она позволяет компенсировать экономический и социальный кризис. Она переводит внимание с проблем реальной жизни на проблемы, происходящие в другой плоскости. Это отвлекает внимание людей. Это очень сильный эффект пропаганды.

–​ Тут мы приходим к извечному разговору о холодильнике и телевизоре. В этой борьбе может кто-то победить? Например, падают цены на нефть. Мы знаем примеры как богатых диктатур, так и примеры нищих диктатур, например, Северная Корея, где все еще хуже, но тоже, на первый взгляд, режим стоит на своем и никуда деваться не собирается – хотя какие-то микроскопические подвижки там тоже происходят.

– Несмотря на некоторую банальность этого вопроса, он абсолютно точен – кто победит: холодильник или телевизор? Он принципиально важен для понимания российской траектории. У любой пропаганды есть свои пределы влияния. Есть высказывание, приписываемое Аврааму Линкольну: "Вы можете очень долго обманывать небольшую часть народа. Вы можете какое-то время обманывать весь народ. Но вы не можете все время обманывать весь народ". Не получится. Уже сейчас видно, что российская пропаганда подошла к пределу своих возможностей. Ее влияние начинает ослабевать. Та социология, которая сейчас попадает в Москву, и та, которая носит открытый характер, и конфиденциальная, показывает, что реальные проблемы начинают все сильнее влиять на настроения людей. Пока не на поведение, но уже на настроение. Их политическое настроение начинает меняться. По оценкам очень хороших социологов, запаса прочности этого пропагандистского эффекта в России хватит на год-полтора – если к лучшему, причем кардинально, не изменится экономическая ситуация, то есть если вдруг цены на нефть не вырастут до 150–200 долларов за баррель или хотя бы до 100. Иначе через год-полтора, то есть поздней осенью следующего года или весной 2017-го, запас прочности общества, которое обеспечивается в том числе и пропагандой, будет исчерпан. Как общество себя поведет – мы не очень пока представляем. Ответа на этот вопрос нет. Но можно предположить, что новое политическое настроение реализуется в какое-то новое поведение общества.

–​ А в чем, кроме соцопросов, выражаются эти настроения в обществе?

– Заметны некоторые изменения симптомов поведения. Скажем, акция дальнобойщиков. Она длится уже несколько недель. Она не ознаменовалась пока очень эффективными предприятиями, которые они планировали. Но надо понимать, что дальнобойщики составляли часть "путинского большинства", причем активную часть. Они выходили на разного рода правительственные митинги, причем выходили по зову сердца. Они поддерживали "антимайдан". А сейчас они оказываются фактически в авангарде протеста. Обратите внимание: причины, которые ими движут, – экономические и социальные, не политические. Но они апеллируют к гаранту Конституции, к суверену, к президенту России, прося, требуя решить их проблему. И когда они не получают ответа, это начинает менять их политические взгляды. Это процесс, который занимает какое-то время. Но это время не бесконечно. Это первое.

Второе. Мы видим очень успешно проведенную Навальным кампанию по разоблачению коррупционной деятельности, в которой оказался замешан Генеральный прокурор России Юрий Чайка. Я не говорю, что он несет прямую ответственность, но он, так или иначе, оказывается причастен. Чего ожидает общество? Что власть как-то на это отреагирует. Власть не реагирует. Более того, она не может ничего внятного заявить. К чему это ведет? Это ведет к тому, что власть начинает в глазах общества, которое возлагало на нее надежды как на последнюю опору, на последний приют, на последнюю защиту, выглядеть или коррумпированной, или беспомощной. Это процесс делегитимации власти. Надо понимать, что любым политическим изменениям предшествуют изменения в культурном и символическом пространстве. Вот эта делегитимация – это уже не вопрос к генпрокурору. Это вопрос к верховной власти вообще. Начинается делегитимация. И этот процесс идет. Это очень важный процесс. Он пока еще под спудом. Он не манифестируется в каких-то политических проявлениях. Но эти проявления рано или поздно воспоследуют.

– Много шума наделало заявление Михаила Ходорковского о том, что в России грядет мирная революция. Могут ли мирной революцией закончиться те процессы, о которых вы говорите?

– Да, вполне могут. Кстати, обращаю внимание на то, что Ходорковский просто снял табу с термина "революция". Во время протестов конца 2011–2012 годов этот термин не использовался. Его боялись использовать. Оппозиционеры боялись использовать, а власть использовала этот термин для компрометации оппозиции. Но сейчас этот термин начинает возвращаться в публичное пространство. Кстати, не только благодаря Ходорковскому. Уже и до него несколько человек об этом говорили. Это означает, что ситуация в России начинает переоцениваться. Переоцениваться, скажем, теми, кого можно назвать контрэлитой или наиболее образованной частью общества. Они видят, что компромисс с властью, видимо, уже невозможен. Договориться с ней нельзя. Значит, речь идет о том, чтобы эту власть убрать, демонтировать. Это называется революцией.

Да, конечно, всем бы хотелось, чтобы такая революция была мирной. Но какой она окажется, будет ли вообще революция – это вопрос открытый. Пока мы знаем со всей очевидностью следующее, что Россия вползает, причем безостановочно, медленно, но неуклонно в очень серьезный социополитический кризис. Какова будет развязка этого кризиса – мы не знаем. Но революция не исключена.

–​ Как-то с опытом мирных революций в России дело обстоит не очень хорошо.

– Это не совсем так. Я напомню, что то, что происходило в 1991 году, – это была мирная революция. Кстати, обратите внимание, что именно в РФ она прошла мирно. Это была действительно демократическая, если хотите, буржуазная, и уж точно антикоммунистическая революция. Потому что по своему характеру, по последствиям это был, безусловно, революционный процесс. Но она была мирной.

–​ Вы считаете, что до того момента, когда произошел реванш спецслужб, был все-таки некий период, когда о России можно было говорить как о стране, в которой произошли именно системные изменения?

– В России тогда, безусловно, произошли системные изменения. Потом их процесс был заблокирован, а в социополитической сфере был отчасти осуществлен реванш. Но на самом деле, некоторые вещи необратимы. Россию нельзя вернуть в советское прошлое. Это уже не получится, как бы кто-то ни старался, как бы кто-то не мечтал. Здесь произошли в 90-е годы очень серьезные системные сдвиги, в том числе сдвиги в сознании общества. Не надо предполагать, что наше общество, которое лояльно к власти, поддерживает ее. Мы имеем дело со значительно более сложным феноменом. Потому что люди предпочитают давать именно те ответы социологам, которые от них, с их точки зрения, социологи хотят услышать. Но ведут они себя и думают несколько не так. Российское общество значительно сложнее, чем может показаться. Я думаю, что мы это скоро увидим. Уже кое-какие симптомы очевидны. А через год-полтора мы можем увидеть очень серьезные и неожиданные для всех изменения. Я хочу подчеркнуть следующее: любые масштабные изменения всегда начинаются неожиданно для всех. Нарастает какая-то критическая масса перемен, и потом она начинает проявляться в каких-то действиях.

–​ Сейчас часто сравнивают нынешнее падение цены на нефть с падением, которое было на закате СССР и привело, по общему мнению, к его краху. Можно ли сравнивать эти ситуации? Может ли нынешнее резкое падение цены на энергоносители привести к такому же итогу для режима Путина?

– Сравнение это вполне уместно. Потому что один из методов прогнозирования будущего – это как раз проведение аналогий. Если мы возьмем современную Россию, то здесь прослеживаются очень интересные аналогии, сходные и с эпохой советского времени, и еще с началом ХХ века. Но из одних и тех же фактов различные люди, в том числе различные элиты, делают различные выводы. Поскольку та элита, которая сейчас правит Россией, пережила этот период распада СССР с 1989 по 1991 год, то у меня ощущение, что она извлекла прямо противоположные выводы. Суть их состоит в том, что нельзя в такой ситуации отпускать вожжи, давать слабину и проводить какие-либо реформы, а, наоборот, надо ужесточать, "держать и не пущать". Потому что они пережили в 1991 году чудовищный, страшный шок. И этот шок, на самом деле, – это родовая травма той группы элиты, которая сейчас управляет Россией.

–​ Какими еще могут быть причины сложившейся в России ситуации? Существует мнение о том, что ошибкой Путина был выход за пределы своей зоны ответственности –​ Крым, Донбасс, Сирия. Мол, не начни он процесс аннексии Крыма, раскола Украины, все оставалось бы в таком же состоянии еще много лет. Согласны?

– Очень часто в мировой истории мы наблюдаем следующее: стране везет в силу мировой экономической конъюнктуры или каких-то других обстоятельств, она накопила запас мощи. И этот запас мощи начинает влиять на оценку ситуации со стороны элит. Появляется то, что один американский дипломат в свое время назвал "самонадеянностью силы". Кстати, это было и в США, в 90-е годы, после распада СССР. Через это проходят очень многие страны. Мне кажется, что нечто подобное произошло и с Россией. Она переоценила свои политико-экономические и даже военные возможности.

–​ Вернемся к симптомам грядущих перемен. Симптомы эти порой бывают совсем незначительными. Их можно заметить, а можно – нет. Например, охрана телецентра Останкино в Москве. Вокруг Останкино стали возводить забор с колючей проволокой. Может ли это быть симптомом того, что власти боятся повторения, например, 1993 года, когда Останкино было в эпицентре событий и подверглось штурму? Может ли это означать, что они всерьез боятся какого-то Майдана, народного протеста?

– Конечно, когда колючей проволокой обносят Останкино, трудно объяснить это террористической угрозой. Мы это прекрасно понимаем. Да, это страх. Но дело в том, что власть не очень понимает, чего она боится. В ее поведении заметны параноидальные черты. Она испытывает страх, но она не понимает, откуда исходит угроза. Потому что получается так, что угроза разлита в том социальном пространстве, которое называется Россия. Где прорвется, где тонко – никто не представляет. Поэтому на всякий случай власть начинает защищаться от всего и превентивно элиминировать, гасить любые угрозы. Неважно – актуальные они или потенциальные. Это очень опасная политика. Поскольку если вы не оставляете возможности для какого-то напряжения реализовываться, если вы не оставляете возможности для обратной связи (пару надо хотя бы в свисток выходить), то напряжение начинает накапливаться. Если вы завинтили крышку и не оставили отверстия для выхода пара, там начинает кипеть, кипеть, температура повышается, и крышку может снести. Власть понимает, что что-то не так. Что-то очень серьезно меняется. У нее есть данные, позволяющие судить о том, что происходит, качественные перемены в настроениях. Я знаю, что такие сводки поступают. Это очень серьезные данные, которым можно доверять. Но она не понимает, откуда именно может исходить угроза. Поэтому пытается защищаться буквально от всего. Но, как показывает история, генералы всегда готовятся к прошлым войнам. Угроза появится не там, где ее ожидают.

–​ Во время протестов на Болотной и особенно после них тоже было много инсайдерской информации, что власть тогда по-настоящему испугалась. Но этот испуг ей удалось конвертировать во вполне эффективную защиту и справиться с ситуацией.

– Да, она смогла справиться с ситуацией во многом потому, что оппозиция себя повела не совсем последовательно и логично. Тогда был прекрасный шанс у оппозиции, это не секрет для тех, кто "в теме", переломить ситуацию. Более того, власть была даже готова пойти на перевыборы парламента. Такой момент был. Для этого оппозиции надо было предпринять некоторые более решительные шаги.

–​ Не уходить с площади Революции на Болотную?

– Можно предположить набор неких действий, но эти действия не были предприняты. Власть этого очень боялась. Она была готова идти на очень серьезные уступки. Но когда она увидела, что все, кто ей противостоят, не в состоянии сформулировать стратегию, не в состоянии этой стратегии держаться, она поняла, что, с ее точки зрения, – это слабаки. А поскольку она страх пережила, то она стала еще и наказывать, с особым цинизмом расправляться за пережитый страх. Это естественно для любой власти, которая пережила страх.

–​ Если предположить, что не только процесс распада Советской империи, но даже и процесс распада Российской империи еще не завершен до конца, –​ что можно сказать, глядя на ситуацию вокруг России, глядя на события на Украине после Майдана, глядя на робкие пока, но все-таки попытки протеста в Армении и в других республиках? Насколько происходящее в соседних с Россией странах может ускорить этот процесс, подтолкнуть и саму Россию к каким-то изменениям?

– Мы наблюдаем некоторое парадоксальное следствие российского стремления усилить влияние вне России. Та политика, которую Россия проводила последние два года на постсоветском пространстве, скажем, на Украине, преследовала цель – притянуть это постсоветское пространство к себе и по возможности его интегрировать, не политически, но социоэкономически. Получилось так, что в результате соседи России стали от нее отдаляться. Они напуганы. Даже Белоруссия напугана. Не секрет, что белорусское руководство очень напугано политикой России в отношении Украины. И оно предприняло некоторые шаги для укрепления своего суверенитета и своей защиты. Это происходит практически повсеместно. Это такое парадоксальное следствие нашей политики интеграции.

Что касается перспектив самой России. Я лично не считаю, что существует реальная угроза ее распада. Такие коллизии могут существовать, особенно на Северном Кавказе. Но даже там вопрос об отделении от России не встанет. Нынешняя Россия, на самом деле, представляет собой достаточно однородное пространство. Это не Советский Союз. Это существенное отличие. Здесь есть некоторые сепаратистские настроения, но они значительно слабее, чем были в СССР. Что здесь может произойти в случае серьезного социополитического кризиса? Ослабление центральной власти и дистанцирование регионов. Но это всегда происходит в любой стране во время кризиса. Это тоже нельзя будет назвать сепаратизмом.

–​ Это может быть та самая федерализация, на которой Россия так настаивала в Украине, только реальная?

– В каком-то смысле – да. России бы как раз в силу огромности ее пространства не помешало повысить самостоятельность регионов. Хотя мы называем нашу страну официально федерацией, но федеративных элементов здесь не так много, к сожалению. А они явно не помешали бы. Почему здесь мало федеративных элементов? Потому что центральная власть боится выпустить что-то из-под своего контроля. Она обуреваема манией буквально все контролировать. Это очень хорошо заметно последние 2–3 года. Чем у вас меньше ресурсов, тем сильнее вы стремитесь контролировать то, что остается, теми ресурсами, которые остаются. Но в целом эта мания все и вся контролировать приводит к таким последствиям. Во-первых, на местах начинают опускать руки. Если вы все хотите контролировать, зачем нам брать на себя ответственность и стараться. Это нелогично. Вот вы за все и отвечайте. Второе. Это вызывает очень сильное раздражение – даже не политическое, а человеческое. Потому что это противоречит здравому смыслу и логике управления.

–​ Если мы говорим, что нам осталось жить в такой истории полтора-два года, каких ошибок надо не допустить, чтобы потом опять не состоялся какой-нибудь реванш консервативных сил?

– Я полагаю, что всем нам, и власти, и оппозиции, и обществу, было бы крайне полезно культивировать в себе здравый смысл. Потому что многие проблемы, с которыми Россия сталкивается и столкнется, вполне могут быть решаемы в рамках здравого смысла и довольно очевидных решений. Это во-первых. Во-вторых, надо все-таки стараться избегать агрессивного поведения и агрессивной конфронтации. Потому что очень легко войти в состояние конфронтации, но если такая страна, как Россия, в него войдет, из этого состояния будет крайне сложно и болезненно выходить. Надо стремиться к здравому смыслу и избегать крайней агрессивности.

–​ То есть вы, как Ходорковский, за мирную революцию?

– Я бы предпочел, чтобы любые перемены, как бы они ни назывались, проходили мирно. И такой шанс есть. Россия совсем не обречена на кровопролитие, на столкновение и уж точно не обречена на повторение чего-то, что было в 1917–1918 годах. Это абсолютно точно. У России есть опыт глубоких мирных трансформаций. Мы этот опыт пережили в 1991 году. Это внушает надежду.