В Москве прошла конференция "Демидов и Шаламов. Житие Георгия на фоне Варлама". В ней приняли участие люди, близко знавшие Варлама Тихоновича и Георгия Георгиевича, их родные, друзья, бывшие политзаключенные, историки, переводчики, а также читатели из России, Италии, Чехии, США и других стран. Встреча была организована московским историко-литературным обществом "Возвращение" и проходила в Доме русского зарубежья и Музее ГУЛАГа. Во время конференции было создано Демидовское общество. Цель общества – как можно шире обнародовать наследие писателя Георгия Демидова, рукописи которого были арестованы КГБ. При жизни писателя не было опубликовано ни единой строчки.
Больше всего меня поразило, что некоторые рукописи Шаламова не изданы до сих пор. И таких рукописей много. Целый ящик. "Рукописи оказались у меня при драматических обстоятельствах, – рассказывает товарищ Варлама Тихоновича, диссидент Сергей Григорьянц. – Когда Варламу Тихоновичу угрожал новый арест и обыск, архив из квартиры Шаламова вынесла и спрятала его подруга Людмила Зайвая, а потом передала мне. Рукописи были спасены, а вот самому Варламу спастись не удалось. Он был помещен в психоневрологический интернат и там погиб. Жизнь Шаламова и его творчество – трагический советский мир, бытие человека и культуры в условиях русского Освенцима".
Не менее драматично сложилась судьба другого колымского сидельца и писателя Георгия Демидова. На Колыме он пробыл 14 лет, в том числе на золотых приисках, где выжить удавалось немногим. Семья считала его погибшим. Дочь писателя Валентина Демидова сейчас живет в США, к участникам конференции она обратилась по скайпу: "До XX съезда я вообще не знала, что у меня есть отец. Только после разоблачения культа личности мама решилась объявить мне, что мой папа, физик, ученик Ландау, в 1938 году был арестован за участие в "троцкистко-бухаринском заговоре". Наша первая встреча с ним состоялась в конце 50-х годов в Ухте, где он жил и работал после лагеря. На главной площади города на стенде "передовиков" висел его портрет "лучший изобретатель Коми АССР". Далеко не сразу он стал говорить со мной о пережитом. Мы с ним катались на лыжах, уходили в тайгу на много часов, и только там папа стал рассказывать мне о зонах, этапах, лагерях. Эти рассказы ошеломили меня! Для меня это было настолько ужасно, настолько неожиданно, что все в душе все перевернулось! "Я поклялся вбить осиновый кол в душу сталинского режима!" – так говорил отец о своей писательской работе. Работал отец в основном ночами, в выходные, во время отпуска. Он никогда не ездил на курорты, не мог тратить на это время. Только иногда вырывался в Москву. В один из таких "наездов" мы с папой ходили в гости к Варламу Тихоновичу Шаламову. Я помню эту встречу. Сначала они говорили спокойно, а потом вдруг вскочили и встали друг на против друга – оба высокие, жилистые, как два бойцовских петуха! Я сидела в углу тише мыши... Шаламов кричал папе: "Таких, как ты и я, выживших в этом аду и способных это описать, только единицы остались! И ты не имеешь права тратить свой талант на размазывание соплей по страницам, на все это "любит – не любит"! Нужны только факты, факты, факты!" А папа говорил: "Нельзя рассказывать "о фактах", не рассказывая о людях! Да, это был ад, но люди там жили, люди любили, дружили, предавали! Там было все! Там была жизнь! И не писать об этом я не могу!" В результате они страшно разругались с Шаламовым. Когда мы возвращались домой, папа все никак не мог успокоиться и спрашивал меня: "Ну хоть ты-то меня понимаешь?"
Однако полного понимания не возникло до сих пор, эхо той давней дискуссии звучит и в наши дни. Последователи Шаламова и Демидова и сейчас спорят не менее яростно, чем колымские писатели 50 лет назад. Предметом спора стал вопрос: какой должна быть литература после Колымы – этого "Освенцима без печей" и должна ли быть вообще? Или литература умерла в ситуации, когда человек превращается в животное и думает только о еде, воде, тепле и безопасности? И такое существо следует описывать в терминах сухих и кратких, как животное в зоологической энциклопедии? Попытку анализа творчества двух колымских писателей предпринял историк, доцент МГУ Сергей Агишев:
"В чем принципиальное различие Демидова и Шаламова? Демидов стремится донести до читателя правду о лагерях. Это его сверхзадача. Он скрупулезен и точен даже в мелочах, его тексты можно воспринимать как исторические источники. По ним можно изучать лагерный быт, нравы, эпоху. Проза Демидова – это беллетризованная история. У Шаламова принципиально другая позиция. Шаламов считает, что никто не должен знать лагеря, каким он был в реальности. Лагерь – это отрицательная школа жизни от начала до конца, опыт растления, и рассказывать об этом – значит растлевать. Шаламов ставит перед собой другую цель – поведать миру о том, как человек перестает быть человеком. Как проходит опыт превращения мыслящего и морального существа в биологическую единицу, не имеющую ни морали, ни мыслей? И он задает вопрос: можно ли вернуться обратно? И сам отвечает: нет. Он пишет о собственном опыте, о том, что так и не смог вернуться к самому себе, и констатирует: "Лагерь убил во мне писателя".
С этой точкой зрения не согласился писатель, глава общества "Возвращение" и сам колымский сиделец, отбывший 10-летний срок на каторге, Семен Виленский:
"Демидов удивительно гармоничный писатель, писатель пушкинской, толстовской школы. Там, где у Шаламова тьма, у Демидова – свет. Что касается Шаламова, создается впечатление, что сюжеты его рассказов возникают раньше, чем он выбирает героя-лагерника, которого ему не жаль отдать на заклание. Оказавшись в прокрустовом ложе сюжета, герой выглядит совсем непохожим на себя. Например, в рассказе "Эсперанто" Шаламов совершенно исказил образ колымского садовода Владимира Ивановича Горазеева. В рассказе он назван Скоросеев. Конечно, мне могут возразить, что людей, знавших реальных прототипов шаламовских рассказов, давно уже нет на свете. Можно сказать, я почти один остался. Но творчество такое дело, что малейшая неправда сказывается на всем произведении. Не это ли укладывание героев в прокрустово ложе сюжета вызывает такое тяжелое чувство безысходности?"
Шаламов умер в 1982 году в психоневрологическом интернате, куда был помещен против своей воли. Это была его последняя тюрьма, последняя пересылка перед этапом на тот свет. По свидетельству очевидцев, на его похоронах агентов КГБ было не меньше, чем друзей.
Демидов умер в 1987 году, в начале перестройки. Он посмотрел фильм Тенгиза Абуладзе "Покаяние" и воскликнул: "Теперь они вернут! Вернут!!!", имея в виду пятитомное рукописное собрание своих сочинений, изъятое чекистами. Он ждал этого дня давно, а когда он наступил, радость была так велика, что не выдержало сердце.
Только в 2008 году в России в издательстве "Возвращение" вышел первый сборник Демидова "Чудная планета", а потом и другие произведения: "Оранжевый абажур", "Любовь за колючей проволокой", "От рассвета до сумерек". "Демидов и Шаламов – это самая большая ценность, которую сегодняшняя Россия может передать человечеству", – сказал писатель Семен Виленский.
