Кинорежиссер, сценарист и композитор Данис Танович родился в 1969 году в Зенице. Учился в Сараевском университете, в Академии театральных искусств. В 1994 году эмигрировал из осажденного сербами Сараева в Бельгию. Первой большой работой Тановича, добившейся международного успеха, стал фильм "Ничья земля" – премия Каннского фестиваля и Европейской киноакадемии за лучший сценарий, премия "Оскар" за лучший иностранный фильм 2001 года. Еще один "Оскар", премии "Сезар" и "Золотой глобус" Танович получил за участие в коллективном проекте "11 сентября". Другие фильмы Тановича – "Ад" (по замыслу Кшиштофа Кесьлевского), "Сортировка", "Цирк Колумбия", "Случай из жизни сборщика железа" (Большая премия жюри Берлинского кинофестиваля), "Тигры". Новый фильм – "Смерть в Сараеве" в этом году также был удостоен Гран-при на Берлинском кинофестивале.
Не сменивший свой боснийский паспорт Танович длительное время проживал в Париже, но десять лет назад вернулся с семьей в Сараево. Он – отец пятерых детей. Недавно создал леволиберальную "Нашу партию", которая стремится объединить разные этнические общины Боснии и Герцеговины. В интервью Радио Свобода Данис Танович рассказывает о своих новых проектах, восприятии политики, проблеме беженцев, отношении к действиям России и Владимира Путина, а также послевоенных проблемах на Балканах.
– На недавнем Берлинском кинофестивале вы получили Гран-при за социальную драму "Смерть в Сараеве". Над какими проектами вы сейчас работаете?
– Я привык запускать несколько проектов одновременно, и над некоторыми приходится работать очень долго. На фильм "Сортировка", например, у меня ушло 8 лет, столько же заняла работа над "Тиграми". В Лондоне осенью будем снимать художественный фильм. Кроме того, планируем поехать на запад Турции, где сирийские беженцы пересекают границу с Грецией, попробуем что-то снять и там.
– Это будет художественный фильм или документальный?
– Идея будет меняться в зависимости от того, какой материал мы соберем. Мы пока и сами не знаем, но я считаю, что нужно работать над этой темой, потому что сегодня это одна из самых важных проблем, помимо подъема правых сил в Европе.
– Несколько месяцев назад канцлер Германии Ангела Меркель, комментируя проблему беженцев, сказала, что закрытие границ ЕС привело бы к возобновлению столкновений в странах бывшей Югославии. Как вы считаете, существует ли такой риск?
– В Боснии такие столкновения невозможны, потому что здесь практически нет беженцев, но они вполне возможны на границах Македонии и Греции или Греции и Турции. Я считаю Меркель самым серьезным политиком в Европе. Она хорошо представляет себе мир, понимает проблемы беженцев и знает, что эти люди чувствуют. Я напомню, что в 1990-е годы, во время войны в Боснии, Германия приняла около 300 тысяч боснийских беженцев. Что было бы с этими людьми, если бы они не уехали? Наверно, было еще 300 тысяч погибших. Именно об этом нужно думать. Эти люди бегут не потому, что им лучше в Германии, а потому, что их жизнь находится в опасности; многие их них, когда ситуация в Ираке или Сирии нормализуется, вернутся домой. При этом многие ведь не просто хотят переждать войну, они хотят работать, чтобы иметь деньги на жизнь и обратную дорогу. Дай бог, чтобы во всей Европе были такие возможности, как в Германии.
– Пригодится ли вам в новом фильме ваш собственный опыт: в 1990-е годы вам пришлось прервать обучение в Академии сценических искусств и уехать из охваченной войной Боснии в Бельгию?
– Я надеюсь, что пригодится, хотя я и не относился к классическому типу беженцев. Когда я уезжал из Сараева, честно говоря, не думал, что это надолго. Думал, что быстро вернусь домой. Это было весной 1994 года, когда ситуация в Боснии несколько успокоилась. Силы НАТО отогнали сербскую артиллерию, в Сараево начало поступать продовольствие, все выглядело так, как будто близок конец войны. Вообще я ехал в Америку за камерой определенного типа и, находясь в Бельгии, познакомился с людьми, которые видели мои фильмы. Мне предложили остаться в этой стране, чтобы закончить учебу.
Жизнь в изгнании – страшная вещь. Люди не умеют ценить мелочи и сложившийся прядок вещей до тех пор, пока не потеряют того, к чему они привыкли. Чашка кофе в компании соседа, приезд в гости родственников – все это в один момент прекращается, больше нет прежней жизни, родного языка, твоих друзей, остаются только тоска и воспоминания об ощущениях или людях. Сегодня, конечно, это выглядит несколько иначе благодаря новым способам коммуникации. В "Фейсбуке" можно найти друзей, которых ты давно не видел. Но во время войны в Югославии социальных сетей еще не существовало, и я до сих пор нахожу каких-то людей, с которыми потерял связь 25 лет назад. У кого-то теперь новая фамилия, кто-то живет в Канаде или Испании. Острота проблемы беженцев, конечно, спадает после того, как в охваченных войной странах ситуация успокаивается. На самом деле в войне всегда проигрывают все стороны, за исключением разве что тех, кто находится у власти.
– Большое количество престижных наград служит свидетельством того, что ваши фильмы понимают и ценят далеко за пределами Балкан. Знаете ли вы заранее, работая над своими фильмами, что выбранная вами тема будет принята иностранными зрителями?
– В каком-то смысле это связано с финансированием. Хотим мы или нет, но мы не можем найти деньги в Боснии и Герцеговине. Когда мы работаем над сценарием, то вынуждены писать его таким образом, чтобы понимали и во Франции, и в Германии, и в России. Возможно, это одна из причин, по которым наши фильмы понятны и приняты аудиторий в других странах. Я снимаю фильмы, потому что это нужно прежде всего мне самому. Я работаю над темами, которые мне интересны. Если возникает тема, которая задевает меня, если мне есть что сказать по этому поводу, то вполне возможно, что я сниму фильм.
Для большинства моих проектов сложно найти финансирование. Я не занимаюсь тем, что американцы называют entertainment. Мои фильмы нельзя назвать развлекательными, они посвящены серьезным темам. Мы занимаемся смысловыми вопросами, а это очень сложно. Сегодня зрители предпочитают фильмы про супергероев. Возможно, это обусловлено временем, в котором мы живем. Люди устали от действительности и хотят убежать от нее. В моих картинах речь идет о повседневных проблемах, и такие фильмы снимать совсем непросто.
– Вы говорили, что в ваших фильмах вы скорее ставите вопросы, чем даете ответы. И в вашей новой картине "Смерть в Сараеве" вы ставите вопрос: почему прошлое для нас до сих пор важнее, чем настоящее? Как бы вы сами ответили на этот вопрос?
– Действительно, на Балканах люди во многом живут прошлым. Наверное, это связано с тем, что на этом пространстве живут малочисленные народы, которым на протяжении веков многократно пришлось пережить разорение. Кругом горы, это закрытое пространство, и люди здесь боятся – будущее не кажется им светлым, многим прошлое представляется более интересным. Здесь многие живут в социалистическом времени. Они никак не поймут, что больше не будет Югославии, Тито и Коммунистической партии, что никто их не отправит на море, если они сами не заработают себе на отдых. Людям, чья основная жизнь прошла при старой системе, сложно приспособиться к новым реалиям. А молодежь уезжает. Будущее, о котором, по идее, нужно говорить, растворилось в странах Западной Европы и в Америке.
– Одна из актрис, которая снималась в фильме "Смерть в Сараеве", рассказывала, что актеры не получили текста, что не было готовых диалогов, что в основном это была импровизация. Правда ли это? И довольны ли вы этой работой?
– Мэрил Стрип, которая возглавляла жюри на Берлинском кинофестивале, после просмотра фильма остановила меня и спросила: "Кто эти актеры?" Я сказал, что многие из них играли впервые. Она была восхищена и не могла поверить, что можно так играть в первый раз. Думаю, этот успех как раз и объясняется тем, что я дал им возможность импровизировать. Нельзя сказать, что не было текста. Я знал, в каком направлении все должно идти. Но чем старше я становлюсь, тем больше мне хочется, чтобы все выглядело естественно, ведь самое важное – доверять людям, которые пытаются донести до тебя определенные смыслы. Зачем давать какой-то определенный текст, который конкретному актеру может быть чужд, который ему сложно произнести? Ведь в повседневном общении мы используем слова, которые для нас самих звучат естественно, а для других – нет. Неважно, какими именно словами будет что-то сказано, важно выразить смысл. Я предпочитаю режиссерскую работу, которая практически незаметна. С одной стороны, камера постоянно присутствует, но она не мозолит глаза, она просто следит за естественным поведением актеров. В принципе содержание диктует форму. В этом фильме не подошла бы другая режиссура. Но в то же время у меня есть фильмы, в которых присутствие режиссера ощущается постоянно. Например, в фильме "Ад".
– Как бы вы описали свой стиль и режиссерский почерк? Какие у вас предпочтения и запреты в кино?
– Мой стиль зависит от содержания. Невозможно одинаково заниматься войной и семейной историей. В смысле стиля я "неузнаваем", например, в отличие от Вуди Аллена. Я очень люблю Вуди Аллена, но мне интересней Стэнли Кубрик, каждый фильм которого воспринимается иначе, чем предыдущий. Что касается съемки, то нет каких-то вещей, которые были бы для меня неприемлемы. Я никогда не говорю "никогда". Многие не любят войсовер, и я ранее не использовал этот метод работы со звуком, но в новом фильме он будет. Или, например, я не использовал зум, но потом понял, что в одном кадре он мне необходим. В этом смысле для меня нет запретов и догм.
– После очередной награды, которую вы получили, некоторые ваши коллеги высказывали надежду, что боснийское государство наконец начнет внимательнее относиться к проблемам, с которыми сталкиваются производители кинопродукции в Боснии, и что улучшится финансирование. Имеет ли основания этот оптимизм?
– В такой маленькой стране невозможно создать киноиндустрию. Мы могли бы делать три-четыре фильма в год. Сейчас же в лучшем случае снимается один. Мы часто говорим о проблемах с финансированием и необходимости помочь нашим профессионалам. Сейчас, скажем, фильм о Сараеве дешевле снять в Венгрии, чем здесь. Для того чтобы затраты были разумными, мы настаиваем на возвращении части налогов. Пока этого не произойдет, не изменится вообще ничего. Создание более благоприятных условий привлекло бы сюда иностранных производителей кинопродукции, появилась бы дополнительная работа у наших визажистов, художников по костюмам, водителей, у всех, кто занят в производстве фильмов. Публика знает актеров и режиссеров, но над каждой картиной работают еще 300 человек, и ради них нужно решать эти проблемы.
– Вы смотрите свои фильмы?
– Я смотрю свой фильм один раз – на премьере вместе со зрителями и своей командой, и на этом мои отношения с лентой заканчиваются. Может быть, когда я стану старше, посмотрю заново. Как-то мы сидели в Торонто с Альфонсо Куароном и шутили по этому поводу. Оказалось, что у нас примерно одинаковое отношение к нашим фильмам – как к бывшим возлюбленным. Пока длится роман, все замечательно, но потом не очень-то хочется их встречать. Скажем, у Алехандро Иньярриту совсем другое восприятие. Он относится к каждому своему фильму как к ребенку, смотрит их с какой-то нежностью. Я стараюсь все время идти вперед. И когда я заканчиваю работу над картиной, я примерно знаю, где я ошибся, а что сделал хорошо, и нет необходимости постоянно возвращаться к этому. Но в любом случае все свои фильмы я держу в голове, они живут во мне, у меня все еще хорошая память.
– Как вы относитесь к критике?
– Я перестал читать критику после своего первого фильма, потому что даже авторы положительных рецензий (а их было немало) не замечали того, что я хотел сказать, или видели что-то другое, или не понимали меня. Так бывает, что человек встает не с той ноги, идет смотреть фильм и ему не нравится, а через два месяца меняет свое мнение. Я читаю критику по поводу других фильмов, она меня часто удивляет. Например, прочитаю положительный отзыв, а фильм оказывается слабым, или наоборот – рецензия негативная, а картина хорошая. Что касается моих собственных работ, то некоторыми из них я доволен, а некоторыми – нет.
Я свой самый большой критик, думаю, что это необходимо в работе. Иногда что-то идет не так, как хотелось бы. Фильм – это не искусство одиночества, это работа, которая состоит из многих элементов и которую делают многие люди. И в этом процессе возможны как приятные, так и неприятные неожиданности. Так что иногда результат оказывается не таким, каким я изначально фильм задумывал.
– Вы как-то сказали, что предпочитаете пить кофе в тишине. Есть ли у известного человека в маленьком городе возможность выпить кофе в спокойной обстановке?
– Через пять дней после вручения какой-нибудь награды, с которой все поздравляют, люди уже не придают этому какого-то значения. Конечно, все меня узнают, со многими я встречаюсь каждый день, и в этом состоит шарм маленького города. Но на самом деле мне бывает сложнее выпить кофе в Загребе, Любляне или Париже, где меня чаще останавливают и просят сфотографироваться со мной. Сараево – очень специфический город, тут нет "звезд". Даже если тебя считают "звездой", люди не будут здесь реагировать так, как это происходит в других местах.
– Где вы храните свои награды?
– Какие-то здесь, а какие-то, несмотря на то что я уже 10 лет живу в Сараеве, остались в Париже, например "Оскар". Конечно, хорошо иметь все эти награды, и я рад, что получил их. Но я не могу сам себя оценивать как сплошного лауреата, это было бы ошибкой.
– Что вам кажется наиболее интересным в русской литературе и кино?
– Чехов – мой любимый писатель, меня интересует русская драма и некоторые старые фильмы. К сожалению, такая большая страна с такой богатой культурой в последние 20 лет не создала почти ничего выдающегося.
– Как, на ваш взгляд, сегодня в Боснии воспринимают Россию, с учетом ее внешнеполитических интересов на Балканах?
– В той части Боснии, в которой живу я, Россию после войны 90-х и всего, что здесь происходило, воспринимают скорее негативно. Сербия всю войну обращалась к России за поддержкой во имя православия. Для меня как человека нерелигиозного, который одинаково воспринимает католиков, православных и мусульман, такой подход выглядит ошибочным. Если здесь говорят о России, у многих людей мурашки бегут по коже. Нас четыре года обстреливали сербские силы. Осада Сараева для нас – все еще открытая рана. Обстрел шел со всех сторон, при этом мишенью была сама идея Сараева как многонационального города, города многих культур, и его уничтожила армия Республики Сербской, которую защищала Россия ради своих геополитических интересов.
– В российских политических и экспертных кругах высказывались разные мнения о том, как следует реагировать на конфликты 1990-х и как выстраивать отношения на Балканах в послевоенный период. Что вы думаете о Владимире Путине?
– Я согласен с вами, но та информация и те оценки, которые доходят до нас, – это позиция Путина, а не инакомыслящих и всех тех, кто не согласен с ним. Мы это воспринимает как отношение России к нам. При этом российская политика вообще не меняется. Россия всегда встает на сторону Милорада Додика (президент Республики Сербской. – РС) – что бы он ни сказал. Для меня это неприемлемо. Я в принципе не люблю людей, которые 15 лет удерживают власть силой. Хочу я этого или нет, но я не могу относиться к Путину так же, как к Олланду или Меркель, несмотря на все их ошибки, потому что они действуют в демократической системе, в которой возможны перемены. В России же как будто правит царь – во всяком случае, так он себя ведет, словно настроен оставаться у власти до конца своих дней.
– Не так давно вы создали политическую партию. Интересна ли вам политическая карьера?
– Я никогда не воспринимал себя в качестве политика и не собирался делать политическую карьеру. Да, я создал партию, и эта партия действует, но сам я не в политике. Мы дали возможность работать умным людям, вложили деньги для продвижения идеи социал-либерализма, мы пытаемся объединить социальное и либеральное начала. Возможно, мне было бы выгоднее примкнуть к власти, и тогда я мог бы каждый год снимать новый фильм за государственный счет, но это противоречило бы моему миропониманию. Нашим политикам сложно понять, что художник должен критически смотреть на общество, что это доброжелательная критика, которая направлена на то, чтобы общество стало лучше.
Для меня настоящий политик, допустим, президент, – это тот, кто способен окружать себя умными людьми, профессионалами в своем деле. Однако то, что мы наблюдаем здесь, – это не политика, это непотизм, пристраивание на работу своих родственников и накопление богатства. Я хорошо зарабатываю. В политике я скорее потерял деньги, чем заработал. Но я получил что-то более важное – возможность занять свою позицию по тем вопросам, которые меня волнуют. Мы должны критиковать общество, говорить о несправедливости, о существующих проблемах. Кто, если не мы?
– Тоскуете ли вы по Югославии? Какие ассоциации у вас возникают?
– Тоскую ли я по той Югославии, которую я запомнил в юности? Да. Тогда людей не интересовали те вопросы, которые их интересуют сейчас. Тогда вообще жили нормально, насколько это было возможно в то время, функционировала система здравоохранения и образования. Это была большая страна с населением 20 миллионов человек. Тито удалось поместить эту страну на политическую карту мира, ее уважали и на Востоке, и на Западе. Люди в Сербии, Хорватии, Боснии и Черногории говорят на одном языке, но теперь его называют по-разному. Его можно называть хорватский, сербский и так далее, но фактически это один язык. Лично я бы назвал его южнославянским. Проблема в том, что сейчас абсолютно все является причиной для споров и раздоров. Жить в таком обществе и думать о будущем невозможно, поскольку наши политики не могут договориться даже о том, какой сегодня день недели.
– Как долго, на ваш взгляд, здесь будут сохраняться межэтнические линии? Сколько лет займет процесс примирения?
– Все это когда-нибудь кончится. Общество должно пройти через определенные фазы, чтобы понять: то, как зовут твоего соседа и какой он национальности, не имеет значения. Тогда что-то изменится, но это нельзя изменить силой. Была жестокая война, и должно пройти какое-то время, чтобы страсти утихли. Франция и Германия воевали 70 лет назад, но сегодня они являются двигателем Европы.
