Словенский поэт, писатель, сценарист и актер Душан Шаротар известен в европейском литературном мире как автор романа "Бильярд в отеле "Добрай" – о преследованиях евреев во время Второй мировой войны в городке Мурска Собота на севере Словении; рассказ ведется от лица деда писателя. На международном кинофестивале короткого метра в Нью-Йорке (Global Short Film Awards – Film Festival) фильм по сценарию Душана Шаротара получил приз за лучший саундтрек.

– Фильм, над которым вы работали, только что получил награду в Нью-Йорке. Что это за история и что за герой?

– Фильм называется "Марио смотрел на море влюбленными глазами", я написал короткий рассказ и сценарий по нему. По стечению обстоятельств я исполняю главную роль в этом фильме. Одна из главных тем моей литературы – это море.

Дело происходит на удаленном острове в Адриатическом море. Это остров Пашман, на котором я каждое лето живу и пишу. Любовная история, она происходит в порту, главный герой – кораблестроитель. Каждый день он на своей работе сидит на высоком кране, далеко-далеко от других людей, и мечтает о любви и о духовных переживаниях.

– А как же он встретил свою любовь, если он сидит высоко над всеми и, видимо, мало кого видит, мало с кем встречается?

– Его любимая в фильме часто к нему приходит, прямо на этот кран. Но зритель сам должен решить – это иллюзия или на самом деле счастливая любовная история.

– Это какой-то немного депрессивный мир после распавшейся Югославии? Это люди, которые оказались в таком пространстве, о котором не очень понимают, где они? Мне ваш герой напомнил одну пару, с которой я встретилась в Риеке: он моряк, а она работала в порту. Они жаловались на ощущение потерянности. Но это люди старшего поколения. А ваш герой к чему себя относит, к какому возрасту, к какой стране, к какому миропониманию?

– Действительно, это поэтическая метафора фильма, это не только история Югославии, страны, которая распалась, но и рассказ о преображении наших новых стран, о проблемах перемен и перемещений. О том, как социальная система с жесткими правилами ложится на плечи моих героев, и они становятся жертвами капитализма, эти маленькие трудолюбивые люди, маленькие герои повседневности. Они далеки от политики, и они одновременно жертвы политики.

Кораблестроительный завод действительно существует на острове Пашман, где происходит действие фильма. Там случилось то, что случалось по всей Восточной Европе. С наступлением капитализма предприятие, которое было государственным, приватизировали. Там условия очень усложнились для рабочих. Через несколько месяцев после съемок нашего фильма, когда мы со съемочной группой уже ушли, рабочие начали большую забастовку за смену директора предприятия и роспуск руководства. Вроде бы потому, что съемочная группа, художники как-то открыли им глаза, что можно думать о мире немножко лучше.

– Чем эта забастовка закончилась?

– Можно сказать, что она удалась. Сначала рабочим сказали, что они все потеряют работу, но после трех дней забастовки все-таки ситуация полностью изменилась. Герой моей истории – это человек, который действительно существует, его зовут Марио, он на кораблестроительном заводе продолжает работать на своем кране. На самом деле кораблестроительный завод в плохом состоянии, не приносит достаточно прибыли. Его существование – это вопрос нескольких лет. Фильм заканчивается стихами. Если в мире еще существует какая-нибудь надежда, я и моя съемочная группа, мы верим, что единственное будущее нашего мира кроется в поэзии, в красоте. Если этого не будет, наверное, нас как таковых тоже нет, не будет.

– Я знаю несколько подобных сюжетов, подобных фильмов, сделанных на постсоветском пространстве. После краха социализма люди оказались перед ограниченным выбором. Действительно, капиталистическая система производства довольно жесткая, и многие люди чувствуют себя потерянными. В фильмах, которые я знаю по постсоветскому пространству, нет прямых ответов на то, как жить, на что надеяться: на себя, на любовь близких, или вообще уже надеться не на что. У героев из Средней Азии или российской глубинки возможна ностальгия по тому, каким великим был Советский Союз, как было здорово тогда жить. Но как реконструировать эту утопию, люди не понимают. Ваши герои склонны к ностальгии или они понимают, что старую Югославию и идею социализма вернуть нельзя, как-то нужно действовать по-другому?

– Я надеюсь, что герои нашей истории похожи на ваших, я верю, что они должны быть похожими. Нам всем случилось в Восточной Европе пережить этот переход из несвободы в свободу, из стабильности в нестабильность, может быть, даже из одного языка в другой язык. Мы перешли из какого-то медленного, незыблемого мира в мир, который очень быстрый, который постоянно изменяется. Конечно, это оставляет больше следов в людях, героях наших историй, чем, может быть, на самой системе.

Я приведу как пример свои встречи с Москвой. Я был здесь первый раз 10-12 лет назад. Сегодня я вижу совсем другой город – чистый, никаких бомжей, старых киосков, никаких окурков на улице. Все очень изменилось. Конечно, внешний мир изменился к лучшему, но вопрос, что происходит с нашим внутренним миром. Мы принадлежим к поколению среднего возраста, мы еще хорошо помним прежние времена. И ностальгия не должна нас запутывать, все же социализм – это было закрытое и несвободное пространство. Я не думаю, что мы хотим, чтобы те времена вернулись, мы не должны хотеть жить вне свободы. Вопрос, может быть, этики: можно ли вернуть этику, которую мы знали по тем временам?

– То есть речь идет об этике социализма?

– Этика социализма – это нечто абстрактное, а я имею в виду справедливость, по большому счету. В Европе создается новый левый фронт, который говорит о возвращении социального государства. Мы, люди, которые еще помнят, как это выглядело во время социализма, должны требовать правил социального государства. В мире все быстрее и быстрее теряется общественное благо. Например, школы, образование, здравоохранение, культура. Еще хуже то, что сейчас происходит в Европе с этими новыми стенами, которые строятся на границах европейских стран. С темой миграции, с этими новыми стенами приходит и новый фашизм, поэтому мы должны всеми силами сопротивляться.

– В Словении вы это чувствуете? Лагеря беженцев затронули Словению. Как это выглядело, как общество в это включалось или наоборот, не хотело принимать беженцев? Есть же известная история про венгерскую журналистку, она пнула мужчину, который бежал со своим ребенком, это был большой скандал.

– Когда Венгрия решила закрыть свои границы для беженцев, Сербия, Хорватия и, конечно, Словения, как все в Европе, были в ужасе. Президент Орбан видится в остальных европейских странах, как прототип авторитарного вождя, которого люди здесь больше не хотят. Только позже, когда беженцы пришли в Словению, когда они начали идти через наши границы, мы поступили точно так же, как Орбан, мы начали повторять его действия.

​И это становление нового правого фронта в Европейском союзе. Я тогда вовлекся в эту ситуацию как писатель, как член гражданского сообщества. Колючая проволока, беженцы, цензура – все это ассоциации с временами, которые, как мы думали, никогда не вернутся. Первая моя ассоциация была – Аушвиц, а вторая – Берлинская стена. Когда пришел первый вал беженцев на наши границы, лицо Словении и Европейского союза сохранили гуманитарные работники, гражданские общественные инициативы. Я тогда поехал с другом-фотографом на границу, в пограничные городки, где собиралась большая толпа беженцев, и должен признаться, это было что-то страшное.

Позже государство организовало временные беженские лагеря, а еще позже организовало полулегальный или почти легальный коридор, который вез в закрытых поездах беженцев из Македонии прямо в Германию. Это были абсолютно закрытые вагоны. Словенцы, хорваты, сербы беженцев почти больше не увидели своими глазами. Это, по-моему, большая ошибка, что мы не познакомились со своими новыми соседями.

– Сейчас на территории Словении беженцев не осталось?

– В момент, когда началось обострение беженского кризиса, Словения сразу ужесточила законы о беженцах. За несколько месяцев через Словению прошло больше 500 тысяч беженцев, но убежище попросили приблизительно сто человек, и они его получили. Одновременно в Словении дали больше прав армии, что не случалось с момента отделения Словении от Югославии. Сейчас у армии почти те же права, что у полиции, так что военный может вас арестовать. Это, конечно, путь к милитаризации, к авторитарной стране и к новому возрождению крайне правой линии. Это сюжет, который можно наблюдать в Венгрии, Франции, Германии, Чехии, Дании, Польше. Это новая правая политика.

– Что этому можно противопоставить, как вы видите возможную деконструкцию этого сюжета?

– Я пессимист в этом вопросе, скептик. Можно сказать даже, что мне страшно. Но в то же время нельзя предаваться унынию, терять надежду. Вопрос, есть ли альтернатива, и есть ли это альтернатива демократическая, и еще: кто будет руководить этой альтернативой? Внутри структур власти одного государства этого решить нельзя, это более глобальный вопрос, вопрос глобальной альтернативы, я имею в виду Европейский союз. Если бы Европейский союз смог вернуться к Просвещению, к идеалам свободы, братства, единства, социального государства – это был бы хороший сигнал всему миру, который, по моему мнению, сейчас полностью погружен в войну. Война почти на всех границах вокруг Европейского союза, беженцы едут к нам из Африки, Азии. Я думаю, что Европейский союз никак не должен закрывать свои границы, надо оставить демократическую открытую альтернативу, принять беженцев из военных зон. Конечно, очень важно принять самую резкую, мощную альтернативу, чтобы прекратить эти войны с их жестокостью.

– Душан, а что вы скажете об украинской ситуации и об ассоциативных связях Украины с Европой? Разные страны по-разному голосуют за то, вступать ли в ассоциацию с Украиной и как развивать с ней отношения. У меня такое впечатление, что острота внимания к восточноукраинскому конфликту в Европе упала из-за проблем с беженцами и с тем, что обострились собственные маленькие национализмы.

– Я не могу комментировать ситуацию в Украине, я мало знаю. Украина была большим сюрпризом для Европы. Словения – и Европа – увидели опасность войны очень быстро, Украина – это практически первая такая кризисная точка после падения Берлинской стены. Война на Балканах тоже была недалеко от центра Европы, но Европе так не казалось. Война и мир – это вопросы, которые снова были сформулированы с кризисом на Украине. С Украиной первый раз изменились границы политического поведения в Европейском союзе. Это был сигнал, что с нашей политикой открытости, миролюбивой политикой, может быть, мы уступаем большей силе, и мы проигрываем.

– Меня интересует отношение, что называется, простых людей, общества. Они думают, что Украина – это не наши проблемы, пускай Россия решает эти дела; или все-таки давайте подумаем про Украину как часть Европы?

– Мне трудно ответить, так как это должен быть какой-то общеевропейский ответ. У меня есть мой личный ответ, который рожден балканской ситуацией. На Балканах изменялись границы, а когда меняется граница, меняется сразу этнический состав населения, и это, конечно, рождает многие и многие жертвы. Тот мир, который мы знали и в котором мы жили, подошел к концу. Сейчас, в 2016 году, становится очевидным, что мы живем в эпоху после конца этого мира.

​– Ваш взгляд оптимистическим, конечно, не назовешь.

– Все-таки есть какая-то надежда. Способы, с помощью которых мы пытались разрешать важные для наc проблемы – такие как межнациональные конфликты, война, экономический кризис, финансовый кризис – больше не работают. Если у нас ответа нет, лучше молчать, ждать и думать. Новому миру нужна новая система размышлений.

– Я хотела спросить о вашем романе о Холокосте. Мне кажется, что ваш интерес к Холокосту, связанный, видимо, с семьей, с дедом, перекликается с тем, о чем вы говорите сейчас: это внимание к трагедии.

– Я отвечу на основе собственного опыта, который приобрел, работая в литературе. Литература, поэзия, проза – это не только метафоры. Иногда у поэзии есть дар ясновидения. Я этого боюсь. В 2007 году я написал роман, который рассказывает о Холокосте, рассматривая эту книгу как метафору воспоминаний, памяти о жертвах еврейской трагедии. Оказалось, что многое из этого романа стало былью, реальностью десять лет спустя. Мы снова столкнулись с войной, колючей проволокой, страданиями, беженцами.

В основе этого романа лежит очень личная и очень правдивая история. Я и писал роман как лиричную, интимную историю, словно хотел как-то извиниться за эти злодеяния. Я верю, что такие события в душе каждого человека оставляют метафизические раны, которые потом влияют на нашу жизнь. Этим романом я выплатил долг своим предкам, я как будто был им должен этот роман. Очевидно, интимные истории тоже влияют на мир. Вот что хочу на самом деле сказать: без поэзии мир ничему не научился и не научится. Даже сейчас, когда кажется, что свой долг предкам я оплатил – я плачу его дальше. Поэты должны сохранять этический стандарт: сохрани свой язык, сохрани святую память о мертвых, и помни – человеческие души в нашем мире все еще существуют.