Фильм "Последние дни Ленинграда", который сняла шведка с русскими корнями Мария Ценнстрём, был задуман еще в конце 80-х. Мария Ценнстрём училась во ВГИКЕ у Анатолия Васильева, и мэтр посоветовал ей рассказать в дебютном фильме о себе: как она, почти не зная русского языка, приехала в СССР, где когда-то жила ее мать, уехавшая еще в конце 50-х. Но работа над фильмом растянулась почти на 30 лет.

Мы встретились с Марией Ценнстрём на Роттердамском кинофестивале, где ее фильм участвовал в короткометражном конкурсе, и сразу обнаружили, что у нас много общих знакомых. В конце 80-х шведское консульство в Ленинграде было очень интересным местом: там собирались неофициальные молодые художники, писатели и музыканты – как тогда говорили, "деятели второй культуры". Но персонажи фильма "Последние дни Ленинграда" – люди другого круга: тетя Марии Ценнстрём и другие родственники – старая петербургская интеллигенция.

Мария Ценнстрём рассказывает о фильме и своей семье:

– Я родилась в Швеции, мама – русская, отец – швед. Они встретились в Москве в конце 50-х годов. Он был коммунистом, работал корректором в журнале "Новое время", который на всех языках выходил.

– Это был советский пропагандистский журнал, совсем не то "Новое время", которое выходит сейчас.

– Мама там тоже работала, они встретились. Потом отец вернулся в Швецию, через некоторое время они поженились, но, несмотря на то что отец был коммунистом, а отец мамы был знатным пушкиноведом, ей было трудно уехать. Пришлось ждать два или три года. Они поженились только для того, чтобы она смогла уехать. Она приехала к нему в Стокгольм в конце 50-х, потом родился мой брат в 1961 году, и я родилась чуть позже.

– У вас в доме говорили по-шведски, вы не знали русского совсем?

– Да. Моя мама комплексовала, просто не хотела. Тогда еще двуязычность не была в моде, она хотела стать шведкой, с нами по-русски не говорила. Я выучила язык только в гимназии и потом, когда приехала учиться в Советский Союз.

– Почему вы решили поехать в Ленинград в 80-е годы?

– Это началось с того, что я приехала к своей тете в Ленинград, после гимназии, как раз стоял вопрос, кем быть, где учиться. Я приехала к тете, и была очень сильная встреча с городом, я почувствовала, что этот город может многое мне рассказать о моей маме, о моей семье, обо мне самой. Я просто почувствовала, что хочу там находиться дольше. Увидела много иностранных студентов, решила узнать, как это можно организовать, и приехала в Ленинград учиться. Тогда я еще не знала, что такое кинорежиссер, у меня не было таких мыслей. Мне показалось, что я так много красивого вижу на улицах в тогдашнем Ленинграде, мне хотелось иметь в голове камеру, все это снимать, кому-то рассказать в Швеции. Примерно так родилась мысль о том, чтобы поступать во ВГИК.

– Думаю, с вами жители Ленинграда не согласились бы, потому что им тогда казалось, что все красивое на Западе. И в вашем фильме герои то же самое говорят: все мечтают уехать в Швецию, даже сторонники Нины Андреевой.

– Конечно, так и было. Для меня это была красота, потому что я приехала из страны, где все гладко, все фасады очень прочные. А приехала в страну, где все видно, где у людей нет фасада, все, что у них было в жизни и чего не было, видно на поверхности. Мне это было интересно, но, конечно, потому что я имела возможность приехать и уехать, это частично была экзотика. Тем не менее это был глубокий опыт, потому что я почувствовала глубокую связь с этим городом из-за семейных связей. Во многих диктатурах люди очень открытые, они хотели со мной контактировать, были готовы рассказывать самое сокровенное. Одновременно тетя сработала как ключ, для всех я была не шведка в первую очередь, а родственница, которая оказалась на Западе.

– Думаю, что многие люди к вам относились и с меркантильным интересом. Я помню, как к иностранцам тогда относились, просили достать что-то и привезти, купить в магазине "Березка". Советские люди совсем не стеснялись и просили у малознакомых людей вещи, которые на Западе никто бы не решился просить даже у родственников.

– Конечно, это было, но относительно мало. С ходом времени отворачиваешься от этих людей и ищешь общения с другими.

– Сложно было выучить русский язык?

– Нет, это не было сложно. Потому что у тети не было другого языка, только русский, а у нас было много о чем говорить. То же самое, когда в кого-то влюбляешься, есть сильная мотивация и интерес к тому, чтобы понять человека. Тогда происходит что-то особенное, ты не знаешь слов, но все равно понимаешь, что он говорит, такая глубокая связь. Поэтому я очень быстро выучила язык.

– Ваша героиня говорит в фильме: "Настоящая жизнь здесь, в Ленинграде, но мне здесь нет места". Почему вы решили, что это настоящая жизнь в сравнении со Швецией? Или это просто слова героини, а не ваши размышления?

– У меня на самом деле было ощущение, что настоящая жизнь в России. Это были самые счастливые и самые трудные годы в моей жизни. Я думаю, что всем молодым людям очень полезно учиться в другой стране, потому что перспектива растет. В какой-то мере можно сказать, что я там нашла себя, в какой-то мере встретилась с собой и с любовью к людям. Россия меня обогатила как человека.

– А почему вы не считали Швецию более родной?

– Сейчас уже начинаю считать Швецию такой же родной, но в то время визуальная жизнь в России меня интересовала как рассказчика, она была более интересная в России, чем в Швеции. И до сих пор так. Люди говорят и делают очень интересные вещи, больше, чем в Швеции. Гамма, как жизнь может выглядеть, в России гораздо шире, чем в Швеции. Люди и богаче, и беднее. Мы в Швеции считали, что Советский союз – это такая страна, где ничего невозможно. С одной стороны, это было правильно, а с другой стороны это была страна, где все было возможно, если прийти в правильное место или постучать в правильную дверь, то открывается страна чудес, где очень много интересного могло происходить.

– Почему же вы решили, что вам в этой стране нет места?

– Просто потому, что мне не хотели продлить визу. Меня отчислили и не могли продлить визу. Я вернулась в Швецию окончательно как раз, когда распался Советский Союз. В конце 1991 года мне продлили визу в последний раз. Фильм не был закончен, и мне не хотелось возвращаться. У Васильева было всего три киностудента во ВГИКе – я, Саша Баширов и Валера Родин. Это было перестроечное время, мы ушли от своего старого мастера, хотели создать параллельную мастерскую, просили, чтобы к нам пришел Герман преподавать, Герман не смог. Тогда Васильев нас взял, он тогда работал мастером по работе с актерами у Сергея Соловьева. Он нас взял, у него была маленькая киномастерская во ВГИКе, три студента. Мы были очень недисциплинированные.

– Фильм вы начали снимать еще в 80-е годы?

– Да, он должен был стать сначала моей курсовой, потом дипломной работой. Как ни странно, я считаю, что кино – это очень национальная форма искусства. Киноязык работает со всеми языками народа, символический язык. Во ВГИКе это почти единственная история, которую я могла рассказывать – мои личные отношения с Россией. Но я не могла тогда закончить фильм, только сейчас смогла.

– То есть он почти 30 лет делался?

– Да. Я, конечно, не постоянно над ним работала. Я после съемок не могла его смонтировать, потому что не видела материала и не знала, что я наснимала. Анатолий Васильев сказал, что надо снимать себя и рассказывать прямо в кадр, "это должны быть кадры светлые, ты должна быть в белой рубашке и рассказывать, почему это все для тебя так важно". Я так и сделала. Тем не менее я не смогла смонтировать. После того как я написала свой первый роман, который называется "Советские переживания Катерины", я поняла, что кино снято таким же образом, как мои тексты написаны, то есть фрагменты с присутствующим рассказчиком. И только после этого смогла смонтировать фильм.

– А ваш роман – это та же самая история?

– Это не та же самая история, но в принципе они очень родственные. Роман тоже об одной молодой шведке с русскими корнями, которая учится в советской киношколе.

– Тоже автобиография в своем роде?

– Я его не называю автобиографией, но в принципе я работаю со своими собственными наблюдениями, дневниковообразный такой текст.

– Это единственный ваш фильм, вы больше ничего не снимали?

– До этого во ВГИКе я снимала учебную работу про меня и моего брата, который был художником. Он снят в Швеции, но с русским текстом.

– Ваши книги не переведены на русский язык?

– Первая переведена, но вышла очень маленьким тиражом. Это было сделано к одному фестивалю в Чебоксарах. Там есть группа молодых поэтов, они издали несколько сотен экземпляров.

– Теперь я понимаю, почему вы сказали, что в России все возможно. Удивительно, что в Чебоксарах издают шведские романы!

– Вы не знаете Чебоксары, там очень активная культурная жизнь и группа хороших поэтов. Иногда именно в маленьких городах культурные встречи более живые и с любовью. Я очень уважаю этих литературных деятелей в Чебоксарах.

– В вашем фильме очень много танцуют. Почему?

– Фильм основан на маленьких записях, которые я сделала, когда только что приехала к своим родственникам в Ленинград. Я сделала эту запись после вечера, когда пошла со своей тетей к родственникам, там как раз танцевали. Мне кажется, когда люди танцуют, они очень видны, очень красивы. По людям, когда они танцуют, видно то, что они не хотят показывать. Можно их увидеть очень глубоко. Для меня было главное сделать портрет своих родственников, такая бедная старая интеллигенция. Главное было их портретировать, я очень долго искала лица актеров, там половина профессиональных актеров и половина типажей, а одна молодая девушка – моя настоящая родственница. Мне было важно показать, как это все выглядит и какая атмосфера. Чтобы сделать кино, надо еще сюжет, диалог. Я просто пользовалась записью, которая у меня была.

– Что вам помнится из 80-х в Ленинграде, что самое яркое?

– То, что можно было с кем угодно поговорить на улице – это было абсолютно безопасно, всегда люди рассказывали сокровенные вещи. Сам город, конечно. Прогулки с моей тетей, ее желание мне рассказывать о себе и о происходящем. Люди, как они выглядели. Люди могли носить одежды из почти любого десятилетия ХХ века, очень яркие поверхности, очень много красоты, забытые места какие-то. Такая красота, которой в Швеции не было.

– Но это красота бедности. Они одевались так не потому, что были изысканны, а потому что ничего другого не было.

– От бедности, конечно. От бедности рождаются разные решения. Для киношного человека богатая жизнь не особенно интересна, она одинаковая во всех странах.

– Какие у вас впечатления сейчас от России? Давно вы не были, и многое ли изменилось?

– Я была в Москве летом полтора года назад, а до этого я больше все любила ездить на дачу к тете, проводила каждое лето около месяца около Луги, деревня Заорешье. Я любила это место. Впечатление, что сейчас Россия такая интересная, динамичная, быстро двигающаяся страна, где время просто бежит, на Западе мы просто не успеваем следить. Для меня все уже незнакомо, я не так ориентируюсь. Я только рада, что я сохранила язык. Моим советским опытом уже трудно пользоваться, все для меня новое, интересное, но чужое, я мало знаю. Я пытаюсь общаться в Швеции с русскими, чтобы понять, что происходит сейчас в России. Я, к сожалению, плохо слежу за медиа, за телевидением и не очень много читаю литературы.

– А семейная история закончилась печально, потому что ваша тетя поссорилась с вашей мамой...

– Да, они две одинокие женщины, которые отказываются иметь контакт друг с другом. Это грустно, конечно. Но не так это уникально.

– Ваша тетя не видела фильм?

​– Тетя фильм не видела. Я не уверена, что она захотела бы его видеть. Она была в Москве и немножко пыталась озвучивать, потому что у меня была проблема с планировкой, тогда ей очень не понравилось то, что она увидела. Ей не нравились диалоги. На самом деле это большая проблема. Когда я описывала эту красоту, которая для меня красота в тогдашнем Союзе и России, описывала бедность, люди воспринимали это как оскорбление. Это было несколько раз. Мне это всегда, конечно, больно, особенно с тетей, потому что я ее ужасно люблю, для меня это на самом деле выражение любви. Ей это абсолютно не видно, она это воспринимает как оскорбление.

– Мне показалось, что много от Киры Муратовой в вашем фильме, особенно интонация разговоров.

– Да там было влияние ее. Даже первый план под вдохновением одного плана из "Долгих проводов". Еще повлиял Алексей Герман и ранние фильмы Андрея Кончаловского, особенно "Асино счастье". Муратова была моим кумиром, конечно. Мы еще тогда в 80-е во ВГИКе искали авторское кино, нас учили искать свой персональный язык.

– В 80-е годы в Советском Союзе Бергман был режиссером номер один, все обожали Бергмана. Его любили даже больше, чем в Швеции.

– Я думаю, что да. Всегда легче любить то, что не рядом. Я тоже, когда приехала учиться в Москву, полюбила очень Бергмана. До приезда я к нему относилась равнодушно, а приехав в Россию, стала его очень любить. Тарковского, конечно, тоже все любили во ВГИКе, хотя отрезали его фамилию с постеров, потому что он как раз только что попросил гражданство итальянское.

– Тарковский, можно сказать, немножко шведский режиссер.

– Один фильм снял у нас.

– Вы много написали книг после первого романа?

– Нет, я писатель такой же медленный, как кинорежиссер. У меня две книги всего, первая "Советские переживания Катерины", я ее писала 7 лет, вторая называется "Как может выглядеть жизнь, когда в ней недостаточно любви?", я ее тоже писала 8 лет. Сейчас я пишу о своем отце. Я думала, эта книга пойдет быстрее, но она, видимо, тоже будет 8 лет писаться.

– Вы себя считаете русской, русской шведкой или просто шведкой?

– Я себя чувствую шведкой с русскими корнями. Для меня очень важно, что у меня корни в России. Во время учебы в Москве я иногда себя чувствовала неполноценной шведкой и тоже не русской, у меня нет полноценной идентификации. Сейчас я чувствую, что у меня богатое наследство, чувствую себя полноценной шведкой и еще с богатой второй страной.