"Ромас, Томас и Иосиф". Съемки документального фильма с таким названием закончила в Вильнюсе московский режиссер Лилия Вьюгина. Речь идет об Иосифе Бродском и его литовских друзьях Ромасе Катилюсе и Томасе Венцлове.

Документальных фильмов об Иосифе Бродском снято более тридцати. Но этот – первый о литовском периоде его жизни. Впрочем, "роман с Литвой" у поэта продолжался с первого свидания в 1966 году и до конца жизни, все 30 лет, отмеренные ему с того момента. Бродский не раз гостил в Вильнюсе у супругов Ромаса и Эльмиры Катилюсов, а когда эмигрировал из СССР, часто писал им. Одно из признаний: "Поездки в Литву превратились для меня в функцию организма, от которой трудно отвыкать и которую трудно заменить".

Эту "функцию" друзья определили как любовь. Бродский любил Литву, ему нравился Вильнюс с его своеобразием, неспешным укладом жизни, отличающимся – от тогдашнего ленинградского – духом. И конечно, с его неповторимым архитектурным обликом. Знатоки утверждают, что влияние на поэта выразительности силуэтов местных храмов, их гулкой мощи – аскетичной графики величественной готики и богатой полифоничности вильнюсского барокко – можно явственно почувствовать в его стихах той поры. Он сам не раз говорил, что стилю как таковому учился у архитектуры.

Ленинградская неустроенность после ссылки и драма в личной жизни – эти раны в Литве поэту залечивать удавалось. Лирик легко сошелся с физиком: Бродский мог часами выкладывать душу Катилюсу. Нынче Ромаса уже нет в живых, а на его доме, куда приезжал Бродский, теперь мемориальная доска. Совпадение: эта улочка в Старом Вильнюсе называется Liejyklos (Литейная), и в Ленинграде Бродский жил на Литейном.

Второе имя в названии фильма – это про Томаса Венцлову, литовского поэта и переводчика, дружившего с Бродским и в эмиграции. Пригласившего Иосифа на свое венчание в США, эти уникальные кадры есть в картине.

Для режиссера и сценариста фильма Лилии Вьюгиной эта работа – еще и дело личное: давно москвичка, она родилась в Вильнюсе. "Бродский здесь встретил людей, непохожих по менталитету на тех, с кем он общался до этого. Ощущение от местной архитектуры, от этого – другого – общения на него очень повлияло. И я его прекрасно понимаю: когда попала в Москву, училась во ВГИКе, для меня это был шок, потому что в Литве все-таки уклад жизни другой.

Есть у меня и личные совпадения. Я в Вильнюсе родилась на улице, которая соседствует с улицей Лейиклос, где останавливался Бродский. А моя мама в Ленинграде жила с ним в одном дворе. У Бродского есть фотографии, сделанные на фоне любимого им Преображенского собора на Литейном. Он там фотографировался сызмальства, есть снимки, где он мальчиком со своей мамой, еще – с друзьями. Последнее фото – вместе с Томасом Венцловой – сделано тоже там. Есть портрет моей мамы на фоне цепей Преображенского собора, а рядом какой-то мальчик в кепочке. Мне так хотелось, чтобы это был Бродский! Но сопоставив даты, поняла, что он в тот момент был старше.

Я думаю, что поэт постигал Запад, проникал и понимал его с помощью Литвы, она дала этому большой толчок. Расскажу о важном событии в его судьбе, показывающем, насколько на него влиял Ромас Катилюс. Бродскому предложили тогда издать сборник стихов – этим, кажется, занимался Евтушенко. В 1968 году за границей вышел первый сборник Бродского, основанный на его рукописях. Власти тогда засуетились: как это, за границей есть, а у нас ничего нет? Дело завертелось. Чтобы этот сборник быстрее прошел все согласования, предложили начать его "локомотивом", то есть стихотворением, посвященным Ленину, партии и т. п. Посвящение Ленину, думаю, Бродский вряд ли стал писать, но у него было стихотворение, которое даже нравилось Ахматовой, под названием "Народ". Однако Катилюс ему сказал: "Ни в коем случае нельзя вступать в соглашения с этой властью! Вступишь – все, конец". Бродский его послушал, сборник не вышел. И может, это событие определило дальнейшую судьбу поэта, которого не печатали, – уехать в эмиграцию".

Еще один литовский приятель Бродского – Пранас Моркус – считает, что его стране с появлением здесь поэта повезло. "Мы показывали ему, – вспоминает Моркус, – лучшее, что нас окружало: город Вильнюс, украшавший собой, естественно, и нас. Мы водили его по путаным дворам и переходам, но он, казалось, присутствовал лишь отчасти, высматривая нужное для себя. Приметил в заросших руинах котенка, взял на руки, понес, стал гладить, невольно обнажая тоску по нежности, которой поэты – чем они больше, тем чаще – обделены.

Однажды мы повезли Бродского в Судярве, в костел с исключительными акустическими свойствами, но больше всего его манила туда возможность доверительной, с глазу на глаз, беседы с духовником.

​

Ну и Литва в те приезды не осталась обделенной: Бродский – первый из русских творцов, внимательно прислушавшийся к нашему безмолвию и нечто существенное в нем разгадавший. Как будто взял целую страну, словно того котенка, прижал к груди и погладил".

Лилия Вьюгина – об удивительных находках в ходе работы над фильмом: "Нашему продюсеру удалось найти на польском радио запись воспоминаний того самого ксендза Адольфа Трусевича, монаха-миссионера из Судярве. Бродский сначала задавал ему общие вопросы о Боге, он, действительно, впервые беседовал со священником, тем более с католическим. Потом попросил, чтобы друзья оставили их наедине. Трусевич никогда бы не выдал тайну исповеди. Там была не исповедь, а просто разговор, которым этот монах решил поделиться в 1992 году. Это были воспоминания человека, а не священника.

Еще в фильме есть эксклюзивные вещи, которые вообще на экране впервые. Например, венчание Томаса Венцловы в Америке, во время которого присутствовал Бродский. И главное, впервые прозвучит запись голоса Бродского, когда он читает "Литовский дивертисмент". У нас вообще в фильме стихи читает только он сам. Именно этой его записи с Дивертисментом в открытых источниках не было. Ее передали Литовскому радио из архива "Голоса Америки".

Конечно, прежде чем приступать к работе, я основательно готовилась, перечитала массу книг, в том числе и Ромаса Катилюса и Якова Клоца. В своем фильме мы начинаем, что называется, от печки – как Бродский вообще попал в Литву. Об этом рассказывает Людмила Сергеева, первая жена Андрея Сергеева, переводчика и поэта, оказавшего большое влияние на Бродского. В частности, почему он стал переводить? Потому что Сергеев переводил. Почему Бродский стал писать по-английски? Был пример Сергеева.

Андрей Сергеев происходил из поэтической среды выпускников Института иностранных языков имени Тореза. Это Валентин Хромов, Леонид Чертков, Галина Андреева, Михаил Шатров. И Станислав Красовицкий – которого Бродский называл одним из своих учителей – удивительная фигура в литературе ХХ века. Вот откуда идет влияние на Бродского по московской линии. Питерская линия – это Ахматова и ее окружение.

А Литва… Людмила и Андрей Сергеевы однажды в Паланге познакомились с Томасом Венцловой. Тогдашняя жена Томаса Марина Кедрова была сокурсницей Людмилы. Позже Андрей Сергеев, однажды говоря из Вильнюса по телефону с Бродским, который находился в Ленинграде, прикрыв трубку рукой, сказал Катилюсу: Иосифу плохо. Тогда Ромас Катилюс, уже знавший, кто такой Бродский, сказал: пусть едет к нам!"

Вот как Ромас Катилюс в 2006 году вспоминал о том периоде. "Андрей Сергеев в те времена, как и многие литераторы, занимавшиеся переводами, писал стихи. Он знал Иосифа еще до ссылки. Сергеевы тогда каждое лето приезжали в Палангу, полюбили Литву. А познакомил нас тогда на взморье Томас Венцлова, все мы подружились. Сергеевы были уверены, что в Литве Иосифу тоже будет хорошо. Так что он попал сюда не случайно. Тем более к тому времени мы уже знали его стихи, которые до нас доходили в рукописном или машинописном виде.

Когда Иосиф первый раз приехал в Литву, он остановился у нас. Всю ночь мы проговорили с ним на личные темы. Ему это нужно было! У него всегда было сложно с личными делами. С первого момента между нами возникло доверие, дружеская близость. К тому же для него это тогда было не то что "окно в Европу", но все же другая жизнь. Не стоит тут и преувеличивать, ведь тогдашний быт в Литве не слишком уж отличался от ленинградского. Но тем не менее тогда мы все были очень чувствительны к деталям в этом смысле, и отличие здешней жизни, литовского духа Бродский ощущал.

Андрей Сергеев вызвал его в Вильнюс, потому что волновался за его эмоциональное состояние. Казалось, что в Ленинграде он не мог приспособиться к жизни после возвращения из ссылки. Бродскому тогда, в 1966 году, было неясно, что будет дальше, как вести себя, как власти себя поведут. Попав в нашу спокойную среду, он сразу почувствовал себя лучше.

У Иосифа был, кроме прочего, талант распознавания сути людей. Он сразу понимал, что за человек перед ним. Например, ему сходу кто-то не нравился. Мы с Элей удивлялись: Иосиф, ну что ты так к нему? А позже выяснялось, что человек тот действительно нехороший. То есть подтверждалась эта его интуиция, людей наперед понимал. Там, где было ему что-то чуждо – отходил. А если с первого момента чувствовал, что это его человек, – все! С первого дня могли быть дружеские, весьма доверительные отношения".

Чтобы представить сложное эмоциональное состояние Бродского после ссылки, которое усугубила и личная драма – разрыв с Марианной Басмановой, – обратимся к фактам, этому предшествующим.

1963 год. В газете "Вечерний Ленинград" появляется статья "Окололитературный трутень". Ее авторы клеймили Бродского за "паразитический образ жизни", это было началом преследования. В 1964-м газета опубликовала подборку писем с требованиями читателей "наказать тунеядца Бродского". Уже через пять дней его арестовывают. 14 февраля у Иосифа случился в камере первый сердечный приступ. С этого момента он всю жизнь страдал стенокардией. Через четыре дня после приступа суд постановил направить Бродского на принудительную судебно-психиатрическую экспертизу в Психиатрическую больницу №2 в Ленинграде. Позже он напишет: "Это было худшее время в моей жизни". Заключение экспертизы гласило: трудоспособен.

13 марта 1964 года Бродский был приговорен к максимально возможному по Указу о тунеядстве наказанию – пяти годам принудительного труда – и был сослан под конвоем в Архангельскую область, в деревню Норинская.

Вместо пяти лет он провел в ссылке полтора года, был освобожден досрочно. Получил разрешение вернуться в Ленинград.

"Какую биографию делают нашему рыжему!" – говорила Анна Ахматова в разгар кампании против Бродского, видя, как его наделяют мученическим ореолом. Некоторые считают, что эти гонения вообще стали одним из толчков к развитию правозащитного движения в СССР. При этом сам Бродский ничего такого не думал, относился к истории с судом и ссылкой философски и просил ее не драматизировать.

Что касается дружеской для Бродского атмосферы в Литве, позже литератор Сергеев скажет: "От друзей Иосиф почти ничего не требовал, даже не всегда искал понимания. Просто хотел, чтобы его не предавали. Среди вильнюсского круга он нашел именно таких друзей, преданных".

"Его в Ленинграде, – вспоминал Ромас Катилюс, – после ссылки периодически вызывали на допросы. По рассказу Иосифа, везет его как-то один гэбэшник в Большом доме на лифте вверх, он этого лейтенанта спрашивает: а правда, что Берию здесь застрелили? Иосифа, как и нас, потряс ответ: стали бы из-за такой мрази пачкать лифт! Мы тогда это обсуждали: весь ужас и цинизм состоял в том, что лейтенант говорил не в переносном, а в прямом смысле.

Это, пожалуй, единственный случай, когда Иосиф вспомнил о тех делах. И о суде он нехотя рассказывал. Может быть потому, что ему наверняка было там очень трудно. Думаю, он в те времена был просто на грани".

И вот – Вильнюс… Катилюс в интервью изданию "Литовский курьер" рассказывал следующее: "Однажды, гуляя с Иосифом по Старому городу, мы попали во двор Доминиканского монастыря. Монахи там давно не жили, были обыкновенные квартиры. Иосифу так все понравилось, что он захотел срочно снять комнату. По-видимому, это было связано с тем, что ему иногда было нужно оставаться одному. Он постучался в одну из дверей, ответили, что комнаты не сдаются. Позже он приходил в этот двор еще раз.

Конечно, мы ходили и в Костел святой Анны. Весь Старый город был для него привлекательным. Старые улицы мы обошли по многу раз".

Ромаса Катилюса не стало в 2014-м.

По словам Томаса Венцловы, приезд Иосифа Бродского в Литву замечателен тем, что он дал несколько важных стихотворений, которые входят в число его классических вещей, – "Литовский дивертисмент", "Литовский ноктюрн", "Коньяк в графине цвета янтаря". "После того как он вернулся из ссылки в Ленинград, оказался в довольно сложных личных обстоятельствах. Да и сама атмосфера тогдашняя на него сильно давила. С тех пор это литовское знакомство продолжалось у него 30 лет.

Я, как и Бродский, эмигрировал, потом мы с ним встречались в Нью-Йорке и других местах. Но он всегда помнил литовских друзей. Иногда писал. Литва была одной из стран, которые он любил".

DOMINIKANAJ Сверни с проезжей части в полу- слепой проулок и, войдя в костел, пустой об эту пору, сядь на скамью и, погодя, в ушную раковину Бога, закрытую для шума дня, шепни всего четыре слога: – Прости меня. (Иосиф Бродский, "Литовский дивертисмент", 1971)

Режиссер Лилия Вьюгина: "Литва была для Бродского первым опытом заграничным. Глотком свежего воздуха. Это такая среда, с помощью которой он смог пощупать другую жизнь. И может быть, это сыграло свою роль в его решении эмигрировать. Думаю, что все равно то, что вокруг него тогда закручивалось, могло вывести опять в тюрьму. Или все-таки на свободу. Катилюс рассказывал: он приходил успокаивать родителей Бродского в тот вечер, когда стало известно, что ему дают визу на выезд, и сказал им: "Это не конец, это выход для него!" И будущее показало, что это был выход в другую жизнь.

…В нашем фильме мы успели снять дом Людмилы Сергеевой на Малой Филевской улице в Москве. Она стоит в пустой квартире, где у них останавливался Бродский, и говорит: все будет снесено. Эти пустые комнаты – в Москве, в Петербурге, в Вильнюсе – будут преследовать зрителя в течение всего фильма. Правда, в Вильнюсе, на улице Лейиклос комната не пустая, там стулья, потому что сейчас там ресторан. Но все эти комнаты – без Бродского. Фильм заканчивается тем, что дом, где жили Сергеевы, сносится. Остается разгромленное здание, полное пепелище. Символ того, что надо беречь воспоминания. И людей, которые могут их нести.

– Вы начали разговор со скептического замечания, что ваш фильм – для узкого круга все еще интересующихся Бродским.

– Он для публики интернациональной – там звучит русская и литовская речь – но действительно, для достаточно узкого круга. Я отдаю себе в этом отчет. Тут как-то на Первом телеканале прошел модненький такой, красивый фильм "Бродский не поэт". То есть сразу это заявили. По-моему, это "желтуха". Можно было бы, например, назвать фильм "Донжуанский список Бродского". Который, кстати, он вел. Как видим, привлекают интерес к Бродскому разными способами.

– Вас лично что особенно зацепило во время работы?

– Меня поразила найденная аудиозапись того самого ксендза в Судярве. Ее делали в костеле, эхо разносилось. Мистическая вещь! Он не рассказывал, а будто проповедь читал.

Интересно, что Бродский через год после первой поездки, приехал туда снова с девушкой, которая оказалась дочерью профессора музыки из Петербурга. Это была Анастасия Брауде. Она живет сейчас в Голландии. Я ее нашла! Мы эту органистку долго уговаривали поучаствовать в фильме. К сожалению, не получилось, она не согласилась.

Вообще, история посещения Бродским Литвы связана с Мариной Басмановой, с его историей любви. Он здесь приходил в себя после драматичных событий в жизни. Нужно было совершенно сменить обстановку, посоветоваться с друзьями. Такими тактичными, достаточно отстраненными. Но очень его любящими".

Для Тересы Рожановской из независимой литовской продюсерской компании Ketvirta Versija фильм "Ромас, Томас и Иосиф" – не первое обращение к этим людям и событиям: "Для меня это – вторая серия. Несколько лет назад мы с Юозасом Явайтисом делали кино про Чеслава Милоша. Та троица – Венцлова, Милош и Бродский – была известна давно. И тот фильм был про любовь Милоша к литовцам и литовцев – к Милошу. Сейчас фильм – про любовь Бродского к Литве и литовцев к Бродскому. Для меня самое большое открытие – вот эта невероятная связь. Бродского с Катилюсом и Венцловой. Человечность и важность этой связи. Для Бродского прежде всего.

Фильм постараемся показать, кроме Литвы, и в России. Эта тема – очень литовская. Посмотрим, насколько она будет близка российскому зрителю. Вышлем и на фестиваль телевизионного кино. Наш прежний фильм о Милоше открывал фестиваль "Литература и кино" в университете Беркли в Сан-Франциско. Я думаю, новый фильм пройдет дорогу по университетам, где есть кафедры русского языка, где есть память о Бродском

– В вашей ленте много грустных кадров: разрушаются здания, уходят люди, их воспоминания. Пустые комнаты. Или в них шумит уже совсем другое. От прошлого остаются только крупицы памяти. А в жизни уже все ушло?

– Говоря философски, так и должно быть. Главное, насколько мы сумеем эту память зафиксировать, чтобы передать дальше. Сейчас молодое поколение трудно заинтересовать. Но мы должны стараться сохранить культуру. И делать это без тоски, со светлым чувством. Я очень хорошо чувствую русскую культуру. Закончила польскую школу, но русская литература очень большое влияние на меня оказала. И то время, когда здесь был Бродский, я очень хорошо помню. Для него, как и для многих тогда, Литва и вся Прибалтика были первым выходом на Запад. Ему тут нравилось.

– Однажды я спросила Ромаса Катилюса: так за что же Бродский любил Литву? Он ответил: здесь главное слово – любил.

– После нашего разговора с его супругой Элей Катилене, после того как мы узнали их общую историю, ответ тут один: это всегда люди. Это были и есть чудесные люди! Когда с ними пообщаешься, сразу понимаешь Бродского. Он нашел здесь отдохновение и сочувствие. Нашел здесь своих людей. Это точно хорошая история настоящей любви. Потому что было много дружеского, человеческого тепла".