Однажды сотрудница Исторического музея, поясняя, что на пресс-показ будут пускать не с главного, а со служебного подъезда, сказала мне: "Не перепутай, вход под хвостом у коня". Имелся в виду памятник маршалу Жукову на Манежной площади. Мало того, что те, кто хоть раз в жизни видели живую лошадь, недоумевают, отчего у этого бронзового коня передние ноги неестественно прямые и вообще лишены коленных суставов, так еще и вид сзади неприлично комичен. Поскольку памятник вплотную притиснут к корпусу музея, для обозрения нет иного места, кроме как оказаться "под хвостом".
В Москве постоянно появляются новые скульптуры. Их авторы как сговорились: с иных ракурсов на памятники лучше не смотреть. Кроме того, сплошь и рядом масштабы монументов вступают в противоречие с окружающей городской средой. К примеру, "Князь Владимир", который визуально задавил Дом Пашкова. Во всяком случае, если вздумаешь взглянуть на творение Салавата Щербакова со стороны Александровского сада. Через год после установки скульптуры крестителя Руси плодовитый ваятель обогатил город угрюмым памятником человеку и автомату Калашникову.
Как правило, новые московские памятники невыносимо серьезные и помпезные. Удивительно, но такая печать лежит даже на садово-парковой скульптуре, с которой вроде бы и спрос должен быть другой, нежели с монумента в честь вождя.
Истоки этого искусствовед, заведующий отделом Новейших течений Третьяковской галереи Кирилл Светляков видит в далеком 1918 году:
– Мы с вами прекрасно знаем, что те скульптуры, которые сейчас появляются в Москве и в других городах, на самом деле ведут свое начало от ленинского плана монументальной пропаганды. Хотя герои этой пропаганды сменились, но план этот работает с конца десятых годов нашего века. Отношение людей к скульптуре как к чему-то, что находится над ними, что спущено вниз и владеет пространством, в общем-то, не меняется. Парадигма "скульптура – власть" очень актуальна.
Справедливости ради, надо сказать, что самые первые вещи, созданные в рамках плана монументальной пропаганды, обладали определенными достоинствами. Их авторы занимались поиском нового пластического языка, создавали новую символику. Правда, мало что из этих работ дожило до наших дней. Разве что несколько небольших барельефов, вмурованных в стены домов. Ну а обслуживающая идеологию власти скульптура, чем дальше, тем больше выхолащивалась.
Кирилл Светляков убежден, что города нуждаются в скульптуре. Причем стоит отъехать от Москвы, как увидишь другую крайность:
– Я недавно проезжал через город Мытищи. Там есть памятник канализации, есть памятник аэродрому в виде самолетов. Есть памятник чаепитию в Мытищах – это гигантский самовар. Если очень напрячься, он и за поп-арт сойдет, поскольку это еще и фонтан. Такие нонсенсы доказывают, что скульптура как некое "означивание" пространства, как некая связь между человеком и городом или даже человеком и районом, необходима жителям. Им необходимо как-то себя связать с местом, идентифицировать.
Другое дело, что те объекты, которые появляются, курьезные. Они даже не ассоциируются у жителей с искусством. В общем, их принимают, и вокруг них возникает фольклор, но у всего этого нет никакой эстетической направленности. Так что, по большому счету, жители города, нуждающиеся в скульптурах, их не получают.
Кирилл Светляков – куратор проходящей сейчас в Третьяковской галерее выставки "Дыхание скульптуры". На ней впервые в России так полно показывают работы живущего в Германии скульптора Вадима Космачева. Последние десять лет Космачев занимается кинетическими скульптурами, так что о его произведениях можно сказать – они и вправду дышащие. Эти объекты способны меняться под воздействием ветра, дождя и даже поведения зрителей. Иными словами, подобно органической материи, они откликаются на свою среду обитания.
Самый впечатляющий экспонат выставки называется "Квадрат движения". Это переосмысление "Черного квадрата" Малевича, перевод его в трехмерную форму. Разделенные на треугольные сегменты плоскости покрыты солнечными батареями. Полученное электричество приводит отдельные части скульптуры в движение. Квадрат Космачева то складывается, то медленно возвращается в исходное положение. Можно сказать, он дышит. Или пульсирует. Поскольку плоскости зеркальные, на выставке в них одна за другой отражаются и преломляются части экспозиции. Если бы, как было задумано автором, эту его работу установили в одном из московских парков, "Квадрат движения" реагировал бы на жизнь города. Не случилось.
Одновременно с выставкой Вадима Космачева в Москву из Лондона привезли еще одну альтернативную по отношению к монументальной пропаганде скульптуру. Рядом с башней "Федерация" Международного делового центра "Москва-Сити" установили работу с интригующим названием "Врата многогранности". Я сразу же поспешила посмотреть на это составленное из множества полусфер облако, узнав, что автор скульптуры – Юнус Сафардиар.
Это имя запомнилось с того момента, как несколько лет назад я впервые увидела в новосибирском аэропорту Толмачево "Покорение Сибири" Сафардиара.
Его бронзовый всадник на обезумевшем коне замурован в блоки прозрачного полимера. Для зрителя эта скульптура как мираж. Изображение бликует, двоится. Нет ни одной точки, с которой сложную композицию можно разглядеть полностью. Чтобы составить о ней представление, прочитать ее содержание, надо медленно, очень медленно обойти вокруг. Только тогда обнаружишь, как меняется Ермак, несущийся навстречу гигантской прозрачной личине. При одном ракурсе герой еще жив, это еще воин с поднятым вверх мечом. Правда, от меча остался обломок, а лицо искажено ужасом. Но стоит сделать шаг в сторону, как обнаружишь, что покоритель Сибири мертв, причем мертв очень давно. Нет руки – остались только фрагментарные блестки кольчуги. С головой произошли жуткие трансформации. Она сплюснута до состояния маски. Этот Ермак внутри прозрачного полимера подобен тем самым алтайским мумиям, которых археологи находят в линзах льда на плато Укок.
Как сообщает Юнус Сафардиар, в Москве вскоре появится еще одна его работа:
– Ее уже устанавливают в башне "Федерация". Скульптура называется "В поисках бессмертия". Это очень большая по размеру работа, она такая полукинетическая, то есть там свет двигается. Она сделана из отполированной нержавеющей стали и кибергласа. Мы хотим открыть ее в сентябре, может быть, в октябре.
– Она будет внутри здания?
– Да, внутри. Для этого же здания я делаю еще одну работу, но мы ее установим в следующем году. Она будет висячей, 30 метров высотой. Частью этой композиции станут большие экраны, и я хочу пустить свои фильмы, я ведь еще делаю фильмы.
– Ну а пока в "Москва-Сити" можно увидеть только ваши "Врата многогранности". Что означает это название?
– Вы знаете, это ведь моя давняя вещь. Я ее делал для большой выставки, которая проходила у нас в Лондоне, в Королевском парке. Это же парковая, а не урбанистическая скульптура. Представляете парки в Британии? Они очень ухоженные, красивые, газоны везде. Вот я и сделал скульптуру в виде облака. Оно как будто плавает, и это все в нем отражается. Почти год эта работа стояла в Лондоне, потом ее отправили в Германию. Там она тоже стояла в парке, года три, наверное.
Так вот, вы спросили, почему она называется "Врата многогранности". Потому что это приглашение в мир, где много всего. Каждый шар на этой работе отражает пространство. Если вы будете мимо проходить, ваше отражение будет в каждом шаре.
– Действительно, я обратила на это внимание. Был дождливый день, и там отражались машины, которые рассекают лужи, отражались люди под зонтиками – вся эта суета Делового центра.
– Причем каждый шар отражает мир по-своему. Скульптура снаружи отражает реальный мир. Но если вы подойдете поближе, то обнаружите, что внутренние шары отражают перевернутый мир.
– Вы уже давно, лет тридцать, живете в Лондоне, но ведь и район "Москва-Сити" со всеми этими башнями – не чужое для вас место?
– Да, конечно, я там был! Я не только там бывал, но когда-то очень хорошо знал автора этого проекта архитектора Бориса Тхора. Мне было лет двадцать с небольшим. Он приходил ко мне в студию в Лондоне, показывал какие-то разработки, и кое в чем я участвовал. Даже делал стеклянный макет этого Сити, который стоял в помещении и на Краснопресненской набережной. В то время еще ни одного здания не было построено.
– Хоть вы и сказали, что "Врата многогранности" изначально были предназначены для открытого паркового пространства, но они и в окружение современной архитектуры вписались органично. Однако мне кажется, что, если бы такая работа появилась где-нибудь в другом районе, не таком урбанистическом, горожане на нее реагировали бы совершенно по-другому. Не секрет, что в Москве засилье совсем другого рода скульптур. Они выдержаны в стилистике 50-х годов прошлого века, только качеством похуже.
– Вы имеете в виду памятники?
– И памятники, и более камерные вещи. Как вам кажется, возможны ли работы, подобные вашей, в Москве совсем в других местах?
– Конечно, возможны! Обязательно! Мне вот сейчас предложили сделать скульптуру в районе Коломенского. Правда, в силу занятости я еще не знаю точно, у меня это получится или нет. Но я не отказался. А в этом месте сейчас строятся гигантские новые здания. Расположенный там завод "Станкостроитель" уходит из Москвы, переезжает в другое место, а на освобождающейся территории будет огромный жилой комплекс. Там потрясающие места около Москвы-реки. Микрорайон строится прямо на берегу. Вдоль набережной будет бульвар три километра длиной. Вокруг – дома, парковки, детские сады, школы, рестораны, кафе. Девелоперы предложили мне сделать какие-нибудь урбанистические скульптуры. Чтобы они были разноцветными, покрашенными в разные яркие цвета. Там и дома такие строятся, с яркими стенами. От завода остаются старые железные станки. Мне сказали: "Они все равно пойдут на лом. Сделай из деталей этих станков какие-нибудь урбанистические скульптуры". Можно красиво сделать!
– Однако и "Москва-Сити", и то, о чем вы сейчас рассказали про Коломенское, – это новая, футуристическая застройка. А вот рядом с Кремлем устанавливают совсем другого рода памятники.
– Я видел – Владимиру!
– Да, и памятник князю Владимиру, и целый парк зверюшек Церетели около Александровского сада. А совсем недавно на Садовом кольце открыли памятник Калашникову. Получается, что в более старых, более обжитых районах почему-то процветают исключительного такого рода работы. Они гармонируют с этой средой? Работы в вашей стилистике возможны в историческом центре или, скажем, рядом со сталинской архитектурой?
– Конечно, возможны! Возможно все. Среда же не живет в отрыве от людей, люди делают среду. Если люди захотят такого плана скульптуры, они появятся. Мне кажется, и такие скульптуры, о которых вы говорите, должны быть. Разные должны быть. Вот я живу в Лондоне, и иногда идешь – тоже много смешного. В Москве еще памятники добротно сделаны, а здесь вообще смешные! Думаешь, кто же его поставил? Я когда в Лондон приехал, сразу не смог привыкнуть. Все-таки я приехал из Советского Союза, у нас капитально, добротно делали, а здесь просто смеяться хочется. Но они стоят, и никто не возмущается. Разные должны быть скульптуры. Это же все делается для людей, правильно?
– Правильно. Но боюсь, что у части населения от низкокачественных вещей вкус портится, а часть населения возмущается, но ее никто не слушает.
– Ну что же, низкокачественные вещи уходят со временем. Это всегда так было. Когда мы думаем о том, что в Риме, например, стоят исключительно шедевры, надо помнить, что это же сотая часть от того, что было создано в прошлые века. Все плохое, что было, ушло. Со временем люди просто потихонечку уберут это, и останется то, что останется. Не все же сразу. Надо немножко легче к таким вещам относиться, мне кажется. Не на штыки поднимать.
– Хотелось бы верить, но я с трудом представляю, что в обозримом будущем может исчезнуть, допустим, церетелевский "Петр Первый".
– Ну, это был отклик на зов времени. Время такое было, люди были такие, мысли были такие в головах. Это такой памятник времени. Не Петру, а времени. Что тут скажешь, поставили, и теперь, наверное, еще больше денег нужно потратить, чтобы его убрать. Пусть стоит, – говорит Юнус Сафардиар.
