- Тюрьма – вечный сюжет русской жизни и русской литературы, от протопопа Аввакума до Шаламова, от Достоевского до Солженицына.
- В России никто не заинтересован в исправлении преступников, и многие из них, освободившись, вскоре снова возвращаются в тюрьмы.
- В стране существует бессмысленный, не производящий никакого общественного блага репрессивный аппарат, который россияне содержат за свои деньги.
- Смысл существования самой российской правоохранительной системы заключается в воспроизводстве самой себя.
Сергей Медведев: Одним из архетипов русской жизни, так же как и русской литературы, является тюрьма – от протопопа Аввакума до Варлама Шаламова, от Александра Солженицына до Федора Достоевского. Тюрьма – один из главных сюжетов российской жизни, российского подсознания. Блатной шансон, каторжные песни – все это часть огромного мира русской культуры. Подробности в сюжете нашего корреспондента.
Корреспондент: "Шмон", "малява", "ништяк", "крытка" – слова, давно известные любому русскому человеку. Новые законы и обычаи, которые вынужден принимать человек при попадании в места не столь отдаленные, уже, к сожалению, не являются каким-то новшеством для нескольких поколений этой страны. Неписаные правила жизни за проволокой, знакомые всем и, более того, возведенные в абсолют, плотно укоренились в сознании людей.
В местах заключения грань между публичной и частной жизнью человека стирается, а стадный инстинкт превалирует над отношениями между людьми, принятыми в обществе вне казенных учреждений. Ежегодно порядка 300 тысяч заключенных выходят на свободу, и статистика показывает, что больше половины людей не могут адаптироваться к жизни на воле и возвращаются обратно в колонии.
Тюремная тема – одна из главных в русской культуре. И сегодня она по-прежнему не дает покоя людям, так как черта, отделяющая простого человека от тюрьмы, необычайно тонка.
Сергей Медведев: У нас в гостях "Человек сидящий" – таково название книги, лежащей передо мной. Ее автор – Алексей Федяров, который в своей деятельности сочетает три ипостаси – он был и прокурором, и заключенным, а ныне правозащитник, глава юридического департамента "Руси сидящей". Второй наш гость – Сергей Охотин, юрист, занимающийся защитой прав заключенных.
Алексей, вы себя чувствуете вписанным в эту традицию Достоевского, Солженицына, Шаламова? Их книги, их подход к тюрьме оказал влияние на ваши тюремные рассказы?
Алексей Федяров: Конечно. Я бы еще вписал в этот ряд Довлатова с его сборником рассказов "Зона".
Сергей Медведев: Сергей, у вас похожий опыт: как я понимаю, вы провели семь лет в СИЗО, прежде чем добились оправдательного приговора. Как меняется человек в тюрьме?
Молодым людям и женщинам тюремный опыт однозначно противопоказан
Сергей Охотин: Взрослому состоявшемуся мужчине, наверное, несложно пробыть в таких условиях год, два, может быть, это даже и полезно – остановиться, приобрести опыт, посмотреть, как работает эта система. Это бесценный любопытный опыт. Разумеется, молодым людям и женщинам тюремный опыт однозначно противопоказан. Более длительные сроки заключения все-таки, наверное, в значительной степени десоциализируют людей, и возрастает опасность, что в дальнейшем они не вернутся в общество.
Сергей Медведев: С одной стороны, шаламовское высказывание о том, что тюрьма – это проклятие, опыт, которого любой человек должен быть лишен, но это, скажем, ГУЛАГ, "колымский белый ад". С другой стороны, Солженицын говорит что-то похожее на то, что сейчас произнес Сергей: что это некий и позитивный опыт.
Алексей Федяров: Опыт всегда нужен, другое дело, насколько критически приобретение самого этого опыта влияет на твою жизнь в моменте и после того, как этот опыт закончится. Это опыт выживания, преодоления. В любом случае он меняет характер, формирует личность. Но нужен ли он обязательно? Нет, конечно. Может ли он сломать? Да, может – любого, все зависит только от степени воздействия на тебя этого опыта. Конечно, благословением тюрьму я ни для кого назвать не могу, но человек, который может оказывать влияние на судьбы других людей (будь это прокурор, судья, сотрудник полиции, адвокат или правозащитник), в любом случае должен хотя бы представлять, что там происходит.
Сергей Охотин: Чем уникальна возможность, которую получаешь, находясь там? Это время, которое можно посвятить обдумыванию какого-либо вопроса или задачи. Ведь в современном мире мы все делаем на бегу, невозможно выйти из информационного потока. А там возможна уникальная роскошь – посвятить размышлению над какой-то проблемой сотни, тысячи часов.
Сергей Медведев: Вы увидели ту фундаментальную несправедливость, на которой стоит вся эта система, и сейчас хотите хотя бы частично справиться с ней?
Сергей Охотин: Чтобы увидеть несправедливость, туда надо попасть в розовых очках и думать, что там все будет прекрасно. Так никто не думает. Но, кто бы что ни предполагал, все равно это будет взгляд снаружи, который никогда не позволит понять, как там внутри. Если у человека на свободе были какие-то дефекты, гниль, то там это увеличится, становится видно, и у него будут проблемы. А если туда попадет человек, пускай очень далекий от криминального мира, но живущий в гармонии, не подлый, с нормальным человеческим пониманием, он не будет испытывать, по крайней мере, морального, психологического дискомфорта и давления. В следственном изоляторе люди относятся друг к другу более бережно, чем на свободе, более внимательно относятся к диалогу.
В нашей системе любая колония, любой следственный изолятор – это нечто исключительно феодально-патриархальное. Это не единый свод законов: то, что в одном месте строжайше запрещено, в другом поощряется, и наоборот. В каждом новом учреждении, вне зависимости от режима, конкретный руководитель в данный конкретный промежуток времени выстраивает все по-своему. Есть определенный свод методичек, правил, которые они используют, – это именно то, что образует эту систему ГУЛАГа, которую в принципе невозможно реформировать.
Сергей Медведев: Если вам надо было бы определить каким-то одним словом ваш опыт пребывания в тюрьме, что это было бы?
Алексей Федяров: Неопределенность – это страшнее всего остального. К остальному ты привыкаешь, на остальное ты можешь влиять, а неопределенность начинается с момента возбуждения уголовного дела. Ты постоянно находишься в состоянии неопределенности, понимаешь, что у суда вилка назначения наказания – от нуля до десяти. Ты понимаешь, что тебя могут совершенно спокойно отправить на семь лет, могут на три года, могут дать условный срок… А в самой колонии ты просыпаешься утром и не знаешь, что будет через 15 минут, тебе могут сказать: "Завтрак отменяется", – заходит толпа "космонавтов" с собаками и начинают все выворачивать... Этот шмон абсолютно бесконтролен, можно закинуть что угодно кому угодно – от пистолета до наркотиков и литературы любого толка. И ты уже через час можешь оказаться в ШИЗО и оттуда не вернешься. Почему? Может быть, ты где-то не так высказался, может быть, на тебя был какой-то донос, какой-то заказ с воли... И ты каждый день живешь так! Наверное, именно поэтому практически всем, кого я знаю, после освобождения тяжело: раз! – и у тебя появляется какая-то определенность, тебе не нужно бежать, постоянно ожидать обысков…
Сергей Медведев: В чем смысл российской тюрьмы? Для чего она такая?
Алексей Федяров: Для меня российская система исполнения наказаний в действующем виде – это какой-то выродок того, что в итоге получилось из эволюционной лестницы развития цивилизационной системы исполнения наказаний. Ведь принципиально любое право и любое наказание начиналось с принципа Талиона…
Сергей Медведев: Око за око.
Алексей Федяров: Да. Оно основывалось на возмещении вреда потерпевшему. Потом в этой системе появляется какой-то князь или кто угодно, кто вершит правосудие. А если брать Россию, то наша тюрьма появляется с момента, когда в систему наказаний вмешивается государство, и оно начинает использовать собственное население как рабочую силу для освоения территории. Посмотрите, как развивается страна: идет тюрьма, за ней идут заводы, потом церкви. Наложите на карту России остроги, заводы и церкви – и вы получите Сибирский тракт. И население Сибири прирастало городами, которые возникали вдоль Сибирского тракта. Строили, по сути, подневольные люди. Потом, когда все это в одночасье стало разлетаться в 90-х годах, вдруг возникла парадоксальная ситуация, когда труд подневольных людей стал не нужен: не надо строить каналы, железные дороги... Есть месторождения углеводородов и других полезных ископаемых, и зэки не будут их осваивать, потому что это сложный технологический труд, а все, что нужно выкопать, выкопается при помощи сложных механизмов.
Время изменилось, а ГУЛАГ со своими сотнями тысяч заключенных остался
Сергей Медведев: Время изменилось, а ГУЛАГ со своими сотнями тысяч заключенных остался.
Алексей Федяров: Да! И вот эти колонии по полторы-две тысячи человек стоят вдоль всего этого Сибирского тракта. Все зэковские производства – это самые простые и самые тяжелые производства, то, чему человек может научиться за месяц, а потом будет делать годы. Он освободится – придет другой. И они сейчас тоже встали, потому что они тоже, по большому счету, не нужны.
Внутренние противоречия разрывают эту систему. С одной стороны, они зэки, которые должны страдать и работать, а страдать и работать негде. Поэтому на это место загоняются производства, которые подконтрольны начальникам колоний. Русская тюрьма – это удел, где все завязано на одного человека. Там нет разделения ответственности, процесса принятия решений. Поэтому там и столь колоссальные коррупциогенные факторы, столь колоссальные предпосылки для нарушения прав человека: все зависит от одного, а все остальные – лишь легалистические инструменты, придающие видимость законности…
Что такое дисциплинарная комиссия, которая решает – наказать или не наказать, заключить или не заключить в изолятор? Это комиссия, которая подготовлена начальником отряда. Там все расписались (опер, инспектор отдела безопасности, начальники отделов), завизировали, положили на стол начальнику. Человека заводят, он не успевает рта раскрыть: "Все! В ШИЗО! Пошел!"
Сергей Медведев: Сергей, что происходит с человеком после освобождения? Почему такой высокий процент рецидивов?
Сергей Охотин: Оценивайте начальника колонии по числу вернувшихся обратно, если говорить про систему исправления. Механизмы есть и внутри, есть и психологи. Даже законодатель в Уголовно-исполнительном кодексе предусмотрел массу моментов, которые выполняются исключительно формально. Ну, заключенным же не дают ни отпусков, ни поездок, ни какой-то адаптации к выходу, потому что нет цели – исправить человека. В последние годы есть некоторые положительные моменты – например, уменьшение числа несовершеннолетних. Но, с другой стороны, тем, кто уже попал раз, два, три, кто уже является рецидивистом, просто не дадут возможности вернуться к нормальной обычной жизни. Это никому не выгодно и не нужно.
Большинство населения колоний составляют наркоманы. Ни у следственного корпуса, ни у судов нет никаких трудозатрат на то, чтобы расследовать преступления и сажать их: он просто попадется на одном из преступлений, и на него повесят всю серию. Очень нетрудоемко, эффективно, и срок небольшой. Их отпускают на УДО.
Сергей Медведев: Система обслуживает сама себя.
Сергей Охотин: Конечно. Возможно, человек хочет вернуться к спокойной гражданской жизни, но ему не дадут такой возможности, еще меньше возможностей ему дает административный надзор, а любой злостник получает этот надзор. И он не может ни устроиться на работу, ни сделать что-либо для приобретения профессии и даже для адаптации.
Сергей Медведев: И он до смерти будет нести это с собой?
Сергей Охотин: Несколько лет. Но это самые важные годы. В любом случае он вернется другим человеком. Бывшее окружение, на кого он мог рассчитывать, все равно будет смотреть на него с опаской. Он должен рассчитывать только на себя.
Сергей Медведев: Как я понимаю, есть два пути. В юридической науке есть ресторативная юриспруденция, которая пытается вернуть человека в общество, и есть наказательная дорожка.
Алексей Федяров: Карательная.
Сергей Медведев: В самом названии российской ФСИН присутствует слово "наказание". Восстановительной юстиции вообще практически нет в стране, есть только карательная. Чем больше я слушаю, тем больше прихожу к мысли, что смысл существования самой российской правоохранительной системы заключается в воспроизводстве самой себя, то есть в воспроизводстве заключенных-рабов, системы колоний и бюджетных ресурсов, для того чтобы эта кафкианская машина зажевывала людей.
Сергей Охотин: В большой степени – да.
Сергей Медведев: То есть эта система служит не обществу, а себе самой, а общество – это ресурс, из которого она выхватывает отдельных людей?
Алексей Федяров: Да, эта система живет за счет людей. Суды, полиция, прокуратура живут за счет людей. Уберите этот дикий поток, который идет через эту систему и постоянно перемалывается этим конвейером, – и их надо будет сокращать как минимум на треть, а прокуратуру – на три четверти!
Сергей Медведев: Фактически люди – это своего рода вторая нефть, за счет которой эта система питается и паразитирует.
Сергей Охотин: Скорее – да. Нужно уменьшать тюремное население. Но ФСИН реформировать невозможно, при том, что туда сейчас заложено. И любые внесения изменений в правила внутреннего распорядка бесполезны. Эта система скушает любое нововведение. Ввели институт ОНК, уполномоченных – ничего не работает. Система очень быстро адаптирует – и прокуратуру, и ОНК она уже адаптировала, и любой другой механизм, который придет и будет вторгаться в то, что было изначально заложено, эта система адаптирует под себя.
Сергей Медведев: Культура АУЕ ("Арестантский уклад един") распространяется и на обычное общество. Насколько это все серьезно? Почему это особенно сейчас так сильно начало распространяться?
Алексей Федяров: Это очень серьезно. И это будет распространяться. Это субкультура. Она уже давно в нас, в жизни. Более того, она в государстве, во власти. Когда я смотрю, как выступает, например, министр иностранных дел, как он употребляет выражения "наехать", "отжать", "беспредел", я всегда задумываюсь о том, а как же мы стали жить, если люди, которые обязаны говорить на чистом русском языке, стали употреблять эти выражения именно в том значении, в каком они употребляются в тюрьме! И если наверху этой пирамиды они употребляются продуманно и взвешенно, то более расширенно, романтически накрученно, с каким-то флером, которому обязательно сопутствует насилие, они употребляются внизу этой пирамиды. Подростки, которые в жизни никогда ничего подобного не видели, не бывали в тюрьме, а просто где-то слышали эти байки, передают их другим подросткам, и эти байки накручиваются, в итоге превращаясь во все то, что мы видим. Когда подростки потом попадают из воспитательных в обычные исправительные колонии, даже в строгий режим, где действительно живут по понятиям, им приходится очень трудно, потому что понятия – это совсем не то, что они себе представляли.
Но есть и второй фактор – привлекательность этих понятий как свода правил. А это действительно привлекательный свод: он достаточно прост, незыблем, определен, и ему должны следовать все. И органами наказания, собственно, являются все. Вот собрались люди понимающие (я вкладываю ту, понятийную коннотацию) и решили, что так нельзя, и человек моментально будет наказан и подвергнут общему остракизму! Принято решение – человека отделить – и этому решению должны будут подчиниться все. Все просто и понятно.
А теперь возьмем Уголовный кодекс России, вступивший в действие 1 января 1997 года. В нем было 360 статей. Сколько в нем сейчас? И сколько было внесено поправок? Это однозначно десятки тысяч изменений! Сначала идет одна тенденция, потом другая… Я не понимаю, зачем это все делается…
В 2002-2003 годах была 200-я статья УК – обман потребителей. Я тогда был заместителем прокурора небольшого городка, и нас просто умучивали на каждой коллегии, мы ежемесячно сдавали отчеты по обману потребителя. А обман потребителя был тогда, по-моему, три четверти минимальной зарплаты труда. Продавщица продает пачку печенья, просроченную на день, и попадает под эту статью. Вы не представляете, какие ходили рейды! Участковые, опера – кого только не гоняли, потому что нужна была 200-я статья. И мы каждый месяц по ней отчитывались. Потом – раз! – ее в один день отменяют, просто декриминализируют, и этого состава нет. И в стране ничего не изменилось!
Другой пример: 282-я статья – экстремизм. Вот они чеченские войны, взрывы домов – нет статьи, она не применяется! Но у нас же с каждым годом жить становится все лучше, лучше, лучше, и вдруг появляются экстремисты! Если у нас все настолько хорошо, откуда они появились?! Репостники стали экстремистами. Но ведь Россиюшка выстояла в конце 90-х – начале 2000-х без применения этой статьи. Что же случилось сейчас?
Культура АУЕ ("Арестантский уклад един") распространяется и на обычное общество
Сергей Медведев: Это какая-то абсолютно кафкианская история. Существует бессмысленный, не производящий никакого общественного блага репрессивный аппарат, который граждане содержат за свои деньги.
Алексей Федяров: Более того, он еще и обязан учинять эти репрессии. И ведь эти репрессии выражаются не только в том, чтобы взять и посадить человека. Репрессии выражаются в самом подходе ко всему. Сколько процентов жалоб в прокуратурах удовлетворяется по статистике? Я думаю, примерно 0,02, потому что нельзя: каждая удовлетворенная жалоба – это служебная проверка и наказание, лишение премий.
Сергей Медведев: Может ли "Карфаген" быть разрушен? Реформируем ли ФСИН в своем нынешнем виде, а также система прокурорского надзора?
Сергей Охотин: Конечно. Я думаю, без труда.
Сергей Медведев: А куда девать сотни тысяч охранников, которые уже десятилетиями живут в этой парадигме насилия?
Сергей Охотин: Одна из проблем существования ФСИН в его нынешнем виде – это именно недостаток сотрудников, и некоторые административные функции отдаются непосредственно заключенным. Если это будет существовать так, как есть, сотрудников должно быть гораздо больше, и заключенные не должны выполнять их функции. А в целом, поверьте, очень мало что изменится.
Алексей Федяров: Я абсолютно согласен с Сергеем: этой системе не жить. Это нежизнеспособная система, и она разваливается изнутри на наших глазах. Окончательно завершить этот процесс и перейти к строительству новой системы, на мой взгляд, как ни парадоксально это звучит, должно помочь то, что сейчас пишет как задачу Совет по правам человека при президенте, – открытость и законность. Законность – это значит, в корне пересмотреть сами правила внутреннего распорядка, порядок содержания людей там, привести их к нормальным человеческим европейским нормам.
Сергей Медведев: Нынешние исполнители наказаний способны это сделать?
Алексей Федяров: Нет, конечно!
Сергей Медведев: Значит, нужно полностью, от нуля набрать весь правоприменительный аппарат?
Сергей Охотин: Именно от нуля.
Алексей Федяров: Да.
Сергей Охотин: А той машине, которая едет, дать спокойно уехать в кювет: не надо ее ни реформировать, ни чинить на ходу… Построить новую и посадить за руль других людей.
Сергей Охотин: С определенного момента – да.
Сергей Медведев: Тюрьма, действительно, остается одной из констант русской жизни. Как я себе представляю, это некая черная вода, и мы все ходим по тонкому льду. И никогда не знаешь, когда этот лед может треснуть, и ты окажешься в полынье. Так что, дай бог, чтобы ваше знакомство с этой темой оказалось чисто заочным, и в этом поможет книга "Человек сидящий".
