- Сто лет назад Россия была одним из крупнейших аграрных государств, но ХХ век оказался драматическим для российского крестьянства.
- Войны и коллективизация, индустриализация и "оптимизация" деревень превратили крестьянство в стремительно сокращающийся класс.
- Российская деревня за годы советской власти была почти уничтожена; сейчас она отчасти возрождается за счет дачников.
Сергей Медведев: ХХ век оказался катастрофическим для российского крестьянства. Начав его аграрной державой, Россия подошла к XXI веку с менее чем четвертью населения, живущего в деревне. Голод и коллективизация, индустриализация, две войны – все это провело неизгладимые шрамы на теле российской нации, российского крестьянства, которое первым принимало на себя весь этот удар. Осталось ли сегодня в стране крестьянство? Умирает ли деревня?
Корреспондент: Сто лет назад Российская империя была одним из крупнейших аграрных государств с долей сельского населения около 85%. Крестьянство было наиболее бесправным сословием. Экономические условия жизни делали его абсолютно беззащитным перед лицом стихийных бедствий, засух или пожаров, нередко повторялись неурожаи, особенно сильным был голод в 1891 и 1911 годах.
Октябрьская революция не принесла облегчения в жизнь крестьянства. В условиях политики военного коммунизма Советская власть объявила продразверстку, изымая практически все зерно и обрекая деревню на голод. Замена продразверстки продналогом, а затем НЭПом принесло временное облегчение, но затем политика коллективизации, раскулачивания и последовавший за ней голод нанесли сокрушающий удар по российскому крестьянству. Со временем социалистическая система стала фактически единственной формой организации сельского хозяйства. Уничтожались сотни тысяч малых деревень, а вместо них укреплялись центральные усадьбы.
В 90-е, после прихода в Россию капитализма, собственность колхозов была поделена на паи, и крестьянские хозяйства должны были возродиться, но этого не произошло. Согласно статистике, доля сельского населения страны сократилась до 25%. На сегодняшний день в России в сельскохозяйственном производстве преобладают в основном крупные и средние предприятия, на производстве заняты наемные рабочие, а доля сельского населения не играет решающей роли в изготовлении продукции.
Сергей Медведев: У нас в гостях Михаил Давыдов, профессор Школы исторических наук ВШЭ, и крестьяновед Александр Никулин, директор Центра аграрных исследований РАНХиГС.
Чем был ХХ век для российского крестьянства? По-моему, фактически это можно сравнить с геноцидом: сколько ударов пришлось по одному сословию Российской империи…
Современный мир, модернизация приводят к тому, что сокращается сельское, крестьянское население
Александр Никулин: Это действительно одно из величайших испытаний для российского крестьянства. Современный мир, модернизация приводят к тому, что сокращается сельское, крестьянское население. Тут было названо 25% сельских жителей, но это даже не аграрных производителей. Непосредственно в аграрном производстве от этих 25, то есть от 100, у нас лишь 6%, а остальные – это пенсионеры, бюджетники, люди, которые уже не занимаются активным сельскохозяйственным трудом. Но и в других странах, даже в Европе, в XIX веке было очень много крестьян. За ХХ век их число сократилось, и сейчас французских, германских и американских фермеров 3%. Сейчас стабилизировалась такая тенденция: идет глобализация, урбанизация, везде происходит исход сельских жителей в города. Например, шведские социологи говорят: "У нас в деревне то же самое – старенькие бабушки и их сыновья-алкоголики". Это общемировой процесс.
Сергей Медведев: Но не везде. Я долго жил в Южной Баварии и видел абсолютно здоровую процветающую деревню, как будто 200–300 лет назад.
Александр Никулин: Вы правы, но баварское крестьянство – это эталон для всего германского крестьянства. И эти 2–3% крестьян – уважаемые люди, где угодно – в Голландии, США, Германии, Франции. А у нас процесс трансформации из крестьян в фермеры был прерван в начале ХХ века. Во время cоветской власти крестьянство считалось символом отсталости, из крестьян надо было любой ценой поскорее сделать сельскохозяйственных рабочих, которые будут работать на громадных аграрных фабриках колхозов и совхозов. И крестьянство просто изничтожалось.
Сергей Медведев: Любой, даже образованный француз будет воспринимать крестьянина, как некую основу французского общества. Крестьяне могут выкатывать трактора на Елисейские поля. Буквально пару дней назад чешские крестьяне перегородили центр Праги сельскохозяйственной техникой. Представить такое в России невозможно!
Михаил Давыдов: В России после cоветской власти – конечно.
В вашем сюжете есть неточность. "Крестьяне были беззащитны перед лицом засух, неурожаев" – это совершенная неправда. Сотни тысяч страниц написано о продовольственной помощи согласно Продовольственному уставу 1864 года. Это при cоветской власти крестьянин был беззащитен перед стихийными бедствиями, потому что за три масштабных невоенных голода – 1921–1922, 1932–1933 и 1946–1947 – Ленин, и то со скрипом, разрешил помощь. Но она, естественно, была иностранной. Десять миллионов спасла американская организация ARA, которую возглавлял будущий президент Герберт Гувер. И вот эти десять миллионов потом бегают и кричат: "Обама чмо!"
А в царской России существовал Продовольственный устав, и процедура помощи населению при стихийных бедствиях была законодательно отработана. На это тратились гигантские средства. Например, с 1891 по 1908 год, по неполным подсчетам, это порядка 500 миллионов рублей. Для сравнения: так называемая большая Флотская программа, принятая в 1913 году Госдумой, которая должна была к 30-му году вернуть России флот, потерянный в русско-японскую войну, и снова сделать ее мировой морской державой, стоила 430 миллионов рублей. Это бешеные деньги!
Сергей Медведев: То есть крестьянство воспринималось как системообразующий класс империи?
Михаил Давыдов: Конечно! В прессе, публицистике главный герой – конечно, крестьянин, община. Более того, поскольку Россия после 1861 года реализовывала де-факто огромную антикапиталистическую утопию, то общинное крестьянство, как символ нашего превосходства над Западом, всячески поддерживалось, и была гарантия, как считалось, от пролетаризации сельского населения: Россия – аграрная страна.
Сергей Медведев: То есть то, о чем мы говорим, это наследие ХХ века.
Сергей Медведев: Вот этого модернизационного проекта…
Михаил Давыдов: Нет! Модернизации бывают разные, и они идут разными темпами. В конце XIX – начале ХХ века с началом столыпинских преобразований, которые начались с того, что крестьян уравняли в правах с остальным населением, модернизация обрела новый импульс и шла очень успешно. А в советской модернизации крестьянин был врагом, власть ненавидела крестьянство.
Сергей Медведев: Ленин и Сталин: все цитаты – это презрение к бородатой, замшелой Руси.
Михаил Давыдов: Для них это был расходный материал.
Сергей Медведев: То есть фактически мы пожинаем ленинско-сталинское раннебольшевистское наследие, когда вот этот "замшелый класс" надо было искоренить, в лучшем случае посадить на трактор, согнать в города, загнать в бараки, заставить работать.
Михаил Давыдов: Сначала согнать в колхозы, чтобы можно было бесплатно брать хлеб.
Сергей Медведев: Можно сказать, что мы до сих пор пожинаем плоды советской раннемодернистской антикрестьянской утопии?
Александр Никулин: Мы пожинаем плоды вообще модернистской утопии, которая по сути своей в значительной степени антикрестьянская. Есть ультралибералы, которые тогда и сейчас с презрением относятся к крестьянству: "Крестьянство – это варварство, отсталость, давайте его не идеализировать. Эти 85% плохо образованных людей в начале ХХ века, которые корягой пашут, ногтем жнут"… Так относились к крестьянству политические элиты: и левые, и правые. И для них это страшная головная боль: что делать с этим крестьянством, как его цивилизовывать, просвещать? Русский крестьянин по производительности труда в несколько раз уступает американскому или немецкому фермеру. Это презрение высокообразованных городских интеллектуалов к крестьянству существует и в марксистской, и в либеральной форме.
Михаил Давыдов: Я это называю – "социальный расизм". Даже у самых ярых народников, у тех, кто якобы мечтал слиться с народом, прослеживается идея интеллектуальной, социальной и культурной неполноценности крестьянства. Дворяне считают крестьян существами низшего сорта. Это одна из постоянных тем публицистики Достоевского!
Но столыпинская реформа не построена на социальном расизме. И те тысячи образованных людей, которые работали агрономами, кооператорами и так далее, – нет…
Сергей Медведев: Все это прерывается сначала войной, а затем революцией.
Михаил Давыдов: Но фокус в том, что и левые, и правые не думали о развитии страны. Реформа 1861 года отдала крестьянам пайку в виде надела. Но развитие, прогресс в этой схеме не предусматривались. И все стремления и левых, и правых – это создать богадельню на одну шестую Земного шара, всех загнать в общину с равным распределением, а у котла с кашей и супом будут стоять они – левые или правые.
Презрение высокообразованных городских интеллектуалов к крестьянству существует и в марксистской, и в либеральной форме
Александр Никулин: Мы заговорили о левых и правых, а что же у нас было в центре? Еще сформировалось интеллектуальное движение земских агрономов, экономистов разных политических убеждений. Там были и кадеты, и народники, и социал-демократы. Они работали в земских организациях. И у них в начале ХХ века вырабатывается понимание того, что крестьяне – это не просто какие-то дикие и отсталые люди, а это иная, но полноправная во всех отношениях форма: и политическая, и культурная, и экономическая.
В ХIХ веке Бальзак пишет: "Если вы хотите увидеть индейцев Фенимора Купера, не надо отправляться в Северную Америку, езжайте во французскую глубинку, и там вы найдете такую дикость!"… Но проходит еще 50–75 лет, и эти фермеры действительно становятся образованными, уважаемыми, процветающими. Вот по этому пути пытались идти экономисты, аграрники, в частности, Чаяновская организационно-производственная школа. Чаянов как раз показал, что существуют определенные модели семейной экономики, которые можно встроить и в мировой рынок, и в аграрный рынок через кооперацию. Можно достаточно органично этого "дикого натурального" крестьянина сделать равноправным игроком в глобальной рыночной экономике ХХ века. И во многом не только Чаянов, но и те, кто занимался подобного рода кооперативными теориями, добились успеха. И сейчас фермерские организации в большинстве стран Западной Европы являются членами этих кооперативов и достаточно уверенно себя чувствуют.
Сергей Медведев: Силовая модернизация крестьянства каким-то образом создала другую социальную структуру, технологическую основу другого уклада? Можем ли мы о советской колхозной модернизации сказать что-то позитивное, заложило ли оно то, чем можно пользоваться в XXI веке?
Александр Никулин: Если говорить о модернизации села… Кстати, туда были вбуханы колоссальные ресурсы!
Сергей Медведев: Все эти клубы, построенные школы.
Александр Никулин: Главный для меня положительный итог советской модернизации – это ликвидация неграмотности, всякого рода просвещение.
Михаил Давыдов: В свое время создание колхозов было натуральным геноцидом. Но когда эти колхозы Декретом Совнаркома распускали в три дня, ломая 60-летнюю привычку людей, это было так же неразумно.
Сергей Медведев: Наверное, разрыв между городским и крестьянским уровнем жизни сейчас гораздо больше, чем когда-либо был в истории России?
Александр Никулин: Россия очень многообразна в региональном плане. Сейчас мы имеем более-менее процветающий, с точки зрения благоустройства, сельский регион: например, в Белгородской области, на Кубани. Там все нормально, вполне благоустроенные дома, но все равно люди оттуда уходят. И из благоустроенных баварских, французских и американских поселений, где прекрасные бытовые условия, люди тоже уходят в города. Культура мегаполиса привлекает и манит людей. Главная проблема: село не может предложить каких-то привлекательных культурных образцов массового плана. Хотя и это тоже решается: спасибо интернету и телевидению.
Михаил Давыдов: Первые пустующие деревни появляются именно в результате жуткой сталинской закрепостительной политики после Великой Отечественной войны. Положение крестьян в 1945–1953 годах, до маленковских мероприятий, просто жуткое!
Сергей Медведев: ВКП(б) – "второе крепостное право большевиков".
Михаил Давыдов: Инвалид войны, орденоносец, слепой и без обеих рук подал просьбу о том, чтобы с его семьи сняли налоги. Его принимал Шверник. Потом он написал письмо, отправил это дело в подмосковный район. Но налоги ему оставили!
Модернизация модернизацией – с этим никто не спорит. Но советская власть сделала все и даже более того, чтобы у людей не было желания остаться в деревне.
Сергей Медведев: В ХХ веке разрушена социально-экономическая основа крестьянского уклада, но остается ли крестьянская культура?
Александр Никулин: Крестьянская культура, крестьянский уклад раздробились у нас с начала XXI века на тысячи осколков. Советская модель модернизации была антикрестьянской. Самые страшные времена – конец 40-х годов, поздний сталинизм. Есть свидетельства: когда на одном из сталинских вечеров кто-то сказал, что "тяжелы налоги на крестьян", Сталин ответил: "Они нам еще не все заплатили".
Если говорить о крестьянской культуре и в экономическом, и в образовательном, и в мировоззренческом плане, то определение крестьянства состоит из таких кирпичиков: крестьянская семья, локальное сообщество со своей культурой. Все это работает в природе и имеет отдаленное отношение к государству. Современный фермер – уже полноправный гражданин любой страны, а крестьянин всегда старается увильнуть. Если государство слишком прессует налогами или чем-то еще, то крестьяне пытаются его обжулить, а потом, в конце концов, восстают. Есть великие крестьянские войны, бунты по всему миру. Если говорить об этом: ну, что, мы сейчас имеем какую-то крепкую крестьянскую семью? Мы не имеем ее ни в городе, ни в деревне. Где-то в традиционных сообществах, в наших мусульманских республиках, может быть, это и сохранилось. И вот этот традиционный уклад способствует производительности труда.
В начале 90-х годов, когда еще оставались колхозы и совхозы, мы проводили исследования, спрашивали сельских жителей: "Вы – крестьяне?" Они говорили: "Ну, какие мы крестьяне? Вот наши бабушки и дедушки были крестьянами. Они знали триста ремесел, они были самодостаточны. А мы – колхозники". Проходит 20 лет. Мы приходим в эти деревни и спрашиваем: "Вы кто?" – "Мы – крестьяне". – "Почему же вы крестьяне?" – "Да мы никому не нужны! Мы брошены! Мы в говне тонем!" И они начинают описывать позицию крестьянина – униженного и оскорбленного человека в современных условиях.
Это новый тренд XXI века – разные группы населения играют с имиджем крестьянства. Например, дачники. Их спрашивают: "Чем вы занимаетесь?" – "Мы крестьянствуем. Нам нужны дополнительные средства для того, чтобы выжить. У нас в провинции маленькие зарплаты". Крестьянскую карту пытаются разыграть и от хорошей, и от плохой жизни.
Сергей Медведев: О проблемах людей, живущих на земле, рассуждает Андрей Туманов, председатель Всероссийской организации "Садоводы России".
Андрей Туманов: На селе сейчас две категории людей. Первая – это бывшие сельские жители, которые там прожили всю жизнь и теперь не видят выхода. Вторая категория – люди понаехавшие, как правило, горожане или жители каких-то поселков, которые уехали еще дальше в глушь. Вот они составляют сейчас наиболее активное сельское население. За счет горожанина село потихонечку начинает жить. Да, было тяжело, но они начали очень активно работать на земле. Я считаю, что это спасло Россию от какой-то кровавой революции. В трудные времена мужики могут пойти грабить, но есть и другой способ – идти на свои шесть соток или на свой приусадебный участок и там выращивать картошку и все остальное. Человек, который может прокормиться, уже не пойдет рушить и поджигать местный райком.
Мы, поколение дачников и владельцев приусадебных участков, своим горбом подняли эту землю!
Большая часть земли, которая давалась, – это были земли, не пригодные для сельского хозяйства. Мы, поколение дачников и владельцев приусадебных участков, своим горбом подняли эту землю! И как только мы ее подняли, сделали цветущие сады, маленькую черноземную зону, тут приходит государство и говорит: "Молодцы, ребята! Отлично! Установим-ка мы вам для начала кадастровую стоимость земли повыше и налог побольше".
Сергей Медведев: Дачи – это же огромная часть продовольственного оборота России.
Михаил Давыдов: Как и при советской власти.
Александр Никулин: Последние исследования показывают, что идет мощная миграция из сел в города, но есть и контрмиграция – это и те отходники, которые вахтовым методом все-таки возвращаются обратно к себе на село, и дачники.
В истории, если брать длинные периоды, урбанизация не предопределена фатальным образом. Мы знаем периоды рурализации. Как правило, в новейшее время это не от хорошей жизни. Например, к 20-му году, к концу гражданской войны, все ломанулись в деревню для того, чтобы выжить. После кризиса 91-го года, до 94-го года люди уходили в деревню, используя свои семейно-родственные связи: там легче было пережить это время, можно было прокормиться.
Михаил Давыдов: По крайней мере половина моих знакомых хотела бы жить не в городе и даже готовы тратить два часа в один конец в пробках. Когда планировали урбанизацию, конечно, недоучли сложности человеческой натуры.
Сергей Медведев: А крупное сельское хозяйство, вот эти крупнейшие агрохолдинги юга России – Воронежская, Белгородская области, Ставрополье, Кубань? Это сохранение крестьянского уклада, или это уже современное фермерское хозяйство, когда в Новой Зеландии один-два человека обслуживают чуть ли не пять тысяч коров?
Александр Никулин: Это может и фермер. В сельской местности, особенно в российской, есть поляризация между крупным и мелким аграрным производством. Она была и в царские времена: крупные – помещичьи, мелкие – крестьянские. Она была и в советские времена: колхозы и совхозы – с одной стороны, личные подсобные хозяйства – с другой. Сейчас это тоже воспроизводится в фантастических масштабах. Поклонникам сверхкрупного аграрно-индустриального производства советских времен это не удалось. А сейчас говорят – агрохолдингам удалось. Теперь на базе тех самых совхозов и колхозов создаются гигантские аграрные корпорации, например, "Мираторг". Многие агрохолдинги соревновались между собой, а он оказался первым, достиг контроля над миллионом гектаром земли. Но это, конечно, не фермерство, это крупный агробизнес, гигантские бюрократические структуры, которые пользуются щедрой поддержкой государства. Работники агрохолдингов – это никакие не крестьяне, а наемные сельскохозяйственные рабочие. И вот она, интеграция города и деревни! Часто агрохолдинги автобусами привозят рабочую силу из городов работать на свинокомплексах, на гигантских куриных фабриках.
У агрохолдингов очень много издержек, одна из них – это очень непрозрачные организации. Как там тратится эта государственная поддержка? У них есть этот ресурс поддержки государства, в то время как личные подсобные хозяйства и фермеры живут по принципу: спасение утопающих – дело рук самих утопающих. У нас примерно в половине субъектов Федерации доминируют агрохолдинги, а в половине – крестьянско-фермерские хозяйства.
Сергей Медведев: Россия может прокормить себя сама?
Александр Никулин: Да, сейчас она практически сама себя прокормила. После соответствующих политических событий у нас существует Доктрина продовольственной безопасности, которая говорит о том, что Россия – это в некоторой степени осажденная крепость, поэтому все должны производить внутри сами. И сейчас последний тренд – это выращивать собственные помидоры, огурцы и так далее. Но мы – северная страна. Мы сейчас заняли первое место по пшенице. Можно обеспечить себя и огурцами, и помидорами в теплицах, но они все равно будут более дорогие и менее вкусные, чем турецкие, потому что там огромное количество солнца. В условиях мирового рынка каждый должен специализироваться на том, что у него лучше получается.
Сергей Медведев: Сохранится ли российская деревня в ее историческом смысле?
Михаил Давыдов: Конечно, нет. Исчезла среда. К сожалению, это уже пройденный, отыгранный этап. Если бы не октябрьский переворот, Россия, конечно, сохранила бы значительное крестьянское население. А сейчас русская деревня убита.
Александр Никулин: Но сельский образ жизни остается актуальным, он будет развиваться в новых формах ХХI века.
