11 декабря в Петербурге скончался от коронавируса известный российский сексолог и психотерапевт, президент Национального института сексологии, доктор медицинских наук, профессор, учредитель и ректор петербургского Института психологии и сексологии, общественный деятель Лев Щеглов. Ему было 74 года.
У Льва Щеглова очень много заслуг и регалий: он автор 15 монографий и научно-популярных книг, 130 научных публикаций в области сексологии, психотерапии и психоанализа, сотен научно-популярных статей и интервью, по его учебно-методическим пособиям велась переподготовка психологов и врачей. Свою огромную популярность Лев Щеглов завоевал в 90-е годы, когда участвовал в телевизионных передачах о сексуальном здоровье "Адамово яблоко", "Откровенно об интимном", "Спросите у доктора Щеглова" и "Щекотливый вопрос с доктором Щегловым". Журналист, блогер, телеведущий Дмитрий Губин, вспоминая сотрудничество Льва Щеглова с петербургской газетой "Час пик", пишет, что именно он дал язык секса людям, выросшим в стране, где, по известному выражению, "секса нет", что он "приучал россиян к мысли о том, что они могут самостоятельно распоряжаться своими телами", был "ледоколом, вспарывавшим льды советской немоты".
О невероятной популярности Льва Щеглова в годы перестройки вспоминает его друг, литературовед, филолог Константин Азадовский.
– В Советском Союзе не принято было говорить о сексе, об интимной жизни. Об этом писал, например, профессор Игорь Кон, учитель Щеглова, но это были сугубо научные работы, не известные широкой публике. Лева был первый и долгое время единственный в нашей стране, кто заговорил об этом публично и тем самым приподнял занавес над этой запрещенной темой. Он стал говорить о том, что такое эротика, что такое личные отношения людей, какие здесь бывают оттенки. Он не боялся затрагивать самые немыслимые в советское время аспекты и этим вполне заслуженно приобрел широчайшую известность. Трудно даже представить себе, как широка была его популярность. Помню, как однажды я вез его на машине к себе на дачу, и на шоссе меня остановил гаишник за превышение скорости. Мы вышли из машины вместе, я протянул документы. Увидев Леву, парень сказал, что тот напоминает ему одного очень известного человека. "Кого же?" – "Да вот, мы с ребятами почти каждый вечер собираемся перед телевизором и ждем, когда начнется "Адамово Яблоко". – "Так это я и есть, – сказал Лева, – вам показать документ?" Гаишник был поражен: да не может быть, я же вечером буду всем ребятам рассказывать. Жаль, что у меня ничего нет, автограф бы у вас взять… В общем, Лева сделал замечательное дело: приучил страну думать и говорить "про это".
– Как вы считаете, почему это сделал именно он? Популярность к нему пришла, когда он получил доступ к телевидению и печати, но почему именно он стал с таким успехом выступать на темы, прежде запретные?
– Таков закон жизни. Когда начинают рушиться устои политической и социальной системы, то рушатся все привычные представления, вся идеология. Мы пережили этот процесс во второй половине 80-х годов: мы видели, как стали тогда появляться новые люди – из самых неожиданных углов. Ну почему вдруг из академической среды пришла в политику Галина Старовойтова? Почему вдруг из журналистики пришел в политику Юрий Щекочихин? Если бы не они, у нас так и продолжалась бы прежняя застойная жизнь. Лева, вероятно, так и был бы врачом в какой-нибудь районной поликлинике или психоневрологическом диспансере, а Галя Старовойтова писала бы свою докторскую диссертацию и не помышляла бы о выступлениях перед тысячами людей или о статусе народного депутата в Верховном Совете СССР. Но произошло крушение советского мира, произошли тектоническое сдвиги – и появились новые люди, и в политической элите, и на всех прочих уровнях. Образовалось пространство, в котором можно было говорить о том, о чем нельзя было говорить раньше – в частности, и о сексе. И кто-то должен был сказать это первым. Может быть, пытался и кто-то другой, помимо Левы, но важно ведь, у кого это лучше получается. Видимо, Лева почувствовал, что происходит отдача, что к нему идет от аудитории некая ответная волна. Во всяком случае, для меня совершенно естественно, что именно Лева с его тонким чувством того, что можно и нужно говорить нашим людям, занял тогда эту нишу.
– А как вы познакомились со Львом Щегловым?
– Это было в начале 1983 года, когда я вернулся в Ленинград из колымского лагеря. Мама рассказала мне, что друзья познакомили ее с врачом, который навещал ее, консультировал и очень ей помог. Этот врач и был Лев Щеглов, до этого мы не были знакомы. И вот, я поехал к нему, чтобы поблагодарить, провел целый вечер у него и его жены Тамары, и с этой поры началась наша многолетняя дружба. Вокруг моего дела был большой шум, и Лева сообщил мне, что его даже вызывали в КГБ. "А зачем вы, Лев Моисеевич, консультируете мать Азадовского?" – "Ну, а что тут такого, ко мне обратился пациент, больной человек". – "Да, мы понимаем, но вы же знаете, какая вокруг этого дела ситуация, советуем вам быть осторожнее". Я хочу сказать, что роль Льва Щеглова в нашей жизни не сводится к его книгам и публичным выступлениям на тему эротики и морали. Всем известно, что в последние годы он превратился в крупного правозащитника, общественного деятеля, чья гражданская позиция была, на мой, взгляд, безупречной. Вспомним дело Дмитриева, которое сейчас так трагически завершается. Это было одним из главных дел, одной из главных тревог в его жизни последнего времени. Он выступал как эксперт, и он много сделал для того, чтобы приговор был другим. К сожалению, это не удалось, и Лева, как и мы все, глубоко переживал новый обвинительный приговор, вынесенный Дмитриеву, и размышлял о том, что еще можно сделать. Я вспоминаю, что Лева дружил с известным адвокатом Юрием Шмидтом… теперь вот их обоих уже нет. Это была не просто дружба двух мужчин, это была дружба единомышленников. Я несколько раз присутствовал при рассказах Юрия Марковича, вернувшегося с того или иного судебного заседания или, например, от Ходорковского, к которому он ездил как его адвокат. И помню, как Лева слушал эти рассказы, сколько у него было внимания к этому делу, сколько сопереживания и сочувствия. И, конечно, как и у всех нас, было чувство глубокого стыда за то, что в нашей стране проходят такие судебные процессы и что ни у кого из нас нет возможности переломить ход событий.
– Дружить с ним было радостно, интересно?
– Еще бы! У Левы было удивительное, невероятное, единственное в своем роде обаяние – не случайно же вокруг одного человека создалось пространство, объединившее множество довольно разных людей. Лева был центром этого пространства, все тянулись к нему, хотели встречаться с ним общаться. Я не исключение – я тоже испытал на себе обаяние его личности, ума, юмора. Мне даже не с кем его сравнить. Есть люди, вокруг которых всегда клубится жизнь: молва, веселый смех, движение – это особые люди, их не много, и Лева был одним из них. Он был человеком социально активным – во всех смыслах. В моем понимании гражданственность Левы и его социальность сливаются, это была его человеческая суть. Гражданское чувство определяло образ его мыслей, круг его общения, его публичность. Поэтому столь многие вспоминают о нем сейчас, отдавая дань памяти талантливому и яркому человеку.
Об участии Льва Щеглова в деле Дмитриева вспоминает и поэт, драматург, актер Вадим Жук.
– Лев ездил в Петрозаводск выступать на этом диком, убойном процессе. Я рад, что в качестве эксперта выбрали именно его – значит, были уверены, что он найдет нужные слова. И правда, Лева говорил так, что становилось немыслимым приписывать Дмитриеву то, что ему приписывали. Он говорил точные научные слова так убедительно, что, если бы хоть грамм справедливости в этом суде существовал, суд бы рассмеялся, извинился и пошел выпивать с Левой и Дмитриевым. Этого не случилось – и не оттого, что Лев плохой специалист, а оттого, что они плохие и нечестные специалисты. А вообще, Лев Щеглов – человек нового времени. Он выскочил из советского бытия безо всяких повреждений, освоил эту новую, невозможную в Советском Союзе профессию – стал говорить о сексе, которого у нас раньше, как известно, не было. Общество потеряло человека заинтересованного, неспокойного, профессионального – и веселого. Он занимался своей наукой и нами очень весело. Я любил его серьезный, иронический, живой тон, любил рассказывать ему о том, что творится со мной, о моем взрослении, старении, о постижении жизни – и слушать его объяснения: что ничего необыкновенного со мной не происходит, что все естественно и нормально, что надо любить себя и относиться к себе хорошо. Лев – человек редкого жизнестояния. Ведь профессия-то смешная – сексолог: что он лечит? А он не лечил, он с тобой беседовал, он сосуществовал с твоим психическим устройством. Он понимал тебя – а этому ни в каких институтах не учат. Я никогда не избавлюсь от взгляда его чуть суженных глаз, от его внимательных губ. У него была хорошая улыбка, иногда ехидная. Мне становится скучно, потому что я теряю собеседника. Однажды мы с ним провели отпуск в Болгарии. За две недели мы ухитрились только пару раз сходить на море – мы хохотали, ели в маленьких болгарских ресторанчиках, играли в слова, где выигрывал всегда я, и в пинг-понг, где выигрывал всегда он. Нам было весело, потому что мы чувствовали жизнь одинаково – как дар, полученный неизвестно откуда, за который мы расплачиваемся тем, что умеем: я – своим нехитрым искусством, а Лева – своим умением понимать человека. Однажды мне надо было собрать группу для круизной поездки, и я, помимо актеров, пригласил Льва Моисеевича. Я знал, что пассажирам лайнера будет интересно узнать о собственной любви в совершенно новом ключе. Так и вышло. А мы с Левой были абсолютно счастливы – небогатые люди, вдруг попавшие на такой лайнер. Теплыми средиземноморскими ночами мы ходили по всем палубам кругами и говорили, говорили – о любви, о науке, о нашем общем знакомом поэте Мише Генделеве, о нашем любимом городе. Это, наверное, одно из самых счастливых моих воспоминаний: чертить такие круги с умным, достойным, душевным, ироничным человеком – это огромное счастье.
Психоаналитик, в прошлом известный петербургский тележурналист Дмитрий Запольский когда-то учился у Льва Щеглова.
– Первый раз я увидел Льва, наверное, в конце 80-х – начале 90-х. Меня всегда безумно интересовала метапсихология, но я к тому времени уже был достаточно популярным журналистом, и мне в голову не приходило, что я когда-нибудь изменю свою профессиональную жизнь. Лева был телезвездой, блистательно остроумным комментатором – и очень светским человеком. Он вообще был гедонистом, всегда присутствовал на мероприятиях, связанных с питерским бомондом. Как-то раз мы с ним зацепились языками, и он говорит: слушай, ты же по образованию биолог и медик, почему бы тебе не учиться дальше, поступай в Восточноевропейский институт психоанализа, я тебе буду помогать. Хотя тогда ВЕИП еще не имел лицензии, он был связан с Академией имени Маймонида, которая и выдавала дипломы. Позже Лева создал свой удивительный Институт глубинной психологии и социологии, а в нем – программу "Психолого-социологическое консультирование". И я с большим интересом стал учиться в ВЕИПе и в этом институте Льва. Это было уникальное предприятие, поступало туда человек сто, а реально подходило к профессии человек 5–6. Преподавали там звезды российской глубинной психологии, мне довелось общаться с Коном, Огарковым, великими сексологами, преподававшими не сексопатологию, а именно сексологию, антропологическую дисциплину. Это же не только психология, это еще и история, и культурологическая археология, и литература, и искусствоведение. Задача была подготовить психологов и одновременно сексологов широкого профиля. Тогда это стало в России востребовано: нужны были консультанты для обучения преподавателей, учителей, психологи-сексологи работали в банках, корпорациях. Потом, в середине нулевых, от этого стали отходить – появились скрепы. И сегодня в России осталась только сексопатология, а сексологии как таковой нет. Так что Лева создал свое детище и наблюдал, как оно угасает. Хотя эта тема – важнейшая для общества, то же сексуальное воспитание детей, которое во всем мире занимает важнейшее место в педагогическом процессе. Но в России сегодня все свернуто, выжжено. Лева был и первопроходцем – и последним из могикан.
– Лев Щеглов интересно преподавал?
– Он был блистательным педагогом, остроумным, живым, всегда на острие новейших достижений, и он умел давать сложнейший материал легко, так, что студент потом не боялся подходить к серьезным исследованиям. Он был великий популяризатор науки, но как поразительного педагога его почти никто не знает – кроме учеников. Он был глубоким аналитиком, понимал процессы, умел экстраполировать большие данные, замечать тренды. Ведь модели сексуального поведения в обществе за последние 40 лет несколько раз сильно менялись, хотя это и не очень заметно непрофессионалу. Так, с возникновением СПИДа закончилась сексуальная революция – когда стало понятно, что и ВИЧ, и гепатит, и еще много чего передается половым путем. Тогда появились интересные тренды, которые в России никто не исследовал, а Лев их схватывал налету и умел интерпретировать как психоаналитик. Но самое главное – он был блистательным культурологом, он видел модели сексуального поведения и то, как они меняются. Два-три месяца назад он мне рассказывал про одну из своих последних работ, о проективной модели сексуального поведения: когда люди отказываются от промискуитета, соблюдают верность друг другу, но в то же время эта верность ограничена неким сроком – пока им это интересно. То есть посыл "пока смерть не разлучит" – не в тренде, и это не кризис семейных отношений, а совершенно новое явление повседневной жизни. Сегодня об этом нет ни одной адекватной научной работы, а Лев Моисеевич это видел, исследовал, наблюдал. И в то же время его огромная заслуга в том, что он все это делал легким, понятным для людей. Он был настолько блистательно умен и остроумен, настолько легок и обаятелен, что сумел всем этим сложным вещам приделать крылья. Он не был единственным сексологом в Петербурге, но остался – последним. Он любил свою науку и был веселым человеком, мог в любой момент любому журналисту прокомментировать что угодно, делал множество видеолекций. К сожалению, с ним ушла и эта отрасль знаний, и это невосполнимо, как и сам Лев: таких больше не делают. И еще – вроде бы сексология должна быть несколько циничной, но Лев был абсолютно не циничным человеком, он не допускал снисходительности, уважал своих пациентов. Авторитет врача у него был такой, что он часто пользовался плацебо – советовал, например, своему пациенту с эректильной дисфункцией принимать коньяк пополам с корнем женьшеня или еще с чем-то – и это помогало. А любимый анекдот у него был такой. Помогает ли корень женьшеня от импотенции? Да, помогает – если хорошо подвязать. И вот еще один анекдот, который он очень любил: как два альтернативно сексуальных мужчины рассуждают о том, бывает ли настоящая мужская дружба. И второй отвечает: наверное, да, но я думаю, в конце концов природа свое возьмет. Лева был гедонистом: он любил хорошо жить, вкусно есть, любил хорошие компании, интересных людей, он был светским человеком, даже снимался в кино, в сериалах. Он был за любой кипеж, душа компании, желанный гость. Я помню, как он приезжал ко мне на дачу в Репино и какое это было удовольствие болтать с ним вечером, обсуждать мои учебные исследования, и все это было весело и легко. Я смотрю его фейсбук, одна из последних записей – как он горевал по своему другу Михаилу Жванецкому. Лева был всеми любим, мне кажется, у него не было врагов, недоброжелателей – потому что это был Лев Щеглов.
Телеведущий Алексей Лушников знал Льва Щеглова 25 лет.
– У меня тогда начиналось телевидение, а Лев Моисеевич был героем программ. А затем мы подружились, у нас были общие Новые года, дни рождения, юбилеи, поездки, мероприятии, овации, номинации. А в 1999 году в рамках ночного канала "Синие страницы", которые я тогда активно делал, по пятницам и субботам выходила программа "Спросите у доктора Щеглова". Это было что-то КВНовское, но о сексе с научным подходом. Каждая программа включала обсуждение какой-то темы, звонки зрителей, пейджер, и все это продолжалось много лет. Потом это перешло в телеканал "Ваше Общественное Телевидение!" , которое я делал в Петербурге. У меня в архиве осталось порядка 300 часовых телепрограмм с ним. Лев мне как родственник, как член семьи. Помню, как-то говорю ему: Лева, если ты помрешь первым, буду просить губернатора назвать в честь тебя улицу – улица Льва Щеглова. Спрашиваю, намекая на его темы: ты бы хотел, чтобы улица была в центре или в спальном районе? Он говорит: это неважно, главное, чтобы на нее выходил переулок, а лучше тупик Лушникова. Лев был человек питерской академической среды, из классической питерской интеллигенции – и с КВНовскими корнями.
– А в чем эта "питерскость" выражалась?
– В некой недоговоренности, когда люди что-то понимают – и не надо дополнительно объяснять. У нас были свои правила – никогда не смеяться в эфире и не отвергать позицию собеседника, только ее продолжать. Поэтому, когда режиссер видел, что мы вот-вот взорвемся, он давал рекламу, и тут уж мы до слез отсмеивались. И если один говорил какую-то фразу, другой не мог сказать – этого не было. Вот, например, я говорю: Лев Моисеевич, телезрительница пишет, что видела вас под дождем на автобусной остановке с букетом ромашек. Что вы там делали? Он отвечает: с ромашками на автобусе далеко не уедешь. Я ждал своего любимого пациента Семена Фурмана (это актер такой питерский), он из ромашек делает гомеопатическое средство, навсегда отбивающее любовь к насекомым. – Да, но телезрительница пишет, что на вас был только зеленый халат – это почему? – Здесь все очень просто: Семен Александрович настолько любит насекомых, что отчетливо различает только зеленый цвет, ничего другого зеленого у меня в гардеробе нет. То есть у нас был пинг-понг постоянный. Он снимался в "Улице разбитых фонарей", мы снимались у Юрия Мамина в "Русских страшилках", играли двух полковников, которые разрабатывают порошок, с помощью которого получаются кентавры. Лет 15 назад мы на полном серьезе отмечали 100-летие доктора Щеглова – была площадка, приходили люди, поздравляли, было очень смешно. Такие у него были таланты – он мог откровенно иронизировать, быть очень смешным, но никогда не переходил некой грани: всегда оставался очень точным в формулировках академическим ученым.
Лев Щеглов был частым гостем на радиостанции "Эхо Петербурга", об этом вспоминает главный редактор Валерий Нечай.
– Ведущие обычно обсуждают с гостями "Особого мнения", о чем они будут говорить, но я всегда воровал у наших ведущих время, приходил и разговаривал с ним до эфира, мне было важно понять его позицию по тем или иным вопросам. Мне хотелось не столько соотнести свое отношение с его отношением, сколько понять, где я ошибаюсь. И если мы о чем-то спорили, у нас была такая неформальная игра: он говорил – давайте я приду через две недели, и мы посмотрим, кто выиграет. Почему-то всегда выигрывал он. Он приходил с сумкой через плечо, она была тяжелая, с книгами, так что плечо перекашивалось. И это создавало ощущение своего человека. Он всегда был готов тебя выслушать, а уж потом говорил свое мнение, не было такого – да, вы правы, но… Он говорил четко: на белое – белое, на черное – черное, но у него был широкий спектр "оттенков серого". Я помню, что в нем всегда сквозило разочарование, когда мы говорили о людях, которые раньше жили в Петербурге, а потом перебрались в Москву в качестве руководителей страны. Он говорил: а ведь, кажется, был приличный человек. И еще любил повторять, что власть развращает, что начальникам говорят только приятные вещи, а надо всегда иметь кого-то, кто опускает тебя на землю, критикует. Он не был автором программ, он был нашим гостем, но нам его будет очень не хватать.
С Львом Щегловым близко дружил искусствовед, заведующий Отделом новейших течений Русского музея Александр Боровский.
– У Льва Моисеевича было много ипостасей – он и ученый, и литератор, и политический комментатор, но для меня он был просто Левой, товарищем. У него был аппетит к жизни, ему все было интересно. С детства были интересны отношения между людьми, секс. Он не был первооткрывателем – до него был и Кон, и другие, но у него был свой взгляд и доверительная интонация, и его книжки о сексе, по-моему, очень хороши, не вульгарные, не сухо научные, а очень человеческие. Да у него все было человеческим. Его интерес к людям распространялся на все – ему были интересны рестораны, выставки, книжки, даже убогие политические фигуры были ему интересны своей убогостью – он гадал, что сделалось с этими людьми, что они стали такими. А в быту он был невероятно живым и ярким, что очень редко в нашем поколении. Он пускался во все тяжкие, мог часами хохотать и выпивать, мог кричать на улице – был абсолютно бесшабашный, так что этот солидный ученый, и по заслугам, и по возрасту, выглядел самым молодым в нашей компании. У него была масса друзей, поклонников, приятелей, и у каждой группы свой Щеглов. Моя группа состояла человек из пяти, сейчас она как-то растерялась, и физически, и географически. Но мы всегда будем выпивать в память о Леве. Потерять его очень тяжело, но он всегда был принципиальным противником грусти и безнадежности. Это редкий для нашего поколения питерский человек, проживший тяжелую жизнь, особенно в начале. Семья ничего не преподнесла ему на блюдечке, он всегда вспоминал свой район, где местная шпана пыталась его приструнить. И в науке было не все гладко – то, о чем он говорил, для России было ново, не все это признавали, он встречал довольно сильное сопротивление. Но все равно был веселым и беззаботным. Одним из самых умных людей нашего времени. В общем, до свидания, Лева.
