Иван Толстой: Сегодня – разговор о поисках и находке самой, пожалуй, двусмысленной фигуры Второй мировой войны, и не только, как выясняется, войны, но и двух предвоенных десятилетий. Имя Милетия Зыкова, воплотившего в себе все мыслимые противоречия и невозможные, ни в какие рамки не лезущие сочетания, ставило в тупик всех историков.

Живущий в Мюнхене историк-следопыт Игорь Романович Петров повел свое расследование зыковского случая. Он действовал не в одиночку, и своих помощников, консультантов и болельщиков он называет в нашем разговоре, но заслуга разгадки Зыкова принадлежит в первую очередь именно ему.

Разговор долгий, на целый час. С цитатами. Прошу вас, Игорь Романович.

Игорь Петров: Сегодня мы поговорим о загадочной биографии Милетия Александровича Зыкова, о котором в сборнике "Органы государственной безопасности СССР в годы Великой Отечественной войны" говорится следующее:

"Зыков, он же Ярко, он же Гранин, он же Демьянский Мелентий Александрович, он же Николай Михайлович, кличка "Николай Москвич" – преподаватель школы пропагандистов Дабендорф в 1943 году, затем заместитель редактора газет "Заря" и "Доброволец". В прошлом заместитель редактора газеты "Известия", бывший комиссар Красной Армии".

Сразу небольшой комментарий к этой справке. Не все в ней точно. Часть псевдонимов, которые здесь названы, неверны. Совершенно точно, что Гранин это псевдоним не Зыкова, а Николая Ковальчука. Это один из помощников Зыкова во всей этой власовской пропаганде. Под этим псевдонимом редактировалась газета "Заря", Ковальчук ее подписывал. После войны Ковальчук был выкраден, попал на советскую сторону, доступны некоторые протоколы его допросов, опубликованные сейчас во власовском трехтомнике Росархива. Дальнейшая судьба его печальна: был он приговорен к какому-то сроку, точно неизвестно, и, по рассказам одного из солагерников умер в одном из лагерей Магаданского края в больнице, где-то в конце 40-х годов.

Что касается псевдонима Демьянский, то, хотя я проработал огромное количество материала о Милетии Зыкове, – как материалы, которые публиковались в поднемецких газетах, так и материалы, которые публиковались в советских газетах, – такого псевдонима я нигде не видел. Поэтому тут тоже пока оставляем знак вопроса – не знаю, кто такой Демьянский.

А вообще я сегодня хочу рассказать две истории. Сначала я вкратце расскажу биографию Зыкова после пленения, от 1942 года вперед, а потом более подробно мы остановимся на истории установления его личности, то есть, что произошло от 1942 года назад.

По данным ОБД "Мемориал", Милетий Александрович Зыков был призван в марте 1942 года. Он служил в звании рядового в 7 роте 535 полка 2 гвардейской стрелковой дивизии. Перебежал к немцам 23 июля 1942 года к юго-западу от города Шахты. Это мы знаем уже из протокола его допроса, который был обнаружен в январе этого года. Работа над биографией Зыкова продолжается довольно долго, и вот совсем недавно удалось добраться до первичных протоколов его допросов. Далее, минуя лагеря для военнопленных, он был доставлен в Берлин и направлен в так называемую Психологическую лабораторию Отдела пропаганды вермахта.

В Психологической лаборатории собирались военнопленные, которых пропагандисты немецкие сочли полезными для работы над пропагандой, направленной на Красную армию – как лучше составить листовки, как лучше обращаться к красноармейцам. Они были призваны дать некоторого рода экспертизу, поэтому особенно внимательно немецкие пропагандисты следили, чтобы в лабораторию не попадали какие-либо соглашатели, которые со всем соглашаются и сразу становятся на немецкую или пронацистскую позицию. Нет, они хотели, чтобы люди, которые туда попадали, имели собственную точку зрения и с помощью этой собственной точки зрения влияли на немецкую пропаганду. Они считали это важным. Именно поэтому Зыков был выбран и отправлен в эту Психологическую лабораторию, где произвел большое впечатление на немецких офицеров, которые с ним работали, и стал за несколько месяцев идеологическим лидером этой группы военнопленных.

Очень быстро он под псевдонимом Николай Москвич (это был его основной псевдоним в Берлине) написал брошюрку "Неминуемый крах советской экономики" и тоже произвел на всех огромное впечатление, потому что практически не пользовался справочным материалом, писал из головы. Это сделало ему имя в Психологической лаборатории и он стал автором (в соавторстве с немецкими пропагандистами) той самой Смоленской декларации, которую подписали генералы Власов и Малышкин в декабре 1942 года.

Таким образом, можно сказать, что Зыков стал главным идеологом власовского движения, по крайней мере на его первом этапе.

В начале 1943 года началась так называемая "пропагандистская акция Власов". Создавалось впечатление, что существует некий Русский комитет в Смоленске и существует некая русская освободительная армия – РОА, в которую шла агитация. На самом деле ни русского комитета в Смоленске не существовало (а Власов сидел в Берлине, сначала в том же самом помещении Психологической лаборатории), ни РОА не существовало, а существовали восточные батальоны, которые были присоединены к тем или иным немецким частям, которые командовались полностью немцами и полностью контролировались ими. То есть Власов к РОА, которая существовала только на бумаге, не имел никакого отношения. Тем не менее, немецкие пропагандисты создали в городке Дабендорф под Берлином школу пропагандистов, в которой они идеи Русской освободительной армии проповедовали, в которой они пытались советских военнопленных обучать именно в этом духе с тем, чтобы затем направлять их для дальнейшей агитации либо в лагеря военнопленных, либо в те самые восточные батальоны, либо, как они надеялись, может быть, когда-нибудь из РОА на бумаге возникнут настоящие воинские части под управлением уже русских или советских командиров, того же самого Власова. И вот тогда-то офицеры, обученные в Дабендорфе, пригодятся. Но Гитлер был против всей этой идеи, поэтому до ноября 1944 года ничего в этом направлении не произошло.

Соответственно, Зыков как главный идеолог принял самое активное участие, особенно на начальном этапе, во всей этой пропаганде. Были организованы две газеты, газета "Заря", которая ориентировалась больше на военнопленных советских, и газета "Доброволец", которая больше ориентировалась на тех военнопленных, которые уже служили в восточных батальонах, которые перешли на немецкую сторону и воевали с оружием в руках чаще всего против партизан. Эти газеты он фактически редактировал, на первом этапе чуть ли не в одиночку, от первой страницы до последней.

Также в заслугу ему ставят, что на начальном этапе в "Заре" и "Добровольце" практически не было антисемитской пропаганды. Это не вполне так, антисемитские материалы были с самых первых номеров, в том числе авторства самого Зыкова, но действительно несколько в меньшем объеме, чем это было принято в поднемецкой русскоязычной прессе, где в каждом почти номере должен был идти какой-то антисемитский материал. Впрочем, такая вольница длилась недолго, уже через три месяца эти газеты подтянули под общую норму.

Мы подробно об этом говорим потому, что Милетия Александровича, несмотря на русские имя и отчество, практически все, включая его немецких кураторов, считали евреем. Это было удивительно для людей, которые его встречали в Берлине, – как он вообще сюда попал, потому что евреев отбирали на самом раннем этапе, вскоре после пленения, и дальше судьба их была чаще всего печальна. Но в данном случае случилось исключение, Милетия Александровича на допросе сочли человеком полезным, который может помочь в пропагандистской работе. По всей видимости, ему повезло, он попал на какого-то правильного офицера абвера, который сумел его прикрыть от требований других организаций, которое могли бы его ликвидировать, и быстро его отправил в Берлин, минуя лагерь военнопленных. В отдел "Вермахт Пропаганда", до которого, естественно, доходили доносы, которых в Берлине, в среде военнопленных и в среде русских эмигрантов писалось множество. В том числе среди них были доносы на Зыкова, в которых, естественно, указывалось на его предположительно еврейское происхождение. Но достаточно долго отдел "Вермахт Пропаганда" его защищал.

Тем не менее, несмотря на столь двусмысленную ситуацию, Зыков вовсе не был слепым исполнителем чужой воли. У него была своя идеология, у него были свои идеи, он не боялся спорить не только к офицерами, которые находились в Дабендорфе, но и, например, с полковником Мартином, который в отделе "Вермахт Пропаганда" всю активную пропаганду курировал и возглавлял. Видимо, эти качества – некая агрессивность поведения, может быть, даже наглость, готовность отстаивать свою правоту – выделили его из массы пленных и позволили сделать карьеру в немецкой пропаганде.

Иван Толстой: Игорь Романович, я не помню, кто из нацистских лидеров говорил: "это я здесь решаю, кто – еврей, а кто – нет", приписывают разным деятелем. Это что же, в случае Зыкова, вот тот самый пример?

Игорь Петров: Наверное, не совсем. Здесь у Зыкова не было, и это достаточно удивительно, какого-то прикрытия на самой верхушке рейха. Хотя в мемуарах описывается, что он якобы встречался с Геббельсом или еще с кем-то, Розенберг совершенно точно приезжал в Дабендорф. Во-первых, помогло то, что он отрицал, что он еврей, говорил, что мало ли, какая у него внешность, если его прямо об этом спрашивали, и во-вторых, он попал в эту ячейку психологическую, которая была немножко самостоятельной и была даже территориально отделена от всех остальных. Если бы он попал в лагерь для военнопленных, скорее всего, его бы постигла общая судьба, но ему повезло, что он попал в такую ячейку, где офицеры, хотя они не были высокопоставленными, его прикрывали, потому что считали его полезным для пропаганды. И это его спасло. Это не единичный случай. У 99,9 процента евреев, попавших в плен, была судьба печальная, но есть и исключения.

Есть пример политработника, который был отобран уже Айнзацкомандой в 1941 году, когда ситуация была свирепее, но Айнзацкоманда решила, что он с пропагандистской точки зрения важный, его отправили в Берлин, он там сидел в тюрьме на Александерплац, где в СД его долго допрашивали, пытались какую-то пользу из него извлечь (он предлагал тексты листовок для Красной армии), потом потеряли к нему интерес и отправили в итоге в концлагерь. Но он пережил концлагерь, остался жив, как это ни удивительно. Причем с самого начала СД знало, что он еврей, а в концлагере это, видимо, как-то расплылось, там он тоже скрывал свое еврейское происхождение, как это технически получилось, я не могу объяснить. После этого он репатриировался в Советский Союз, где его арестовали, уже в советские времена он отбыл свой срок за коллаборационизм с немцами, после этого написал книжку, которую опубликовал, насколько я помню, знакомый его сына уже после перестройки.

Иван Толстой: А фамилия этого человека как?

Игорь Петров: Его звали Стефан Грюнберг, он когда-то работал в кинопромышленности, был соавтором Сергея Юткевича в 20-х годах, потом работал в журналистике, потом уехал из Москвы, таким образом избежав каких-то серьезных репрессий, был призван в армию и в августе 1941 года попал в плен. Книга называется "Недочеловеки". Книга биографическая, но художественная, он ее писал в 1960-70-х годах, честно всю биографию написать нельзя, и он немножко с художественной точки зрения все это изложил. Но то, что он был в концлагерях, это подтверждается, публиковались воспоминания людей, которые там вместе с ним были и вместе с ним были освобождены. Это еще в советское время публиковалось.

Иван Толстой: То есть, можно сказать, что в некоторых случаях, если клиенту везло, то фактор его полезности срабатывал в его пользу?

Игорь Петров: Да. Причем, нельзя было заранее предсказать, в каком случае сработает, а в каком – нет. Это, действительно, был вопрос случая, и в биографии Зыкова это тоже дело случая. Ему, скорее всего, повезло попасть на какого-то офицера абвера, который ему симпатизировал и отправил его в Берлин.

Иван Толстой: И еще не могу вам не задать вопрос, перебивающий ваш рассказ, к сожалению, но вопрос, который наверняка каждый второй слушатель нашей программы задаст, по крайней мере, себе. Потому что не совсем мы привыкли к такому повороту размышлений. Вы сказали, что Гитлер не хотел и не способствовал созданию таких военизированных упорядоченных образований, которые могли бы повернуть штыки против советской власти, против Сталина. Образований из советских военнопленных. Вы могли бы коротко пояснить, почему Гитлер не хотел этого?

Игорь Петров: С самого начала войны позиция была очень понятная. Во-первых, в пропаганде можно было говорить, что ведется война не против России, а против большевизма, но с самого начала было совершенно четко сформулировано, что нет никакой цели свергнуть Сталина и заменить его каким-то, например, русским или российским националистическим вождем, будь это вождь из самой России или из эмиграции. Наоборот, говорилось, что в этой ситуации противостояние русских возрастет еще больше. С самого начала было четко поставлено условие, что никаких политических поблажек в сторону России делать нельзя. На этом базировалась и точка зрения, что и вооружать никого не надо. Сам Гитлер был против того, чтобы хоть кому-то давали оружие из военнопленных или из эмигрантов, которые хотели воевать на немецкой стороне. Был совершенно четкий приказ Розенберга, тоже в самом начале войны, который запрещал принимать на службу русских эмигрантов. И, опять-таки, через министерство иностранных дел все эти утверждения проводились. То есть, все русские эмигранты, которые, тем не менее, попали на фронт, или члены НТС, которые все-таки пробрались на оккупированную территорию и осели где-то в Смоленске, в Пскове, в Орле, это все было в нарушение, в обход приказа. Какие-то личные дела, личные связи, о чем я писал в одной из своих статей, например, связи отдела разведки 9-й армии с берлинскими эмигрантами, с берлинским управлением российской эмиграции, с Бискупским и Таборицким.

Тем не менее, все эти батальоны стали возникать, в том числе батальоны из военнопленных, потому что на фронте банально не хватало сил, они были нужны. И вот получился некий такой компромисс. Потом, уже в августе 1942 года, Гитлер махнул рукой. Сначала он несколько раз запрещал даже создавать эти легионы, примерно в феврале-марте 1942 года от него еще раз пошло несколько приказов, которые останавливали или запрещали дальнейшее создание легионов из казаков, из украинцев… При том, что казаки и украинцы это, так сказать, условное название, это эвфемизм, который позволяет набирать на службу военнопленных. Невозможно было проверить, является военнопленный украинцем или является казаком, это самоназвание. И так как к казакам и украинцам (это продолжалась немножко линия Розенберга) было более благоприятственное отношение, то их принимали на службу.

Тем не менее, еще в феврале-марте 1942 года Гитлер говорил, что какие-то подразделения, которые уже сейчас созданы, небольшие роты, батальоны, их оставляем, но дальше создавать не надо. И только в августе 1942 года, когда партизанское движение еще более разрослось и когда по факту уже были созданы десятки, если не сотни каких-то мелких подразделений, Гитлер наконец дал разрешение на использование военнопленных в антипартизанской борьбе, но строго под немецким командованием.

Поэтому с самого начала у Власова не было никаких шансов. И впоследствии, когда Власов стал появляться не только в качестве автора каких-то открытых писем, которые публикуются в газетах и обращаются к советским военнопленным, призывают их идти на службу в РОА, а ему позволили два раза поехать на оккупированную территорию. Один раз – в область Группы армий "Центр", другой раз – в область Группы армий "Север". Он там выступал и со стороны пропаганды наверх пошли докладные записки о том, что уже полгода мы рассказываем о Русской освободительной армии, а люди ничего, кроме шеврона, который им пришили на рукав, не имеют, они продолжают служить в тех же самых восточных батальонах. Давайте мы проведем дальнейшие организационные мероприятия, давайте попробуем организовать учебные, пробные соединения уже по-настоящему под командованием того же самого Власова, например.

И это было достаточно строго летом 1943 года опять оборвано Гитлером, который четко сказал: это все можно использовать только в пропаганде, в пропаганде рассказывайте все, что хотите, но русские легионы мы создавать не будем. Считается, что он опирался на историю Первой мировой войны, когда созданы были польские легионы, которые потом против немцев сами выступили, которые были неверны.

И если мы, в итоге, посмотрим всю историю власовского движения, заканчивая Прагой, то бог его знает, может, можно ставить вопрос: а, может, Гитлер был прав, действительно, у русских были свои интересы и, если бы не было политического решения, а к политическому решению Гитлер вовсе не был склонен, то совершенно не исключается, что эти самые батальоны повернули бы свои штыки уже против немцев. Что частично и произошло.

Как мы знаем, в конце 1943 года большая часть восточных батальонов была переброшена на запад, потому что размеры обратного дезертирства выросли, целое подразделение того же самого Гиля Родионова, которое очень жестко вело противопартизанскую борьбу в 1942-43 году, потом полностью перешло на сторону партизан, убив большую часть немецкого сопроводительного персонала. И все это Гитлер и Гиммлер, который его на тот момент поддерживал, видели в качестве подтверждения своей теории, что военнопленным нельзя давать оружие. Ведь продолжением логическим было бы то, что, кроме оружия, надо дать и некие политические гарантии, политическую самостоятельность, а это полностью противоречило планам нацистской верхушки о колонизации оккупированной советской территории. Тут было непримиримое противоречие – чтобы Власов добился успеха, нацисты должны были перестать быть нацистами.

Возвращаясь к Зыкову. Зыков в Берлине женился на художнице Евгении Самоновой, по первому мужу Андрич. Она была дочерью полковника царской армии, жила до войны в Белграде. Во время войны перебралась в Берлин и работала в "Винете", это организация при Министерстве пропаганды, которая занималась поддержкой пропагандистских мероприятий. Они писали тексты статей для различных изданий, а также рисовали, и вот жена Зыкова нашла там работу в качестве художника. После войны она пропала, ходили слухи, что она вроде бы жила в лагере дипи Менхегоф (в котором жило множество членов НТС после войны), но документов, подтверждающих это, я пока не нашел.

Со временем стало ясно, что акция "Власов" провалилась, потому что со стороны верхушки рейха не было желания совершать политические компромиссы, и так и осталось до конца 1944 года, когда, как немецкая пословица говорит, "нужда не знает никаких законов" – даже Гиммлер согласился на переговоры с Власовым. Тогда уже был создан "Комитет освобождения народов России", были даны какие-то малые, рудиментарные политические гарантии, из которых, в итоге, ничего не вышло.

Но к этому времени уже никакого Зыкова в Берлине не было. Почему? Со временем Зыков постепенно отдалялся от "Зари" и "Добровольца", потому что шла идеологическая конкуренция за идеологическое первенство и со стороны НТС. В Дабендорф было принято некоторое количество преподавателей, которые до этого находились в лагере Вустрау, который был полностью в руках эмигрантов из НТС и в которых они обучали советских офицеров, с одной стороны, в нацистском духе, а с другой стороны, пытались избранным, или которых они считали лучшими, внушить идеи НТС. Эти люди из НТС перешли из Вустрау в Дабендорф, где стали выдвигать собственные идеологические планы. А вторая группа, которая говорила, что мы вообще не выдвигаем никаких требований, мы готовы идти хоть с чертом, но против Сталина. Все это не совпадало с позицией Зыкова, которая была антисталинистской, но он сам себя иногда называл марксистом, иногда – социал-демократом, и достаточно четко на этом настаивал. Что у белой эмиграции вызывало головную боль и дополнительно увеличивало количество доносов. В какой-то момент количество доносов на Зыкова стало критическим и в июне 1944 года произошло сразу несколько примечательных событий.

Во-первых, один из немецких офицеров, балтийский немец Эрвин фон Шульц, приставленный к Дабендорфу, подал начальству рапорт, в котором обвинял всю верхушку лагеря, в том числе Власова и Зыкова, в работе на Советы, потребовал ареста 49 старших офицеров (Власова, Зыкова, Трухина и всей остальной верхушки) и полного роспуска лагеря. Одновременно штандартенфюрер Гюнтер Д'Алькен, возглавлявший пропагандистский полк Ваффен-СС, добился от Гиммлера разрешения на участие власовцев в пропагандистской операции. Тут надо сказать, что Гиммлер до того был крайне резко был настроен против Власова. И за семь месяцев до этого в одной из своих речей, которая, хотя и была сказана в узком кругу, но стала достаточно широко известна, он назвал Власова "русской свиньей", особенно Гиммлера оскорблял тот факт, что Власов и другие власовцы – Малышкин, например, в одном из своих выступлений – все время повторяли, что Россию нельзя победить без помощи русских, то есть нужно создать русские вооруженные силы для того, чтобы победить Россию. Это было для сторонника идеи арийского господства и сторонника идеи, что нацисты с расистской точки зрения стоят куда выше всех этих грязных большевиков, совершенно неприемлемо. Поэтому шла такая реакция жесткая. Тем не менее, Д’Алькену удалось убедить Гиммлера по крайней мере позволить принять власовцам участие в пропагандистской операции. Операцию назвали "Скорпион Oст", должна была она быть проведена на одном небольшом участке фронта под Львовом летом 1944 года.

Примечательно, что лицом операции был выбран не Власов, а Жиленков. К Жиленкову, хотя он и был партийцем, эсэсовцы относились куда лучше, и вообще-то они были бы даже не против, если бы Жиленков сменил Власова на посту главы движения, от чего сам Жиленков отказывался. А идеологическое обоснование всей этой операции должен был осуществлять Зыков.

И вот перед самым отъездом Зыков, вместе со своим адъютантом Валентином Ножиным, был выкраден из деревни под Берлином, в которой он жил. Загадка эта так до конца и не разгадана. Предположительно, внутри СС тоже шла борьба двух течений. С одной стороны было течение Д'Алькена, а с другой стороны было течение, которое, наоборот, в соответствии с рапортом фон Шульца считало, что Зыков представлял опасность (может быть, он большевистский агент, а если нет, то он исповедует совершенно неприемлемые взгляды). И вот это второе течение одержало верх и сумело Зыкова устранить. Есть идущий из НТС послевоенный слух, что следователь СД Иозеф Дедио (который потом работал с делом НТСовцев) допрашивал Зыкова после ареста, но так как у нас нет прямого свидетельства, там не совпадает время (он якобы допрашивал его осенью 1944 года), вполне возможно, что это испорченный телефон, и полагаться на это нельзя.

Точно можно сказать, что и отдел "Вермахт Пропаганда", и Д’Алькен, у которого прямо перед операцией пропал ведущий пропагандист, пытались запрашивать РСХА, куда пропал Зыков, и ответ им был дан, что ничего найти не удалось. Куда исчез Зыков, осталось неясным.

То есть мы можем быть в принципе уверены, что жизнь Зыкова закончилась летом 1944 года. Устранили его сразу или вскоре после ареста – это уже детали. Подробностей, возможно, мы никогда не узнаем.

Иван Толстой: А почему, Игорь Романович, вы можете быть уверены, что именно тогда же его и устранили? Может быть, его выкрала другая сторона, советская?

Игорь Петров: Такая теория есть, такая теория выдвигалась даже в переписке с историком Борисом Николаевским. Ее выдвигал один из работников Управления безопасности "Комитета освобождения народов России", а момент похищения Зыкова еще простой военнопленный, который сотрудничал, по всей видимости, достаточно тесно с немецкой службой безопасности, СД. Такая теория выдвигалась, но ничего ее не подтверждает, нет ничего на советской стороне. А он должен был всплыть, так или иначе. Есть другие примеры людей, которые сначала работали на немцев, а потом перешли на советскую сторону, но им это все равно потом вспомнили, в 1946–1948 году.

Такая же судьба должна была постигнуть Зыкова, но этого не случилось. Какие-то данные должны были сохраниться, невозможно все настолько засекретить, чтобы не осталось ничего. Нет, мы можем быть точно уверены в том, что Зыков был похищен именно немецкой стороной и, скорее всего, в его похищении сыграл роль тот самый офицер, который после войны выдвигал Николаевскому теорию, что Зыкова то ли похитили Советы, то ли он вообще остался жив и сейчас живет под Ганновером. Фамилия этого офицера Чекалов. Судьба его тоже печальна – он, в свою очередь, был после войны, по всей видимости, выкраден советской разведкой и в Советском Союзе вскоре после этого казнен. Вот такая история.

Иван Толстой: Появление способного и всезнающего Милетия Зыкова произвело, как уже сказано, большое впечатление не только на гитлеровцев, но и на самих власовцев, на всех, кто с ним соприкасался. Я процитирую мемуарный фрагмент из 4-томного труда Владимира Батшева "Власов", вышедшего в 2000-е годы во Франкфурте-на-Майне:

"Как журналист он поразил многих. Александр Казанцев говорит, что ничего подобного он не видел в жизни.

Отдел пропаганды нерегулярно выпускал для той стороны газету "Боевой путь". Она была закамуфлирована под одну из советских фронтовых газет.

Казанцев присутствовал при том, как Зыков продиктовал стенографистке весь номер от начала до конца, от первой до последней строчки. Там была передовая, две статьи, очерк, фельетон, сообщение с фронта и телеграммы из-за границы, отдел развлечений с какими-то головоломками для солдат, заканчивающийся чуть ли не шахматной задачей. Все это он продиктовал, не поднимаясь из-за стола, как будто прочел по книге. Работа продолжалась около трех часов.

Фигура, разумеется, неординарная.

А откуда фамилия Зыков? Документы, ведь, в конце концов, существовали на эту фамилию.

По моим догадкам, под именем Зыкова действовал известный литературный критик…

Вполне вероятно, он воспользовался документами убитого воронежского журналиста Зыкова.

Те, кто отождествляют Зыкова с воронежским журналистом, забывают одно – не мог провинциальный журналист быть столь высоко образован, так много знать и так много уметь.

Так кем же был на самом деле Мелетий Зыков?

Эмигрировавший на Запад в начале 1970-х годов литературовед Владимир Чернявский никогда не знал историю Зыкова. Но когда он пришел в гости в один эмигрантский дом, то удивился, увидев на стене портрет Зыкова.

– А почему у вас висит портрет Цезаря Самойловича Вольпе? – спросил он.

Вольпе! Цезарь Вольпе!

Цезарь Вольпе – известный литературный критик 20-30-х годов, первый муж Лидии Корнеевны Чуковской, отец ее, ныне живущей в России дочери Елены Цезаревны Чуковской.

Тот самый… тот, который… про которого…

И сразу все сошлось. Все ниточки связались, все подозрения рассеялись, все точки оказались поставленными там, где надо, и завеса упала.

Стало понятно, почему семья Чуковских переводит разговор на другую тему, когда речь заходит о первом муже Лидии Корнеевны.

Имя смутно мелькнуло в подсознании, но биография Вольпе обрывалась в конце 1941 года, когда его эвакуировали из блокадного Ленинграда.

По одним данным он погиб при эвакуации.

Но до сих пор ни в одном из ленинградских и военных архивов я не обнаружил подтверждения о его смерти.

(…)

Но неужели никто не заподозрил в Зыкове ленинградского литературоведа раньше меня?

Заподозрил. Уже упомянутый поэт Александр Неймирок.

Александр Николаевич Неймирок в свое время закончил Лесотехнический институт в Белграде. Но, как замечал один из его знакомых, "он относился к лесоматериалам, как Пушкин к саранче".

(…)

Неймирок жил в пансионе "Меран", соседнем с тем, где жил Власов, и Казанцев, и Новосильцев.

Андрей Андреевич любил беседовать с молодыми эмигрантами.

Однажды у него в гостях оказался Зыков и его "адъютант", сын московского профессора-ихтиолога Ножин.

Был поздний час, метро уже не ходило. Неймирок взялся проводить Зыкова и Ножина, еще плохо знавших Берлин.

По дороге разговорились о судьбах русской литературы. Речь зашла о поэтах первой половины 19-го века. (Зыков прекрасно знал русскую поэзию). Заговорили, в частности, о Веневитинове. Неймирок сказал, что в изданной в Москве книге "Поэты – современники Пушкина" сообщается, что при вскрытии могилы Веневитинова (для перенесения его праха в другое место) обнаружилось, что поэт лежал не со скрещенными на груди, а с вытянутыми вдоль тела руками. "Так в ту эпоху хоронили самоубийц", – говорилось в книге.

На это Зыков ответил Неймироку, что он сам – один из составителей книги, и что за эту подробность о Веневитинове получил нагоняй от партийного начальства – она, мол, ничего не добавляет к облику поэта. Имен составителей книги Неймирок тогда не знал.

Но уже после войны, в лагере для "Ди-Пи" Менхегоф, писатель и литературовед Б.А. Филиппов назвал Неймироку имена составителей книги Веневитинова – Владимир Орлов и Цезарь Вольпе.

Как было видно из советской печати, В. Орлов по-прежнему занимался литературоведением, а имя Вольпе исчезло. Не был ли Зыков Цезарем Вольпе?"

Как видим, многое из цитированного нашло с тех пор свое объяснение. Многие неясности раскрыты.

Игорь Петров: Теперь от 1942-го – в прошлое. Начну я с отрывка из мемуаров двух человек, которые Зыкова очень хорошо знали. Из мемуаров Михаила Самыгина, который был одним из его ближайших помощников в газетах "Заря" и "Доброволец", и Владимира Позднякова, который тоже достаточно много находился в Дабендорфе и который встретил Зыкова сразу после его прилета в Берлин в маленьком лагере для военнопленных. Они достаточно много с ним разговаривали и некий биографический субстрат из их публикаций, то, что Зыков рассказывал о себе, он таков.

Якобы, Зыков родился в семье литератора, принадлежавшего к социал-демократической партии меньшевиков. Он рано примкнул к коммунистической партии, добровольно вступил в Красную армию, приняв участие в гражданской войне в качестве политработника. Позже он стал тоже литератором и одно время редактировал областную газету в Узбекистане. Затем, перешел на работу в редакцию "Известий", где был заместителем Бухарина. Женился на дочери Андрея Сергеевича Бубнова – народного комиссара просвещения. Преподавал историю русской литературы в университете имени Герцена в Москве, то есть, в Литинституте. Редактировал некоторые труды по истории литературы, но сам никаких книг не написал. После ареста Бухарина и Бубнова в 1937 году был сослан на 4 года, в 1941 году реабилитирован, отправлен на фронт, где перебежал к немцам. Был он на фронте заместителем военного комиссара стрелковой дивизии, по другой версии – старшим политруком. Как мы знаем, обе версии, которые он рассказывал, не верны, на самом деле он был простым рядовым и называл себя заместителем политрука, то есть это была неофициальная такая должность.

Предположений о том, кто такой Зыков на самом деле, высказывалось довольно много, например, версия о Цезаре Вольпе. Но все эти версии исходили из того, что Зыков рассказывал правду о своем прошлом, что, как показала практика, было чересчур оптимистичным предположением.

Вообще, столь сложные биографии с точки зрения исследователя, наверное, можно разделить на две категории, уподобив одну ореху, другую – луку. Биография Николая Сверчкова, о которой мы недавно говорили, это как раз орех – раскусить трудно, но если удалось найти подход и вскрыть скорлупу, то дальше все несложно. А вот биография Зыкова это случай лука, потому что после снятия каждого слоя людям, которые занимались поисками, приходилось горько плакать, потому что под ним обнаруживалась не правда жизни, а следующий слой. И разгадка биографии, которой в итоге все-таки удалось достичь, это настоящая командная работа, в которой приняли участие несколько десятков человек. Я назову впоследствии несколько имен коллег, которые мне помогали, заранее прошу прощения, что, может быть, назову не всех. Надеюсь, что в следующем году выйдет большая статья по итогам расследования и там будет полный список.

Итак, первый шаг к установлению личности сделала в 1997 году журналист "Известий" Элла Максимова. В ее статье обсуждаются уже известные нам подробности биографии Зыкова (Бухарин, Бубнов), рассказанные им самим, она опровергает версию о Цезаре Вольпе, но помимо этого делает несколько важных шагов вперед.

Во-первых, она нашла в ЦАМО (Центральном архиве министерства обороны) списки пропавших без вести, ныне доступные нам в ОБД "Мемориал". Тем самым установила, что наш герой попал в плен действительно как Милетий Александрович Зыков, под своей собственной фамилией.

Во-вторых, она выяснила, что журналист с таким именем существовал в СССР. Она пошла в Российскую Государственную библиотеку и нашла в картотеке три брошюрки. Первая под возмутительным названием, за которое Милетия Александровича сегодня немедленно бы забанил Марк Цукерберг, она называлась "Хохол село колхозное", вышла в Воронеже в 1931 году. Еще одна брошюрка называется "С Михаилом Ивановичем Калининым по колхозам Центрально-черноземной области", это 1930 год, тоже Воронеж.

И в-третьих, Максимова по домовым книгам нашла адрес московской жены Зыкова, ее звали Наталья Давыдовна Малькова, она его разыскивала сразу после войны, об этом в ОБД "Мемориал" есть данные, прожила она не очень долго после войны, умерла, по трагической иронии судьбы, в один день со Сталиным 5 марта 1953 года.

Это примерно то место, с которого я эту биографию в начале 2012 года начал расследовать.

Начал я, конечно, с очевидного – работа в "Известиях", родство с Бубновым. "Известия" к тому времени были, к счастью, уже оцифрованы и достаточно быстро выяснилось, что кроме одной статьи 1931 года, процитированной Максимовой, никаких публикаций Зыкова, которых должно было быть много, раз уж он якобы был замредактора, там нет. Да и статья 1931 года оказалось написанной не "нашим" Зыковым, а однофамильцем. К слову, публикации другого вашего героя, о котором вы недавно беседовали, – Михаила Голубовского, при немцах Боброва, после войны Соловьева, в "Известиях" нашлись.

Так что возникло предположение, что Зыков в плену несколько привирал, как в отношении своего воинского звания (которого у него не было), так и в отношении советского прошлого.

Но буквально через несколько дней мне на помощь пришла счастливая смесь удачи с прогрессом. Оказалось, что незадолго до того Российская национальная библиотека оцифровала газету "Ханты-Манчи Шоп" ("Остяко-Вогульская правда"), а электронная библиотека Воронежской области оцифровала газету "Коммуна". И, наконец, в моей родной Баварской государственной библиотеке – совершенное безумие – нашлась подшивка газеты "Социалистическое земледелие" за 1931 год. Это огромная газета, больше, чем А2-формат. Именно в 1931 году Зыков в ней работал. То есть нашлись сразу три пункта, которые подтверждали теорию Эллы Максимовой, что такой журналист в Советском Союзе существовал и под этой фамилией печатался.

И уже через несколько месяцев – следующая удача, в ГАРФе удалось найти личное дело сотрудника ТАСС Милетия Александровича Зыкова-Ярко (именно так!), а в нем – личный листок по учету кадров с анкетой. Это была первая настоящая победа, за которую я должен благодарить коллег Алексея Куприянова и Тимура Мухаматулина. Благодаря им я с ним ознакомился. Вот, что мы узнали из этой анкеты.

Милетий Александрович рассказал, что родился в ноябре 1901 года в Екатеринославе (это совпадает с данными в ОБД "Мемориал"). Национальность – русский, по происхождению – мещанин. Сословное занятие родителей – служба. Участвовал в боях Гражданской войны на Южном фронте: Екатеринослав, Симферополь и так далее. Последняя должность – помощник командира Карасу-Базарского полка красно-зеленых. Во время врангелевщины был осужден к каторге за революционную работу. Впоследствии вступил в партию, но был исключен из нее за мелкобуржуазный уклон.

Работал в 1922–23 годах в Феодосии, в 1924 году – в издательстве "Молодая гвардия" в Москве, в 1924–25-м – "Красный Крым", Симферополь, 1925–26 – "Красная Татария", Казань, 1927–28 – "Советская степь", Кзыл-Орда, 1928–30 – "Коммуна", Воронеж, 1930–31 – "Тихоокеанская звезда" Хабаровск, 1931–32 – "Социалистическое земледелие", Москва, и в августе 1932-го поступил на работу в ТАСС, на должность децернент сектора сельского хозяйства редакции союзных новостей.

Как мы видим, никакого Бухарина тут и близко нет. В 2014 году мне удалось плодотворно поработать в Химках в отделе периодики РГБ и верифицировать большую часть газетной биографии Зыкова.

[Я разделю ее на две части и расскажу сначала позднюю, ту, в которой он именно Зыков. Первый раз подпись "Милетий Зыков"появляется на страницах казанской газеты "Красная Татария" в начале августа 1925 года. Заметка называется "Впервые в Казани. Впечатления приезжего".

Откуда появилась фамилия Зыков, установить не удалось. Я даже добрался до внутренней документации "Красной Татарии"в Центральном государственном архиве историко-политической документации Республики Татарстан, репортер Зыков там упоминается в приказах по газете, но подробностей, например, анкеты его там, к сожалению, нет.

И еще одно предварительное замечание: карьера Зыкова практически во всех газетах, в которых он работал, даже про Берлин можно сказать то же самое, развивалась по одной и той же схеме – появление в газете, взлет и стремительное падение.

Вот, например, приказ по "Красной Татарии" от 18 сентября 1926 года: "Несмотря на мои личные предупреждения, что за неисполнение редакционных заданий литературные сотрудники будут увольняться, репортер Зыков Милетий позволил себе не только не выполнять заданий заведующих отделов, но за последние недели прекратил дачу материала по числящимся за ним учреждениям… В целях пресечения подобных явлений репортера тов. Зыкова М. считать уволенным".

Подоплеку этой истории мы смогли узнать из журнала "Журналист" от начала 1927 года, добраться до него мне помог Николай Заяц.

Оказалось, что в защиту Зыкова выступил не кто иной, как Михаил Кольцов. По версии Кольцова Зыков был отличным фельетонистом, чьи критические стрелы часто били в цель, но затем он вступил в конфликт с редактором собственной газеты, который не только его уволил, но и передал в прокуратуру акт о присвоении Зыковым звания помпрокурора и сотрудника Наркомторга. Это очень характерная черточка, очень важная. Зыков действительно очень любил выдавать себя за человека во власти. Возможно, это спасло ему в 1942 году жизнь в немецком плену. И именно с позиции человека во власти он выступал, в частности требовал искоренения тех пороков советской системы, которые он в своих фельетонах бичевал.

Защита Кольцова помогла, и хотя Зыков уехал из Казани, но легко смог найти новую работу, теперь в газете "Советская степь" в Кзыл-Орде. Здесь впервые у нас появляется тень Остапа Бендера, который, как известно, участвовал в смычке Турксиба, а Зыков действительно писал, правда, не о смычке, а о начале строительства Турксиба. В "Советской степи" Зыков работает очень плодотворно, много печатается, но потом возникает очередной конфликт и Зыкову прямо на страницах газеты приходится извиняться за свой "грубый и нетактичный поступок" перед другом сотрудником.

Но тем не менее, когда редактора "Советской степи" Александра Швера приглашают на работу в воронежскую "Коммуну", Швер забирает с собой Зыкова как спеца по газетному делу.

В "Коммуне" Зыков больше склоняется к сельскохозяйственной тематике, но несмотря на то что он не член партии, ему поручают и более важные темы, например, в январе 1930 года он работает на пленуме обкома партии и в том же году сопровождает председателя ЦИК СССР М.И. Калинина в его поездке по Центрально-Черноземной области. Материалы его репортажей и стали основой брошюры, которую потом нашла Элла Максимова. В апреле 1931 года на Зыкова нападает журнал "Большевик", обвиняя его в правом оппортунизме и называя "теоретиком кулацких лжеколхозов".

Но к этому времени Зыков уже не в Воронеже, а в Хабаровске, где его карьера в "Тихоокеанской звезде" тоже стремительно идет вверх, его назначают зав. сельскохозяйственным сектором газеты и он даже делает доклад на краевом съезде колхозников. Но и тут за взлетом следует падение.

Александр Чернявский нашел в архиве "Тихоокеанской звезды" документ об увольнении Зыкова: "За время работы в "Тихоокеанской звезде" делал неоднократные попытки дискредитировать коммунистов, возглавляющих отдельные сектора. Считая себя "незаменимым" журналистом, он относился недобросовестно к поручениям, к основной своей работе… сотрудничал в двух других газетах". Но это было не самое плохое. Оказалось, что в Хабаровске Зыков встретил работника прокуратуры, который знал его до 1925 года. Результатом стала разгромная статья в том же журнале "Журналист", который за пять лет до того Зыкова защищал. Согласно ей этот работник прокуратуры сообщил, что "Вв 1925 году Зыков работал в Симферополе в газете "Красный Крым" под фамилией Ярко. Здесь он выдавал себя за члена ЦК комсомола, был арестован и посажен в дом заключения. Зыков сам заявлял, что его дважды исключали из партии и высылали из Москвы за активное участие в контрреволюционных группировках "Рабочей правды" и троцкистов".

Именно поэтому в анкете ТАСС мы видим не просто Зыкова, а Зыкова-Ярко, прежняя его история была частично раскрыта из-за этой несчастливой встречи в Хабаровске.

В ТАСС Зыков тоже долго не задержался, уволился ввиду случившихся тяжелых личных обстоятельств, и чем он занимался с марта 1933-го по март 1935 года, мы не знаем. В марте 1935 года он появился в Березово, в Остяко-Вогульском (ныне Ханты-Мансийском) округе, где стал ответственным секретарем газеты "Ханты Манчи Шоп". Работал он очень много и наверняка многое публиковалось без подписи, видимо, именно тут он научился делать четыре полосы многотиражки в одиночку.

По версии самого Зыкова, он был в Березово сослан. По другим сведениям его туда привез Владимир Васильев, в 1920-21 годах председатель ревкома в Крыму, а с 2 августа 1934 года председатель Остяко-Вогульского окрисполкома.

И здесь для Зыкова была характерна очень агрессивная манера фельетонов, он чувствовал силу под прикрытием Васильева и тем самым быстро нажил и на новом месте немало врагов. Но в декабре 1935 года Васильев покидает Остяко-Вогульск, а в феврале 1936 года фамилия Зыкова исчезает с газетных страниц. Правда перед этим он успевает войти в оргкомитет по празднованию 5-летней годовщины округа, который намеревается устроить пробег Остяко-Вогульск – Москва на оленьих и собачьих упряжках. То есть и тут возникает остапобендеровский колорит.

В конце августа 1936 года в Москве проходит процесс "Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра" и начинаются поиски троцкистов на местах. В "Омской правде", а Остяко-Вогульск входил тогда в Омскую область, публикуется разгромная статья "Троцкистский последыш и либеральные меценаты". "Троцкистский последыш" – это, разумеется, сам Зыков, а меценаты – это Васильев и другие руководители округа "из породы гнилых либералов, потерявших представление о существе большевистской бдительности". Оказывается, Зыков не только работал в газете, но и подрядился писать историю хантов и манси и сдал рукопись в 256 страниц, получив за нее гонорар. Но строгий критик из "Омской правды" счел работу Зыкова фальсификаторской, так как Зыков замалчивал роль партии и умолчал о ее борьбе с кулаками и шаманами.

Дальше неизвестность, рассказы самого Зыкова очень противоречивы. На допросе у немцев он говорил, что вернулся в Москву после лагеря в 1939 году. В плену рассказывал, что находился лишь в ссылке. Журналистом он больше не работал, а устроился завхозом на текстильную фабрику, где работала его жена Наталья Малькова. И оттуда его в 1942 году призвали в армию.

Еще один шаг назад и еще одна удача. В 2013 году были найдены документы Зыкова в государственном архиве Республики Крым, за что я благодарен Вячеславу Зарубину (к сожалению, уже покойному) и Андрею Кохану.

По данным анкеты 1922 года Николай Михайлович Ярко (никакого Зыкова!) родился в 1902 году на Кубани. Родители русские, отец горный инженер, а мать — женский врач. Школьные экзамены сдал экстерном. Служил в Красной Армии с 1917 по ноябрь 1919 года, был военкомом бронепоездного дивизиона, состоял в партии анархистов-коммунистов, был в Крымском подполье, а в 1921 году вступил в ВКП (б) и теперь заведует политпросветом в Феодосии.

Кроме того, в одном из сборников "Революция в Крыму" (тут очень помог Александр Пятковский, принимавший большое участие в розысках вообще) нашелся мемуар "Тюрьма, суд и казнь", подписанный Николаем Ярко. Согласно мемуару, ялтинское большевистское подполье направило Ярко в отряд капитана Орлова — организатора внутреннего мятежа против Врангеля. В итоге Ярко с двумя товарищами бежал от Орлова, правда, одного из участников побега они потом сами пристрелили. В Симферополе они установили связь с крымско-татарскими большевиками и вместе с ними были арестованы в конце марта 1920 года.

12 апреля их судили и согласно приговору военно-полевого суда при штабе Добровольческого корпуса дезертировавший из отряда капитана Орлова вольноопределяющийся Николай Михайлович Ярко-Аптекман (так!) был осужден "к ссылке на каторжные работы на 8 лет" за сотрудничество с большевиками.

В ноябре 1920 года он был освобожден Красной армией и остался жить в Крыму. Анкета, заполненная им в начале 1922 года, свидетельствует о желании максимально отдалиться от своего прошлого: в частности, пропадает фамилия Аптекман; он уменьшает свой возраст (впрочем, это, возможно, произошло еще на допросах в белой контрразведке), меняет место рождения и так далее, то есть, как мы не стараемся, мы все время имеем дело с "ненадежным рассказчиком" и даже его анкеты нам не помогают.

В начале 1922 года партия командирует Ярко в Феодосию, откуда он (вероятно, во второй половине 1922 года) уезжает в Екатеринослав, где его настигает прошлое. 27 ноября 1923 года его исключают из партии как "выходца из буржуазного класса и скрывшего при заполнении анкеты личного дела факт службы в Белой армии" (то есть, очевидно, у Орлова). Таким образом, его исключение не имеет ничего общего ни с троцкизмом, ни с группой "Рабочей правды", как он впоследствии утверждал, возможно, ему казалось, что быть исключенным по идеологическим мотивам менее опасно. Скрывая (или опротестовывая) факт исключения, Ярко перебирается в Москву, где поступает работать в издательство "Молодая Гвардия", но и там не задерживается, в конце 1924 года переезжает в Симферополь и устраивается в "Красный Крым".

Как оказалось, известный историк власовского движения Кирилл Александров с интересом следил за вышеописанными поисками, причем не только по профессиональной, но и по личной причине. Дело в том, что его супруга, которая родилась и выросла в Крыму, дружила там с семьей Ярко. И вот совпадение, которое кажется совершенно невероятным — они действительно оказались потомками Милетия Зыкова. Вероятно, в 1923 году Зыков (тогда еще Ярко) женился на Прасковье Куличенко и в 1924 году у них родилась дочь Рада. Однако, семейная жизнь не сложилась. В письмах супруге журналист хотя и клялся в вечной любви, но все время ссылался на партию (из которой уже на самом деле был исключен), направляющей его с заданиями то туда, то сюда. Кирилл Александров опубликовал несколько сохранившихся писем Николая Ярко, последнее датируется 22 апреля 1925 года. 22 мая он публикует свою последнюю статью в "Красном Крыму", а потом (как мы уже знаем из хабаровского эпизода), оказывается в тюрьме, так как "выдавал себя за члена ЦК комсомола". Выйдя на свободу, он переезжает в Казань, рвет все связи с семьей и начинает новую жизнь под фамилией Зыков].

Итак, два слоя мы развернули, нашли Милетия Зыкова, нашли Николая Ярко, но не нашли, что было раньше.

Следующий шаг удалось сделать в середине 2015 года, и тут у меня такое сравнение, я никакой не поклонник корриды, но сравнение, которое пришло мне в голову и от которого я не могу избавиться, с которым, я думаю, многие исследователи согласятся. Я себя чувствую таким маленьким пикадорчиком, который прыгает вокруг огромного быка, втыкает в него какие-то мелкие шпажки, но быку это все равно, бык бегает дальше по площадке и не обращает на все эти уколы никакого внимания. А потом появляется настоящий матадор. И в роли настоящего матадора здесь, как и во многих других сюжетах, выступил Габриэль Суперфин, который мне позвонил в мае или апреле 2015 года и сказал, что он вел поиск по онлайн-описи Центрального государственного исторического архива Санкт-Петербурга и там нашел одну анкету, которая мне может быть интересна по зыковскому делу. Тут я был совершенно поражен, потому что с этим архивом я достаточно плотно работал, именно там я нашел документы по другому сюжету, по настоящей биографии Сергея Таборицкого, о котором я впоследствии опубликовал статью в "Неприкосновенном запасе", но мне в голову не приходило там искать Зыкова. Николай Москвич все время был в Москве, он как-то связан с Москвой, Екатеринославом, Крымом, никакого Санкт-Петербурга в его биографии не было и быть не могло. Может быть, я для облегчения совести когда-то там завел "Зыков" в форму поиска, но не более того. А вот Габриэль Гаврилович был более настойчивым, он стал пробовать различные варианты имен и фамилий и нашел дело студента, которого звали МЕлетий ЯрХо.

Ознакомиться с этим делом помог Николай Родин. Согласно свидетельству из Екатеринославской духовной консистории, 26 октября 1910 года был крещен Эмиль Ярхо, сын Слуцкого мещанина, Минской губернии Израиля Зимелева Ярхо, иудейского исповедания, и его законной жены Ханы, ныне по мужу Анны Иосифовны Аптекман, православного исповедания, рожденный четырнадцатого февраля тысяча восемьсот девяносто восьмого года, ранее иудейского исповедания, и был наречен при крещении именем Мелетий.

Итак, правильная дата рождения не 1901-й, как в ТАСС, не 1902-й, как в Крыму, а 1898-й.

Практически одновременно с крещением Эмиль (ныне – Мелетий) Ярхо поступил в Екатеринославское 2-е реальное училище, в котором обучался с ноября 1910 по апрель 1915 года. Опять – никаких занятий экстерном, о которых он рассказывал раньше. Аттестаты показывают известную тягу к гуманитарным наукам (по арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии – тройки), он неплохо знал языки, в том числе, немецкий. Интересно, что в Берлине специально притворялся, что немецкого совершенно не знает, может быть, пользовался этим, чтобы получить какую-то информацию из разговоров своих немецких кураторов.

Летом 1915 года Мелетий Александрович Ярхо едет в Петроград, где поступает на Электромеханическое отделение Петроградского политехнического института Императора Петра Великого. Мелетий Ярхо проучился в Петрограде три полных семестра; осенний 1915, весенний и осенний 1916. На каникулы он каждый раз возвращался к родителям в Екатеринослав.

Насчет родителей. Почему отец – Израиль Ярхо, а мать – Анна Аптекман? По всей видимости, отец вскоре после рождения ребенка семью покинул, Анна Аптекман повторно вышла замуж, получила фамилию Аптекман, то есть фамилию отчима Эмиля-Мелетия, и крестилась в православие. После чего через некоторое время крестила и своего сына.

Итак, возвращается к родителям в Екатеринослав, но 17 марта 1917 года запрашивает в институте отпуск до начала апреля, из которого, похоже, не возвращается. Вместо этого в институт поступает справка, что 7 июня 1917 года он призван на военную службу, и на этой справке его учебное дело, которое благодаря Габриэлю Гавриловичу было найдено, заканчивается.

Действительно ли он успел после призыва в июне 1917 года на военную службу служить в армии? Действительно ли он впоследствии перешел на сторону красных, где, если верить его анкетам, стал военкомом бронепоезда и участвовал в каких-то сражениях гражданской войны, видимо, в Екатеринославе? Об этом мы ничего не знаем, есть несколько глухих упоминаний в его полубиографической очерковой прозе начала 20-х годов, но ничего конкретного из них извлечь нельзя. Но так как читатель наверняка запутался, в заключение – краткий дайджест всей истории.

Итак, Эмиль Ярхо родился в 1898 году в Екатеринославле в еврейской семье. В 1910 году крестился и стал Мелетием Ярхо. Во время гражданской войны называл себя Николаем Михайловичем Аптекманом или Аптекманом-ЯрКо. После войны стал называть себя Николаем Михайловичем ЯрКо. С августа 1925 года называл себя МИлетием Александровичем Зыковым. После того как в Хабаровске был разоблачен – МИлетием Александровичем Зыковым-ЯрКо. Изрядно пришлось попотеть, но луковица, в итоге, очищена.

Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем разговор о загадочном (и теперь вполне разгаданном) Милетии Зыкове. Его биография прояснена, хотя на свете нравственном загадка пока что таковой остается.