- Зачем ФСБ добивалась перевода пожилого ученого из больницы в тюрьму, и кто теперь ответит за его гибель.
- Как видеоблог о произволе полиции привел его авторов на скамью подсудимых.
- Как выживают в России люди с редкими болезнями, и кто им помогает.
Видеоверсия программы
АРЕСТОВАН НАСМЕРТЬ
Российский ученый Дмитрий Колкер умер в заключении. Несколькими днями ранее его арестовали по подозрению в разглашении гостайны во время лекций в Китае. У Колкера была четвертая стадия онкологического заболевания, и буквально накануне задержания его госпитализировали с обострением. Суд тем не менее постановил отправить ученого под стражу. ФСБ тут же забрала его из больницы и повезла в Москву, где он и скончался.
Марьяна Торочешникова: На видеосвязи с нами – юристы Иван Павлов и Петр Хромов.
Иван, не так давно вы защищали ученого с мировым именем – физика Виктора Кудрявцева, которого в 2018 году так же, как сейчас Дмитрия Колкера, заподозрили в государственной измене и отправили в тюрьму, несмотря на состояние здоровья. В "Лефортово" его держали полтора года, но он все-таки жил, и в итоге отпустили под подписку о невыезде. А суд по этому делу так и не состоялся, потому что следствие приостановили, а потом Виктор Кудрявцев скончался. Зачем арестовывать ученых в возрасте, которые больны? Чем может этот человек помочь следствию в таком состоянии?
Заставили врачей фиктивно его выписать и повезли в районный суд
Иван Павлов: Каждое дело, связанное с государственной изменой, обеспечивается рядом длительных оперативно-розыскных мероприятий. Оперативники копают всякие справочки на протяжении, может быть, даже нескольких лет. А потом какой-то генерал говорит: "Все, дело должно передаваться на следствие". Проводятся обыски, задерживается фигурант, проводятся первые и неотложные следственные действия с ним, потом его везут в суд, избирают меру пресечения. Все делается ради этого дня, потому что именно тогда статистика пополняется одной "палкой".
Марьяна Торочешникова: Если этот фигурант болен, если он в больнице, если бы он лежал на операционном столе, его бы тоже схватили и повезли?
Иван Павлов: Да так оно и было! Его схватили именно в больнице. Заставили врачей, как я понимаю, буквально фиктивно его выписать и повезли оттуда в районный суд, избрали меру пресечения, а потом посадили на самолет и увезли в Москву.
Марьяна Торочешникова: То есть им в тот момент было не важно, долетит ли он или не долетит?
Иван Павлов: Совершенно не важно. Они выполняли, как они считают, важную государственную задачу, а на самом деле просто обеспечивали себе статистику. Дело раскрыто именно тогда, когда происходит задержание.
Марьяна Торочешникова: То есть жизнь человека – для них это просто "палка"?
Иван Павлов: Да, жирная, хорошая "палка". Каждый, кто участвовал в оперативной разработке по такому делу, получает трамплин для карьерного роста. А здоровье какого-то ученого – зачем?
Марьяна Торочешникова: А судьям-то, которые избирают меру пресечения в виде ареста, бывает что-то, если человек умирает на следующий день после того, как судья решил отправить его под стражу?
Иван Павлов: О чем вы говорите?! Тут целая Федеральная служба безопасности! И чекисты не просят, а требуют от суда, чтобы арестовали. Суды у нас уже давно в плену у ФСБ.
Марьяна Торочешникова: Сейчас фактически убили человека, который де-юре невиновен. Ведь это только следствие, не было приговора суда, его еще могли оправдать. За это кого-нибудь накажут?
Чекисты не просят, а требуют от суда, чтобы арестовали. Суды у нас уже давно в плену у ФСБ
Иван Павлов: Вину, скорее всего, свалят на какого-нибудь адвоката по назначению, который не ходатайствовал о том, чтобы ему дали время, например, на предоставление медицинских документов. Наверное, обвинят врачей, которых заставили его выписать. Ни один чекист не пострадает, наоборот, получит повышение по службе.
Марьяна Торочешникова: Петр, вам довелось почти год работать в медчасти следственного изолятора, и вы, наверное, перевидали арестантов с диагнозами. Тем, кто был реально болен, помогали?
Петр Хромов: Следственные изоляторы не заточены под лечение людей. На все московские СИЗО есть только одно именно лечебное учреждение – больница при СИЗО-1 ("Матросской тишине"). Во всех остальных только медчасть, в которой есть врач-терапевт, в лучшем случае, может быть, хирург, в идеале – инфекционист. Если поступают заключенные с серьезными заболеваниями, за ними начинают отдельно наблюдать, и в случае необходимости они уходят на плановую госпитализацию в эту больницу. Врач в следственном изоляторе принимает решение о необходимости госпитализации, списки подаются в УФСИН Москвы, через какое-то время они формируются, формируется этап и уходит. В лучшем случае это занимает две недели, в среднем – месяц-два.
В критичных ситуациях, когда необходима экстренная госпитализация... Вот Колкер был госпитализирован в ближайшую больницу, в 29-ю ГКБ, но мы не знаем, сколько времени прошло от вызова врачом СИЗО "скорой помощи" до госпитализации. Обычно это несколько часов, учитывая все согласования, то есть ни о какой экстренной помощи речь не идет.
Марьяна Торочешникова: В России существуют два постановления правительства, в которых перечислены заболевания, препятствующие содержанию людей под стражей (одно рассчитано на содержание в колониях, а другое – для подследственных). Разве терминальная стадия рака не является препятствием для помещения человека в следственный изолятор?
Все делается по методичке: надо изолировать человека, причем жестко, чтобы он сломался и шел на поводу у следствия
Петр Хромов: Да, это препятствует содержанию под стражей. Но мы не можем сказать, почему данный факт не был учтен судом и предоставлялись ли эти документы.
Марьяна Торочешникова: Иван, зачем людей прячут от родственников, от защиты, особенно если они больны, им нужна специальная терапия?
Иван Павлов: Все делается по методичке: надо изолировать человека, причем жестко, чтобы он был в полном информационном вакууме. Для этого человека даже помещают на карантин, и тогда к нему и адвокату-то проникнуть очень сложно. Адвокат, который прилетел из Новосибирска в Москву, не смог пробиться. "Лефортово" – это неприступная крепость. Это делается специально для того, чтобы психологически надавить на человека, чтобы он сломался и шел на поводу у следствия.
Ученые, особенно пожилые, которые как раз и попадают в сводки ФСБ "разоблачение очередных госизменников", это слишком легкая добыча для чекистов. Эти люди – продукт советской системы, они верой и правдой служили в своих государственных НИИ, верили в эту власть. В этой среде никогда не было оппозиционеров. И в определенный момент эта власть повернулась к ним интересным местом. Они по инерции какое-то время, даже оставаясь в следственном изоляторе, говорили: "Случилась чудовищная ошибка!", – мы же все помним эту знаменитую фразу.
Марьяна Торочешникова: Петр, правильно ли я понимаю, что неоказание необходимой медицинской помощи человеку в следственном изоляторе приравнивается к пыткам, с точки зрения международного права, Европейской конвенции по правам человека?
Петр Хромов: Это попадает под 3-ю либо 2-ю статью Конвенции: "запрет пыток и жестокого обращения" либо "право на жизнь". Человек находится в полной власти государства, и государство должно обеспечить ему доступ к медицинской помощи и сохранение его жизни. Эти обязательства прекрасно были расписаны в постановлении, которое вспоминается при всей этой истории: "Магнитский против России", посвященное смерти Сергея Магнитского, где было установлено как "неоказание медпомощи", так и "неэффективное расследование этих событий".
Марьяна Торочешникова: И до совсем недавнего времени у таких людей и их родственников была надежда на Европейский суд, ведь были случаи, когда удавалось спасти людей, вытащить их из следственного изолятора, поместить в больницу. Сейчас вообще никакой надежды нет?
Колкера уже не спасти, но других спасти можно, указывая на этот негативный пример. Надо бороться
Петр Хромов: Таких срочных мер действительно не осталось. Остаются наднациональные органы, участником которых является Россия: это и Комитет по правам человека ООН, и Комитет против пыток, также ооновский механизм. Но, к сожалению, их решения необязательны к исполнению и не настолько оперативны, как ранее 39-е Правило ЕСПЧ.
Иван Павлов: Конечно, Колкера уже не спасти, но других спасти можно, указывая на этот негативный пример. Надо бороться. Нашему подзащитному Валерию Голубкину больше 70 лет, он тоже находится в "Лефортово" и тоже обвиняется в государственной измене. У него тоже рак. Освободите человека, дайте ему возможность лечиться! Мы уже неоднократно ставили этот вопрос и в судах, и на следствии. Такой пример должен стать импульсом, что-то человеческое должно проснуться в этих людях.
"РАЗЖИГАЛИ НЕНАВИСТЬ И ВРАЖДУ"
В Кемерове слушается дело о нападении на представителя власти и возбуждении ненависти и вражды к полицейским. В основе обвинения – фрагменты из видеоблога местных активистов, которые рассказывали то о неправильной парковке спецтранспорта, то о случаях произвола полицейских. Но действительным поводом для возбуждения дела, по словам обвиняемых, стал конфликт с сотрудником ФСБ в штатском, который им не представился.
Часто, чтобы получить необходимую терапию, приходится судиться
Министр финансов России Антон Силуанов на лекции в Финансовом университете заявил, что только в апреле 2022 года расходы бюджета по разделу "Национальная оборона" составили 627 миллиардов рублей. А журналисты подсчитали, что в среднем военная машина тогда же, в апреле, "съедала" по 21 миллиарду рублей в день – сумму, сопоставимую с годовым бюджетом, например, Калмыкии или Еврейской автономной области. Суммы, которые Россия тратит на войну сейчас, спустя четыре месяца после ее начала, не называются. Но, по мнению ряда экономистов, они в разы превышают затраты на здравоохранение, например, при том, что в России живет множество людей, которые без существенной помощи государства вообще не могут позволить себе терапию. Это люди с редкими или, как их еще называют, орфанными заболеваниями.
По данным Благотворительного фонда "Нужна помощь", сегодня в России больше 3,5 миллиона таких людей. Впрочем, в Минздраве говорят, что их в стране в сто раз меньше – примерно 36 тысяч. Дело в том, что ведомство ведет учет людей с диагнозами только 31 из 266 официально признанных в мире редких болезней. Но даже те, кто попадает в статистику Минздрава, далеко не всегда получают помощь от государства. Часто, чтобы получить необходимую терапию, приходится судиться. Хорошо, если помогают фонды, но после начала так называемой "военной спецоперации" многие благотворительные организации лишились огромного числа пожертвований.
С нами исполнительный директор "Союза пациентов и пациентских организаций по редким заболеваниям" Денис Беляков и директор фонда "Живи сейчас", который помогает людям с боковым амиотрофическим склерозом, Наталья Луговая.
Денис, сколько все-таки сегодня в России людей с редкими заболеваниями?
Мы слышим страшные истории о бесконечных судах за уже назначенное лекарство. Иногда люди так и не дожидаются лекарства и умирают
Денис Беляков: По мировой статистике, каждый десятый страдает тем или иным редким заболеванием. Другое дело – вопрос диагностики.
Марьяна Торочешникова: Все ли эти редкие заболевания требуют дорогостоящей терапии?
Денис Беляков: Не все. Есть редкие заболевания, которые требуют соблюдения рекомендаций по диете, применения пищевых добавок, а есть заболевания, лечение которых требует высокозатратных лекарственных препаратов. К сожалению, для большинства известных редких заболеваний терапии вообще не существует.
Марьяна Торочешникова: Насколько я понимаю, именно на так называемые "высокозатратные" нозологии Россия, в принципе, готова тратить деньги, по крайней мере, вносит в какие-то свои бюджеты предполагаемые затраты. Начинали, по-моему, с семи нозологий, сейчас там то ли 14, то ли 17 заболеваний, которые государство готово сопровождать. Но примерно год назад руководство Всероссийского союза пациентов на пресс-конференции в Москве заявило о растущем дефиците финансирования программы высокозатратных нозологий и перебоях в лекарственном обеспечении более чем в 20 регионах страны. И это было еще до войны, до всяких санкций. А как обстоят дела сейчас? Мы то и дело слышим страшные истории о бесконечных судах за уже назначенное лекарство. Иногда люди так и не дожидаются лекарства и умирают.
Денис Беляков: С программой высокозатратных нозологий полный порядок. В той информации, о которой вы говорили, речь шла о потенциальном дефиците. Все пациенты с болезнью Гоше, гемофилией в полном объеме получают необходимую терапию. Есть еще региональная орфанная программа, там также порядка десяти редких заболеваний, и там тоже все хорошо. А суды и сложности с лекарственным обеспечением – это те заболевания, которые не попали ни в первую, ни во вторую группы. Есть еще один отличный источник – фонд "Круг добра", начавший работу в прошлом году. Бюджет его формируется за счет дополнительных налоговых поступлений от лиц со сверхдоходами.
Марьяна Торочешникова: Этот фонд занимается помощью детям с редкими заболеваниями. Чиновники, наверное, были совершенно не готовы к тому, что дети со спинальной мышечной атрофией доживают до того возраста, когда они становятся взрослыми, например. Как только человеку исполняется 18 лет, ему уже не положено никакого финансирования, он ходит и судится. Как решается эта проблема?
На ранней стадии терапия пациенту еще не показана по законодательству, а на поздней она уже не так эффективна
Денис Беляков: Вот здесь действительно непросто. За те заболевания, которые не вошли в федеральный и региональный списки, и детей, не входящих в зону ответственности "Круга добра", отвечают регионы на основании постановления, которое вышло более 20 лет назад. Одним из критериев там является наличие инвалидности, у взрослых это инвалидность I или II группы. А если инвалидности нет, очень сложно получить лекарство, если только в медицинских документах будет написано "жизненные показания" (причем это понятие в нашей стране законодательно не определено). И здесь есть юридический парадокс. Существующая терапия у многих редких заболеваний достаточно эффективна, если она применяется на ранних стадиях. В нашем же случае на ранней стадии терапия пациенту еще не показана по законодательству, а на поздней, когда он инвалидизировался и может получить эту терапию...
Марьяна Торочешникова: …она уже будет поддерживающей и не столь эффективной.
Денис Беляков: Да. Взрослым пациентам действительно достаточно трудно, особенно с муковисцидозом и спинальной мышечной атрофией большая проблема в Москве. А в каких-то регионах, как Якутия например, все достаточно оперативно и быстро. В Татарстане, Нижнем Новгороде, Саратове зачастую возникают сложности, получение терапии возможно только по решению суда, и это занимает порядка 6-9, а то и 12 месяцев.
Марьяна Торочешникова: Наталья, ваш фонд ведь сейчас переживает не лучшие времена?
Наталья Луговая: Да, сейчас довольно сложная ситуация. У нас приостановились все пожертвования, которые шли от физических лиц из-за рубежа. Но самые большие убытки мы несем из-за того, что приостановились маркетинговые и благотворительные бюджеты в крупных компаниях, с которыми мы работаем.
Марьяна Торочешникова: Многие подопечные вашего фонда зависят не столько от лекарственного обеспечения, сколько от доступности специального медоборудования. Так, люди с диагнозом "боковой амиотрофический склероз" (БАС) не могут жить без аппарата искусственной вентиляции легких, и ваш фонд помогал поставлять мобильные аппараты. А теперь хватает ли вам техники, медсредств, денег?
У нас приостановились все пожертвования, которые шли от физических лиц из-за рубежа
Наталья Луговая: Наш фонд провел большой объем работы с государственными органами, и мы обучили 79 регионов закупать, подбирать, выдавать и настраивать необходимое оборудование. Врачей, умеющих работать с БАС, в России практически нет, и очень большая проблема с диагностикой. Людям своевременно не ставят диагноз, и какая-то часть пациентов умирает, так и не зная своего диагноза. Врачи часто путают это с последствиями инсульта, инфекционным энцефалитом, рассеянным склерозом.
Марьяна Торочешникова: Увеличение финансирования бюджетных программ для людей с высокозатратными нозологиями поможет людям?
Наталья Луговая: Да, конечно. Мы общаемся с рядом региональных Минздравов и вот какую видим динамику. Допустим, в Самаре, по данным Минздрава, было восемь человек с БАС. Мы в фонде знаем о 20-и. Мы им объясняем, какие надо сделать межведомственные запросы, куда сходить и посмотреть. И к тому моменту, когда мы сели за стол переговоров, когда они сделали выгрузку, выяснилось, что на самом деле у них в регионе 120 человек. И если мы сейчас с этой информацией пойдем по всем остальным регионам, это количество мгновенно вырастет везде в пять-восемь раз. Это значит, что если сейчас закуплено оборудование на 20 человек, а выяснится, что там 120, возникнет большой вопрос, где брать средства на оборудование.
