Скончавшийся в Москве 16 июля Дмитрий Александрович Пригов был одним из основателей и идеологов русского концептуального искусства и для его концептуализма обязательны не только и не столько акционизм и ирония, доходящая до юродства (а в 1986 году Пригов был насильственно помещен в психиатрическую лечебницу, освобожден по требованию деятелей культуры), сколько постоянно критическое отношение художника к себе самому, к своему творению. Интеллектуализм и высокая степень ответственности, художественной и персональной.

Лев Рубинштейн, поэт и журналист, подружился с Дмитрием Александровичем Приговым в 1977 году на одном из так называемых «квартирников», где собирались неподцензурные художники и поэты: «Кто-то из моих друзей сказал: "Пойдем, будет такой-то вечер квартирный поэта со смешной фамилией Пригов". Я говорю: «Пошли». Мы приходим, там много народу всякого в мастерской, человек уже лысоватый, а над ним, поскольку это мастерская, над ним висит огромная такая картина. И он начинает так... Говорит: "Для начала давайте я представлюсь. Меня зовут Пригов Дмитрий Александрович, мне 37 лет. Возраст для поэта довольно роковой". И ровно в этот момент со стены перед самым его носом рухает эта огромная картина. Это было настолько эффектно, что некоторые люди зааплодировали. Тогда это было шуткой. А роковым для него оказался совсем другой возраст, как мы знаем. Вот так мы и познакомились и почти сразу сдружились, сразу стали очень близкими. А последний раз мы виделись буквально за два дня до того, как он попал в больницу. Как всегда, делились новостями, что-то шутили. Я не помню, почему вдруг разговор свернулся какой-то странной тенью, почему-то мы стали с ним гадать, кто из нас про кого некролог напишет. Сегодня я писал про него некролог».

— Мне кажется, что он довольно сильно отличался от всей нашей богемы, от всей художественной тусовки, от всего русского художественного мира.
— Это правда. Он был, правда, не один такой. Вообще, надо сказать, что весь круг, который так, условно, принято называть концептуалистским, он, в общем, более-менее весь был такой, не сильно пьющий, без макарон в бороде, без всего этого. То есть как раз богемность, как образ жизни, он, в общем-то, в этом кругу не культивировался, мягко говоря, считался чем-то, я бы сказал, отработанным. Он, безусловно, был одним из самых последовательных в этом смысле людей, потому что он действительно никогда не пил, был невероятно точным во всем — и вовремя приходил на встречи, и вовремя всегда делал то, что обещал, и так далее. Мне даже как-то в те дни, когда он болел, так он мужественно сражался целую неделю, хотя врачи предрекали, где-то давали день-два, а он держался больше недели, мне даже показалось, что это тоже есть проявление какого-то его невероятного чувства ответственности. Он, видимо, не уходил так долго, потому что что-то не доделал, что-то должен был сделать, я не знаю, заплатить долг или к сроку какую-то сдать статью, или что-то. Он удивительный в этом смысле был такого немечества человек.

— Я понимаю, что близкому человеку довольно тяжело сейчас об этом говорить и большое видится на расстоянии. Но, что он нам оставил? Какой урок его жизнь преподнесла его современникам и коллегам?
— Во-первых, он оставил совершенно невероятных размеров, так сказать, корпус текстов, которые только, мне кажется, сейчас вот придет время какого-то внимательного, пристального и аналитического чтения. Потому что он был столь активен всю жизнь, он столь был, так сказать, мерцателен-меркающ, настолько обладал в такой степени иррациональной способностью оказываться одновременно в разных местах, что эта его способность быть Приговым прежде все, она, может быть, для многих чуть-чуть заслонила сами тексты. То есть какие-то из них многие знали наизусть, но это какая-то тысячная часть всего, что он сделал. Я думаю, что, прежде всего это он оставил.
Во-вторых, на мой взгляд, что для меня наиболее, может быть, существенно, он создал какой-то, как мне кажется, принципиально новый тип художника — художника-деятеля. Художника, который в себе все совмещал, такого синтетического, синкретического артиста, который был одновременно всем. Ведь когда его спрашивали, «кем вы себя ощущаете по прошествии, поэтом или художником, или перформером, или теоретиком», он всегда говорил одну и то же: «Я — работник культуры». То есть в этом словосочетании есть что-то такое клишированно-пародийное, но, в общем, это отражает суть дела. Причем в этом словосочетании «работник культуры» я бы жирным курсивом выделил бы слово «работник». Это действительно был какой-то поразительный работоспособности. Причем ни для чего-то это делалось. Я его спрашивал: «Дмитрий Александрович, а вот вы сами-то хоть прочитали все, что написали? Вообще, для чего вы так много всего делаете?» Он говорит: «Это ни для чего-то, это для себя». Он объяснял это собственным психотипом. Он говорил, что его нервное устройство таково, что он себя чувствовал велосипедистом, который не может прекратить крутить педали, иначе он упадет, свалится в канаву. Но вот канава его все-таки подстерегла. Но он до последнего крутил педали.

— Это был очередной инфаркт?
— Это был инфаркт и далеко не первый. У него болело сердце, он был нездоров, хотя никогда об этом не говорил. Выглядел он всегда невероятно моложаво и подтянуто. Никто толком не знал, сколько ему лет. Он невероятно был физически силен. Я завидовал его какому-то мощному, какому-то борцовскому торсу. Он был по виду очень здоров, но при этом был, конечно, нездоров. Но он этим абсолютно пренебрегал. Я говорю: «Дмитрий Александрович, все-таки какой-то такой возраст у вас и вроде вы не очень, насколько я знаю, здоровы. Чего же вы так мотаетесь?» Потому что он действительно мог прилететь из какой-нибудь Сибири и тут же улететь в какую-нибудь Испанию, а оттуда немедленно вылететь в Германию, потому что у него там перформер. Я говорю: «Как вы все это выдерживаете? Тяжело?» Он говорит: «Очень тяжело и здоровье не очень, но все это не повод менять образ жизни». Я теперь думаю, может, и прав он был. Но пожил бы дольше... Но он жил так, как жил, так, как умел.

«Сделать то, что он сделал, можно один раз »

О том, что личность и художественный мир Дмитрия Александровича Пригова означает для младшего поколения российских литераторов, говорит Дмитрий Кузьмин, главный редактор журнала поэзии «Воздух»: «Сделать то, что он сделал, можно один раз. Он некоторым образом поставил под сомнение какой-то круг вещей, который казался абсолютно незыблемым и естественным. И он, как до или одновременно в каких-то других смежных областях культуры человеческой деятельности сделали другие, очень крупные фигуры, допустим, Фуко в философии, он показал нам, что то, что нам кажется естественным, просто некоторая культурная конвенция. И, как и всякая конвенция, из нее можно выйти, посмотреть на нее со стороны, лучше понять, от чего-то отказаться, во что-то вернуться, подойти к этому сознательно. И теперь многие люди, работающие в русской литературе и занятые вещами, абсолютно другими, то есть пишущие нечто совершенно другое и думающие про литературу нечто совершенно другое, все равно обогащены вот этим опытом.

Дмитрий Александрович противостоял этому очень живучему, несмотря на всю свою архаичность, романтическому мифу о том, что поэт — это человек, как это у Козьмы Пруткова было, "у кого волосы подняты в беспорядке, кто, вопия, всегда кричит в нервическом припадке". Это вредный миф. Поэту, художнику, деятелю искусства тоже нужно понимать вообще, кто он, что он, чем он занят, зачем он это делает, что он хочет сказать. Пригов учил и тем, что он писал, и тем, что он говорил по поводу литературы, а он был человек исключительно открытый к узнаванию нового. И всякий раз он говорил именно об этом, о том, в чем необходимость существования вот этого явления в литературе. Вот это очень трезвый, очень взвешенный и очень ответственный подход».

Продолжает историк литературы Глеб Морев, главный редактор журнала «Критическая масса»: «Сказать в связи со смертью Пригова, что умер замечательный лирический поэт, остроумный стихотворец, тонкий прозаик, выдающийся художник современный, как говорится, только этого мало будет всего. Потому что основная потеря, на мой взгляд, заключается в том, что перестал работать тот, удивительного качества, тонкости интеллектуальный механизм, который Дмитрий Александрович собой воплощал, персонифицировал. Механизм совершенно уникальный и, к великому сожалению, нетипичный для российского интеллектуального ландшафта. Потому что тот уровень, то качество рефлексии, которую в себе воплощал Пригов, оно было совершенно удивительным. Вот чему бы стоило поучиться его коллегам, всем нам, собственно, чему многие из нас учились у Дмитрия Александровича при его жизни. Потому что Пригов обладал чрезвычайно редким достоинством для русского художника, он был чрезвычайно вменяемым человеком. Ничто не вызывало у него неадекватных реакций. Он все чрезвычайно мудро понимал сразу, контекст того или иного события, подтекст, причины, следствие. И в лучшем случае это вызывало у него тонкую иронию, и вот эта адекватность реакции, это контекстуальное понимание литературного, прежде всего, процесса, — это то, чего, пожалуй, с уходом Пригова будет нам сильно не хватать, примеры такого подхода.

Его адекватность, его интеллектуальная ирония, его мудрая рефлексия на самом деле возвращала литературе достоинство по большому счету. Потому что ничто так не унижало и не унижает русскую словесность, как некоторая социокультурная невменяемость. И сама фигура Пригова, и тот интеллектуальный подход, который он собой персонифицировал, чрезвычайно достойно смотрелись на фоне социального ландшафта последних 15 лет».

Глеба Морева продолжит поэт и депутат Мосгордумы Евгений Бунимович: «Я вспоминаю первый фестиваль авангард где-то в 80-е годы, Смоленск, мы с ним живем в одной комнате, и я все время стесняюсь своей небольшой сумки, с которой я приехал, потому что Дмитрий Александрович просто ничего не привез, такая солдатская котомка. Вообще, он был всегда похож на солдата — солдата искусства. Его включенность в культуру, его абсолютно особенное в ней положение, вот есть такое понятие "система координат", вот он держал одну из этих координат. Без него немножко мы теряем это представление о том, что такое... Я не знаю даже, какое слово применить: художник, поэт. Его все время какой-то биркой пригвоздили — либо художник, либо поэт, либо к чему-то еще. А он сам был какой-то частью этой культуры, потому и любил, когда за его фамилией ставили запятую и "работник культуры", что-то в этом духе. Потому что он как раз и есть синтез того ощущения современности, которая присутствует в культуре. И его готовность всегда, в любой ситуации, в любом месте к какой-то художественной акции... И сейчас ведь известно, что, если бы он не попал в больницу, то была бы университетская эта акция, о которой все уже знали и ждали. И сделать так, чтобы то, что ты делаешь, ждали всегда, все время, всю жизнь, не меняться абсолютно ни в обстоятельствах андеграунда, ни в обстоятельствах, когда ты вдруг стал звездой телевидения, потом опять забыли — все это не имеет никакого отношения к реальности. К тому, что был, есть и будет Дмитрий Александрович Пригов».

— Дмитрий Александрович Пригов — одна из главных фигур современного искусства. Это абсолютно понятно всем, кто знал его близко и был включен в один и тот же с ним художественный процесс. Как долго будет он любезен народу? И понимает ли народ, какого художника он потерял?
— Нет, конечно, не понимает и никогда не будет понимать, потому что вопрос актуального искусства всегда апеллирует вперед на десятилетия, если ни на столетия. Дмитрий Александрович не столько завершал какие-то, знаете, торжественные звуки русской культуры, сколько абсолютно естественно и свободно входил в какие-то новые абсолютно контексты, открывая их нам, людям, которые готовы были это слышать и идти вместе с ним, естественно, не в одну строну, но где-то рядом, ощущая друг друга. Я думаю, что он будет нов, неожиданен и абсолютно актуален очень долго для тех людей, которые готовы слышать звук современного искусства.

В архиве Радио Свобода хранится передача «Милиционер как русский народный герой». Вот отрывок из нее — говорит Дмитрий Александрович Пригов:

Должен заметить, что строк у меня этих проникновенных огромное количество, все напомнить нельзя, могу напомнить только некоторые, и, конечно, это связано с образом милиционера, каким он предстал или предстоял нам в старые в ремена

Есть метафизика в допросе
Вот, скажем, — наш Милицанер
А вот преступник, например
Их стол зеленый разделяет
А что же их объединяет? -

Объединяет их Закон
Над ними царствуя победу:
Не через стол ведут беседу —
Они ведут через закон
И в этот миг, как на иконе
Они не здесь — они в законе

И второе: