Борис Парамонов: Фильм «Секс в большом городе», представлен как некий апофеоз пресловутого сериала, уже сделавшего свое деструктивное дело – тотальное разрушение эстетики (мы не говорим уже о нравах) в репрезентации шикарной жизни современных молодых людей всех полов. Конечно, этот сериал не есть главная причина революции образа жизни современного западного – или тяготеющего к Западу – мира; вся эта так называемая контркультура справляет свои триумфы уже с 60-х годов. Но какой-то окончательный удар был нанесен этими четырьмя мушкетерками – равно как и создан новый канон нынешнего «урбанного» образа жизни. Это теперь, как говорится, «кул» (cool) в высшем варианте. Создан новый язык, на котором только и можно сейчас говорить о темах, когда-то считавшихся «культурными». И язык этот поистине интернационален.
Приведу пример того, как темы, традиционно считавшиеся элитными, попадая в ареал языка нынешнего масскульта, изменяют свое звучание. Я недавно открыл для себя американскую писательницу Эдит Уортон (годы ее жизни 1862 – 1937). Ныне она обладает твердой репутацией классика англоязычной литературы. Большую часть жизни она прожила в Европе - и являет собой одну из самых ярких фигур американских писателей-экспатридов, среди которых числятся Генри Джеймс, Томас Эллиот, Гертруда Стайн, Эзра Паунд; Хемингуэй и Скотт Фицджеральд частично примыкают к этой когорте.
Эдит Уортон при жизни пользовалась очень широкой популярностью, а ее романы коммерческим успехом. Потом как-то о ней забыли, и неудивительно: вспомним, какие события начались после ее смерти в 1937 году. Ее стали вспоминать в восьмидесятые годы – уже на родине, в Америке. И сейчас она бесспорный классик. Одним из верных признаков канонизации серьезного писателя – производство фильмов по его произведениям. Это не обошло и Эдит Уортон. Сделано два серьезных фильма по ее романам «Век невинности» и «Обитель радости». Первый фильм поставил известный Мартин Скорсезе – режиссер, специализирующийся по мафии, так что фильм о светской жизни Нью-Йорка конца 19 века не очень у него получился. А вот «Обитель радости» делали англичане, и снимали в Англии в тамошних замках, и актрису на главную роль нашли очень подходящую – Джилиан Андерсен, и фильм получился отличным.
Поинтересовавшись недавно, что есть в Рунете об Эдит Уортон, я нашел такую аннотацию вышедшего в России фильма по ее роману:
Диктор: «Красотки» - роскошная костюмированная мелодрама о жизни английской аристократии конца 19-го века. Трое американских красоток мечтают поудачнее выйти замуж. Не найдя подходящих кандидатов в Нью-Йорке, они пересекают Атлантику, чтобы околдовать своими чарами впечатлительных лондонских холостяков. В Англии их подруга Кончита, успевшая выскочить замуж за аристократа, вводит девушек в высший свет Лондона. Они мгновенно становятся гвоздем сезона. Нэн никак не может выбрать между обедневшим, но элегантным Гаем Твэйтом и самым желанным женихом во всей Англии герцогом Тревеником. Вирджиния положила глаз на лорда Сидауна, а Лиззи предложил руку и сердце влиятельный политик из Палаты общин».
Борис Парамонов: Это в точности тот язык, на котором в начале прошлого (то есть двадцатого) века писали пародии на бульварную литературу: «Граф опрокинул баронессу на сундук и начал ее иметь». Да и не только в лексике дело, но и в грамматике элементарной: не «трое американских красоток» нужно говорить, а «три американские красотки».
Тут мы уже вернулись к семантике и интонациям «Секса и сити». Какая уж тут высокая литература.
Начать с того, что роман Эдит Уортон, по которому сделан аннотированный таким образом фильм, называется по-английски Buccaneers, что значит пираты, морские разбойники. Это метафорическое, с сильным элементом иронии обозначение целеустремленных героинь романа. «Красотки» - слово из лексикона уже прямо публичных домов. Богатые американки, искавшие титулованных женихов в старой Англии – трансакция «деньги на титул», - достаточно искушенные светские молодые особы, но проститутками их никак не назовешь: это хорошо воспитанные, умеющие вести себя в обществе девушки (в старину сказали бы «барышни», а это была именно старина – викторианская и эдвардианская эпоха, времена до Первой мировой войны). На бульварную красотку не обратят внимания ни холостой герцог, ни даже член Палаты общин – в такое общество их просто не пускают. Слова, которыми представлена событийная фабула романа Эдит Уортон, были бы уместны разве что для репрезентации какой-нибудь Дэниэл Стилл, нынешней дешевки, тут же запускаемой на телевидение.
Я не знаю, каким получился фильм из романа «Буканиирс»: эту вещь Эдит Уортон не дописала, ее заканчивала другая писательница; а в дальнейшей кинопеределке могли сбиться и на пошлость, вполне соответствующую приведенной русской аннотации. Фильм этот во всяком случае внимания не вызвал, не нашумел. Вокруг «Века невинности» и «Обители радости» тоже шума не было, но это достойные фильмы. И главное - посмотрев эти фильмы, хочется познакомиться с оригиналом – с книгами Эдит Уортон.
Этим я и занялся. Романы пока отложил в сторону, но прочитал два объемистых тома ее новелл и рассказов. Это очень хорошая литература. Больше всего это похоже, конечно, на Генри Джеймса – того же американского экспатрида, жившего в одно время и в довольно тесном общении с Эдит Уортон, которая считала его своим учителем и смотрела на него снизу вверх. Маэстро при этом морщился: помимо прочего, Уортон пользовалась гораздо более внушительным коммерческим успехом, и это не могло не раздражать классика. О ней вообще говорили в том смысле, что такой успех у читателей сам по себе подозрителен. Такие разговоры имели место при жизни Эдит Уортон, но сейчас они неуместны: она заслужила солидную репутацию. А еще проще и понятнее сказать: читать ее интересно.
Если ограничиться указанием на ее литературную близость к Генри Джеймсу, то русскому читателю это многого не скажет. В свое время советские литературоведы, вынюхивающие малейшие следы русских влияний на Западе, уверяли, что на Джеймса повлиял Тургенев; так он и на многих повлиял самим своим жанром – вот тем, что называли новелла: небольшой роман, страниц на сто. Влияние могло еще питаться тем, что в те викторианские времена Россия не так уж и отличалась от Европы – темы, персонажи, культурный климат были во многом общими, и Тургенев в этом контексте глядел этаким среднеевропейским беллетристом. Всё это вполне пристойная школа, но Генри Джеймс, равно как и Эдит Уортон, пошли, пожалуй, и далее. Во-первых, в их культурном багаже была богатая традиция фантастической литературы, так называемых «гост сторис» – рассказы с привидениями (это шло от Готорна и По). И тот, и другая отдали значительную дань этой традиции. А еще мы вправе сказать, что у обоих наличествовала заметная сатирическая струя, у русского Тургенева не столь уж и ощущаемая. В общем возникает желание сказать, что Генри Джеймс и Эдит Уортон уже и Чехова напоминают – по очень тонкому психологическому рисунку их прозы и весьма заметной меланхолической иронии. Как ни говори, но тут уже – а в случае Эдит Уортон и заметно – двадцатым веком пахнет.
На этом разговор об американской писательнице закончиться, конечно, не может – коли мы задались целью показать, насколько она не соответствует тому, как пытаются ее представить в нынешнем масскульте. Разговор этот долгий, но чтобы сказать по возможности покороче, я представлю один рассказ Эдит Уортон из серии ее историй с привидениями. Это рассказ «Звонок к горничной» 1902 года. Это очень интересный пример того, как писательница, уже полная самыми новейшими темами, вынуждена прибегать к викторианской их маскировке.
Диктор: Некая богатая леди не может найти горничную после того, как умерла ее любимая служанка Эмми Саксон. Многие кандидатки на эту работу не выдерживают долго: уходят под тем или иным предлогом. Рассказчица истории – новая горничная Алис Хартли, взявшая эту работу, в первый же день в том крыле дома, где размещены слуги, заметила некую таинственную женщину, которую, кроме нее, никто, однако, не видит – или делает вид, что не видит. Еще одна странность: в комнате горничной есть звонок (сонетка), но госпожа ею не пользуется, а всегда присылает за Алис другую служанку. Госпожа – хозяйка большого дома, расположенного в отдаленной местности на севере штата Нью-Йорк, хорошая, милая, доброжелательная леди миссис Бримптон; она очень больна, редко выходит из дому, ее почти никто не посещает, за исключением ближайшего соседа мистера Ранфорда, общение с которым ограничивается обсуждением прочитанных книг и редкими прогулками. Муж хозяйки появляется редко, и каждый раз саркастически интересуется, где же сосед: неужели он считает приличным посещать его жену в отсутствие мужа, а в его присутствии скрываться? Сосед появляется так или иначе – и общение этих джентльменов носит вполне корректный, порой и оживленный характер. Вся эта если не идиллия, то достаточно спокойное житье внезапно прерывается, когда однажды ночью новая горничная Алис слышит звонок до сих пор молчавшей сонетки. Выйдя в коридор, она видит ту призрачную женщину – Эмму Саксон, умершую бывшую горничную хозяйки. Это случается несколько раз, в ситуации возрастающего ужаса Алис, а на самом пике истории, подняв, таким образом, Алис, Эмма Саксон ведет ее к дому мистера Ранфорда, на пороге которого она, Алис, падает в обморок.
Борис Парамонов: Сюжетная схема этой ghost-story вполне ясна: конечно, хозяйка и покойная Эмма Саксон были связаны необычными узами, само наличие которых так раздражало хозяина дома и заставляло его избегать жены. Но викторианская писательница Эдит Уортон не могла так прямо указать на эту тему – поэтому был введен сосед-мужчина, на которого как бы неким громоотводом отводилось хозяйкина страсть. Мистер Ранфорд – просто-напросто сексуальный маркер этого текста. И рассказ «Звонок к горничной» - это рассказ о женской гомосексуальной любви.
Да, нынешний читатель несколько недоумевает, увидев в эффектной новелле-триллере лишний персонаж не идущего к делу мужского пола. Но поняв, в чем дело, лишний раз убеждаешься, насколько искусству приличествуют умолчания, легкие намеки, аллюзии, насколько не нужно ему прямоговорение, называющее всё своими именами. Как в каком-нибудь «Сексе в большом городе». Меньше секса – больше искусства. Но нынешние потребители прекрасного предпочитают обратное.
