Прошел месяц после начала в России "частичной" мобилизации. Можно довольно уверенно зафиксировать два факта:
1. Мобилизация не пользуется массовой поддержкой россиян и не встречает даже слабого энтузиазма;
2. Значительная часть "мобиков" тем не менее отправляется на призывные пункты, а их матери и жёны идут покупать им обувь и одежду.
Но как второй факт уживается с первым?
Первое. Пропаганда. "Рассказывая о людях, "оболваненных пропагандой", мы стираем нюанс: да, пропаганда сильна, но есть и свобода воли, выбор, субъектность. Пропаганда не превращает человека в объект, она взаимодействует с субъектом. Нарратив о бедных людях, которых лишили ума-разума, не объясняет, почему другие люди, тоже бедные, ума-разума не лишились, пусть и в значительно меньшем количестве", – отметила не так давно Дарья Серенко. Это очень ценное и важное замечание, но я бы сказал так: сила пропаганды не в её убедительности, а в её тотальности. В современной России это как радиация, как пыль на асбестовом складе. Ты никуда от неё не спрячешься, если разве только не живёшь в старообрядческой общине в лесу, но понятно, что такой вариант мало кому подходит. Дальше можно быть изначально более стойким или прикладывать осознанные усилия (один рабочий на складе от природы здоровее другого; один пьёт молоко, а другой отдаёт его коллеге; один курит, а другой идёт в перерыве дышать свежим воздухом), и это иногда приносит свои плоды. Но печально много примеров и того, как люди, даже вроде бы искренне антипутински и антивоенно настроенные, начинают транслировать взгляды, не столь отдалённые от пропагандистского мейнстрима в первую очередь, конечно, о соотношении большинства и меньшинства в российском обществе, и об этом чуть позже.
Главная цель пропаганды – демотивировать, обезоруживать
Кроме того, главная цель пропаганды – не стимулировать, а демотивировать, обезоруживать. Об этом много говорили в разгар пандемии, когда призывы государства прививаться встречали очень скромный отклик. Если бы современная российская пропаганда действовала воодушевляюще, мы видели бы больше добровольцев. Но она направлена на другое: убедить человека, что нет смысла что-то менять! В этом смысле её эффективность объясняется ещё и тем, что зачастую достаточно не зомбировать человека на все сто, иногда довольно даже "поражения" в пять-десять процентов.
Второе. Конформизм. Мы часто пользуемся этим словом как ругательным, но в целом конформность – ключевая черта человеческого поведения в самых разных сообществах. Индивиду сложно открыто конфликтовать с большинством.
Важно понимать, что "большинство" отнюдь не должно быть абсолютным. Наоборот, достаточно примеров того, как арифметическое меньшинство навязывает свои представления гораздо большему числу людей. Классик теории общественного мнения Элизабет Ноэль-Нойман объясняла это через предложенный ею термин "спираль молчания": чем больше у человека ощущение, что те или иные взгляды господствуют вокруг, тем меньше вероятность, что он открыто выскажется против. А в качестве ответа на невозможность спора человеку свойственно психологически нормализовать обстановку вокруг себя. В этом нет ничего красивого или достойного, но это и не что-то из ряда вон выходящее.
Конечно, пропутинское большинство в России в значительной степени фиктивно, но тем успешнее выглядит политика Кремля по навязыванию ощущения его реальности.
Третье. Разобщение. Это навязывание было бы невозможно без успешного расщепления потенциальных протестных групп. В той или иной форме оно продолжалось все двадцать с лишним лет путинского правления, продолжается и сейчас. Наряду с идейным и информационным расщеплением возникает и чисто физическое разделение – так, массовый отъезд тех, кто против войны или боится повестки, скорее работает на пользу режиму.
В каком-то смысле эмиграция – это всегда вариант поражения. Не личного – в своей частной жизни, в работе или творчестве человек может добиться и большего, чем на родине. Но это всегда поражение той политической группы, которую он представляет или в теории мог бы представлять. Можно сказать, что каждый человек, пересекая границу с Грузией или Казахстаном, выручал себя, но неизбежно ослаблял потенциал антивоенного протеста в России и, стало быть, до некоторой степени – буквально чью-то готовность отказаться от повестки.
Четвёртое. Бессилие. Дело, увы, не только в силе или слабости оппозиционного потенциала. Дело ещё в арсенале доступных средств борьбы. В 1939 году, в первые месяцы существования нацистского протектората Богемии и Моравии многие чехи, кажется, ещё верили в возможность мирного протеста, привычного им ещё с довоенной Чехословакии. Но когда после нескольких манифестаций немцы показали, что будут безжалостно разгонять их пулями, казнить лидеров и отправлять в концлагеря рядовых участников, протесты прекратились.
Отсылки украинских активистов к Майдану понятны, но и в 2014 году путинский режим был намного сильнее и злее даже не возникшего толком режима Виктора Януковича, а в 2022 году силовые протесты против войны ждёт судьба бойцов херсонской территориальной обороны.
Общий вывод печален: как и в марте, я по-прежнему считаю, что в России нет ярко выраженных милитаристских настроений, нет массовой поддержки войны против Украины. Оголтелая пропаганда, атомизация общества, расколы даже немногочисленных групп потенциального сопротивления и отсутствие доступных методов борьбы дают мощный общий эффект: нет и антивоенного движения.
Безусловно, есть люди, которые готовы убивать и умирать за безумные цели "специальной операции". Но ещё больше, намного больше людей, у которых просто нет почвы под ногами для решительного отказа или действенного протеста.
В результате каждый просто умрёт в одиночку.
Иван Беляев – журналист Радио Свобода
Высказанные в рубрике "Блоги" мнения могут не совпадать с точкой зрения редакции
